КАК Я ВПЕРВЫЕ ПОПАЛА В ТЕАТР-СТУДИЮ НА ЮГО-ЗАПАДЕ
(старинный мемуар)
Это жизнеопределяющее и судьбоносное событие происходило со мной трижды. А может, и четырежды, если вдуматься.
1
Ещё в десятом классе, в приступах экзистенциальной тоски, я, подобно человеческому подсолнуху, необъяснимым образом тянулась в сторону юго-запада. О театре я тогда вообще ничего не знала, то есть ни о Юго-Западе, ни о других. Вы спросите: как же так, а вроде интеллигентный человек... А вот так: «Синяя птица» в глубоком детстве (МХАТ, кажется?) – не понравилось: какая же это Вода, просто тётка в блестящем платье... И – незабываемые «Колонисты» по «Педагогической поэме» А.Макаренко (всем классом, под конвоем). Оттуда запомнился бессмертный романс «Постой, паровоз...» – и лысые парики актеров. В общем, в школе я была абсолютно нетеатральным человеком. А в припадках юношеской тоски по неизъяснимому, как уже было сказано, прогуливалась в преддверии заката вдоль проспекта Вернадского от одноимённого метро и до гостиницы «Салют». Неспешно так, проходя, конечно же, и огромную бело-красную шестнадцатиэтажку. Были ли тогда чёрные колонны? Кажется, были. И даже вроде бы кто-то говорил о том, что здесь где-то есть «самодеятельный театр». Но – вывески не было, а искать – не было настроения («Синяя птица» + «Колонисты»).
И я проходила мимо дома 125, плюхалась на лавочку у «Салюта», глядела в закат и размышляла о неизъяснимом, иногда пиша при этом стандартные юношеские стихи.
2
Позже, году примерно в 83-м – 84-м, моя подруга стала рассказывать странные вещи про какой-то «маленький, но жутко интересный» (эпитет «крутой» тогда ещё не стал частью бытового дискурса) театр, куда ломится вся Москва и где есть «такой актер с золотыми волосами, ну, он тебе понравится, по фамилии Авилов». На просьбу помочь достать туда билет – раз уж «с золотыми волосами» – подруга с суровой гордостью отвечала, что билетов туда достать невозможно, её родителям – и то перепадает лишь изредка и по знакомству, а самой мне не стоит и пытаться. После чего рассказывала про очередной «по-тря-сающий!» спектакль.
В итоге все эти разговоры мне надоели, и я решила, узнав адрес (и вспомнив свои закатные прогулки), самостоятельно проникнуть в таинственный «маленький театр». Это оказалось на удивление легко. Просто пришла – а тебе говорят: «Проходите пожалуйста!» И даже денег не берут. В общем, оказалась я там, внутри.
Внутри всё было черно и непонятно. Посадили где-то сбоку (приставные скамейки справа, сиживала я там потом и на «Эскориале»*, и на «Водевилях»**, и на «Носорогах»***, и на «Шукшине»****... На сцене – множество молодых поющих людей. Нечто вроде КСП-капустника. Ощущение – хуже «Синей птицы» и «Колонистов» вместе взятых. К тому же, как на зло, я сижу впереди, и актёры всё время пытаются нас, зрителей, вовлечь в действие, заставить подпевать и т.д. Одну песню я, к счастью, знала:
Проходит жизнь, проходит жизнь,
Как ветерок по полю ржи,
Проходит явь, проходит сон,
Любовь проходит, проходит всё...
И далее в том же духе.
Тогда, как, впрочем, и сейчас, я любила «Битлз», «Аквариум» и «Пинк Флойд», но, делать нечего, перед актёрами неудобно – подпевала...
Потом, кажется, случился долгожданный антракт. Уходя, я спросила у дежурных, что это было. «Ленинградская "Театральная суббота"», – был загадочный ответ. Из чего я сделала два вывода: один верный, другой, увы... Во-первых, этот «ветерок над полем ржи» НЕ БЫЛ Юго-Западным. А во-вторых – и вот пример ложной логической цепочки – что, раз этот театр принимает у себя на сцене ТАКИХ коллег и собратьев, то цена ему... такая же. И с тех пор при упоминании Театра-студии на Юго-Западе кривилась и роняла: «Так ведь это же самодеятельность!» Некоторые соглашались...
Тем временем продолжалась моя нелегкая университетская жизнь (вечернее отделение нелюбимого факультета, а днем – размеренно-скучная работа, состоявшая, правда, в основном, в перепечатывании на казённой машинке своих и чужих стихов).
3
Пришло жаркое лето 85-го. И вот другая подруга решила всё-таки познакомить меня с «феноменальным театром». О спектаклях его она говорила так, что в речи были отчётливо слышны восклицательные знаки. «Ну ладно», – сказала я. Надо отметить, что театральную невинность я к тому времени уже потеряла, попав в 84-м в Вахтанговский на «Три возраста Казановы». Цветаеву я, как и все мои тогдашние ровесницы, любила безумно, Яковлев был абсолютно цветаевским Казановой, короче, текст я выучила наизусть:
Когда-нибудь, в старинных мемуарах, –
Ты будешь их писать совсем седой,
Смешной, забытый, в старомодном, странном
Сиреневом камзоле,
Где-нибудь, в Богом забытом замке,
На чужбине...
...Но глаза: глаза твои я вижу –
Те же, в уголь всё обращающие,
Те же, в пепл и прах жизнь обратившие мою... –
вот поди ж ты, до сих пор помню; на спектакле была четыре раза и наконец, кажется, поняла, зачем существует театр: чтобы показать нам другую, но тоже настоящую жизнь, реальным окном (вратами) в которую становится сцена... В общем, варвар вдруг получил волшебную игрушку.
Прошу простить за это отступленье. Оно необходимо для понимания последующих событий. Итак, в удушающую летнюю жару подруга привела меня на «Школу любви» Энна Ветемаа. Конечно, потом-то я поняла, что это – хороший, качественный философский (и при этом уморительно смешной!) спектакль. Но чего можно было ожидать от поклонницы сиреневого Казановы? Да ещё зажатой в середине шестого ряда.
...Ходят по крохотной сцене (где-то, как мне показалось тогда, глубоко внизу, как на дне пропасти) какие-то странновато-старомодно одетые люди, говорят о каком-то Весихарке... Я тогда даже первого смыслового слоя не уловила (не иначе, отупела от жары... хотелось бы надеяться, что причина была исключительно в ней), что уж говорить о втором, шестом и двадцать седьмом смыслах... И, кстати, – так и хотелось брякнуть актёрам прямо с «галёрки» – при чём тут, собственно, любовь? Тут музейное дело какое-то, какие-то персонажи замшелые, похоже всё на немое кино... Весихарка, Весихарка... А временами все на сцене начинают вдруг кричать очень. Да ещё в зале дышать нечем. Ну и где тут любовь? Где?!
Когда всё кончилось, и подруга вопросила с жаром: «Ну как?!» – я что-то вежливо пробормотала, недоумевая, отчего они все в таком восторге. К тому же, «с золотыми волосами» на сцене явно никого не наблюдалось, а спросить, просто назвать имя, я почему-то постеснялась. Уходя, подумала: «Нет, театр – это не для меня». «Три возраста...» – исключение, потому что Цветаева и Яковлев. А на этот «Юго-Запад» в жизни больше не пойду.
И не пошла.
4
Но однажды –– это было уже в декабре всё того же 85-го года – мы (с моей третьей подругой, у меня их достаточно, вы заметили?) решили после работы культурно отдохнуть в баре на 33-м этаже гостиницы «Центральный дом туриста». То есть меня привлекал не столько бар сам по себе, сколько вид сверху на вечернюю искрящуюся Москву. Шли мы туда не в первый раз, и я уже почти ощущала чувство свободы и полёта (особенно обостряющееся после двух коктейлей). И вот в троллейбусе мы случайно услышали: «Сегодня в ЦДТ – Театр Аллы Пугачёвой». – «Боже, – подумала я, - у неё ещё и свой театр! Скорее, скорее на 33-й!» Но моя подруга была поклонницей великой русской певицы. «Давай сходим!» – жарко зашептала она. «Ни за что», – отрезала я. «Ну дава-ай!» – и она с неотвратимостью судьбы потащила меня ко входу в киноконцертный зал (ныне, увы, не существующий). «Или ты меня совсем не уважаешь?» Мне было двадцать лет, я была достаточно разочарована в жизни, но ссориться с подругой не хотелось. «Потерплю», – решила я, втайне надеясь, что билетов НЕ БУДЕТ. И нам тут же предложили билет. «Ну вот, иди!» – облегчение разлилось по моему предвкушавшему коктейль телу. «Нет, я без тебя не пойду!» (О, эта героическая девичья дружба!) «Но...» – и тут нам протянули второй билет. Причем, если первый дала девушка, то второй – парень. Они были явно не знакомы друг с другом, но схожи миловидностью и просветлённостью черт. Чувствовалось в них нечто ангельское. Потом-то я осознала, каким странным, невероятным было это наше везение. А девушку и парня больше никогда не видела... Пропали, будто и не существовали на свете.
– Подожди, подожди, какая Алла Пугачёва, – я пристально рассматривала билет. – Тут написано: «Дракон»...
Увы, увы, к стыду своему, я, будучи тогда уже на втором курсе журфака, не читала ещё Шварца!.. Вновь зародилась слабая надежда попасть на 33-й этаж.
– Да что вы, «Дракон» – это же намного лучше! – вмешался в наш разговор солидный мужчина, и участь моя была решена.
...Сев на своё место в задних рядах, я обнаружила, что очков - НЕТ. В баре они как-то не предполагались, ибо Москву и коктейли можно было созерцать и так. «Что же я отсюда увижу?» – озабоченно подумала я. И тут свет истаял и грянула музыка... Когда на сцене появился Ланцелот, я поняла, что очки, в сущности, ни к чему. Я его очень хорошо видела. У него были длинные золотые волосы, прекрасное узкое лицо, как у средневекового рыцаря, и сверкающие серо-голубые глаза, тут же, сразу и навсегда, «в пепл и прах жизнь обратившие мою». Я замерла, всё внутри сжалось, а в голове загудело нечто, название чему позднее явилось в блоковском стихотворении «Шаги Командора», прозвучавшем в «Оформителе»*****. Да, это был «тяжкий бой ночных часов». Клянусь, я его слышала! Слышала, как в этот декабрьский вечер судьба моя лязгнула всеми своими шестернями – и изменилась. Начался новый отсчёт времени: 1985-й год, декабрь, пятница, 13-е.
...Помню, что на репликах Бургомистра и Генриха, в перерывах между пароксизмами смеха («Я чайник! Заварите меня! Ну пожалуйста, ну что вам стоит?!», «Ах, папочка, что такое деньги!») я вдруг думала: «А что же за нами до сих пор не пришли? Наверное, вот сейчас и придут...» (Апрельский 1985 года Пленум ЦК КПСС уже прошёл, но никто ничего ещё толком не понял.) Мысли эти приходили, потому что со сцены (над которой невидимый Ланцелот - под взрывы музыки и вспышки стробоскопа - явно побеждал незримого дракона) доносилось до боли родное металлически-мегафонное: «На небо не смотреть! В мятежные толпы не собираться!.. Все новости вы узнаете из коммюнике!..» А потом вступал (елейным голосом диктора программы «Время») Бургомистр: «Прослушайте, пожалуйста, коммюнике. На фронтах ну буквально-таки ничего интересного не произошло. Всё обстоит вполне благополучненько. Объявляется осадненькое положеньице. За распространение слушков будем рубить головы без замены штрафом».
Кстати, когда спустя шесть лет, в 1991-м, случилось ГКЧП, мы с мамой, слушая на кухне радио, одновременно воскликнули: «Ну вот, объявили осадненькое положеньице!» Но я забегаю вперед.
...Итак. Когда смертельно раненный в битве с драконом Ланцелот произнес свои последние слова: «...Не бойтесь. Это можно – не обижать вдов и сирот. Жалеть друг друга тоже можно. Не бойтесь. Жалейте друг друга. Жалейте – и вы будете счастливы. Это правда, это самая чистая правда, которая есть на земле. Вот и всё. А я - ухожу...» – я чуть не разревелась, но нечеловеческим усилием загнала слёзы обратно и с гордо поднятой головой отправилась в гардероб, чтобы, забрав пальто, уйти в неприветливый тёмный мир, где – да-да, конечно же, я так и знала, – нет и не будет больше никакого Ланцелота. (О подруге, да и вообще обо всём остальном я в тот миг забыла напрочь.) Но тут меня, уже готовую тихо разрыдаться в песцовый воротник, остановил пожилой приветливый зритель:
– Девушка, куда же вы?
– Как куда? – безутешно ответствовала я. – Ланцелот погиб, спектакль окончен...
– Но ведь это же только антракт! Будет ещё второе действие!
Я поблагодарила, но, освобождаясь от пальто и жгуче сожалея об отсутствии очков, которыми сейчас можно было бы занавесить заплаканные глаза, подумала: «Ну да, второе действие... Что мне в нём, ведь Ланцелот-то умер!» Замечу в скобках: до той поры все мои многочисленные подруги с некоторой досадой констатировали: «Танька, из тебя слезЫ не выжмешь!..»
Но всё же решила остаться, пересев на всякий случай поближе к сцене (благо, освободилось одно место). Сейчас я думаю, что в тот вечер происходила борьба двух моих судеб: с Театром – и без. Мало того, что попасть на Юго-Запад мне, как вы уже знаете, удалось далеко не сразу. Но ведь если б не этот добрый зритель, я так бы и ушла, и что со мной дальше было бы – неизвестно...
Во время второго действия, наблюдая, как Бургомистр в одночасье становится Президентом («Слава-слава Бургомистру, // Победил дракона быстро...»), я вновь подумала: «Когда же за нами придут-то?» А потом из Чёрных гор, из страны смерти возвратился Ланцелот. Хотела сейчас добавить несколько эпитетов, но достаточно того, что в тот момент я по-настоящему (но беззвучно, не мешать же окружающим) дала волю слезам, и моё двадцатилетнее разочарованное сердце вновь поверило в возможность чуда.
Впрочем, главным чудом был сам этот спектакль, где всё, включая, разумеется, музыку, было настолько МОИМ... А я ведь уже твёрдо знала, что так – не бывает, что мир «холоден, замкнут и сух», что «никто не придёт назад» (Блока я полюбила еще раньше, чем Цветаеву). Но вот же, вот оно, то, что я так искала, о чём грезила на закате у гостиницы «Салют», вот Дело и вот Люди, и всё это происходит Здесь и Сейчас... И вот этот дивный, дивный готический Ланцелот, лицо которого я чудесным образом видела и без очков (больше со мной такого «сверхзрения» не случалось)...
Не помню, как вышла на улицу. Откуда-то возникла подруга - любительница Пугачёвой: «Ну что ты молчишь? Тебе понравилось? А?» А я – да, молчала. Мне только что подарили огромный мир, и от этого было даже немножко страшно. В голове звучал тёплый хрипловатый голос: «И все мы после долгих забот и мучений будем счастливы, очень счастливы, наконец!»
Так я впервые увидела Виктора Авилова.
Э п и л о г
Дальше – провал во времени. Вы подумаете, что это сейчас, за давностию лет, я не могу вспомнить последовавших событий. Нет. Это тогда я «провалилась» и не помнила ни себя, ни того, что происходило вокруг. Видимо, что-то я всё же делала в те декабрьские дни, собирала какую-то информацию о театре, об актёрах, о спектаклях, искала текст «Дракона»... (Интернета не существовало, учтите!) Но провал всё-таки был. Как иначе объяснить, что следующее моё воспоминание о Театре таково: конец декабря, скоро Новый, 1986-й, год, я стою в страшную метель, сопровождающуюся двадцатиградусным морозом, под дверью Театра и жду антракта. Потому что, если повезёт, и кто-то уйдёт, меня пустят на второе действие «Гамлета». При этом основная моя забота – как бы не замёрзли три огромные желтовато-белые хризантемы, которые я бережно, как котят, держу за пазухой. Помню, что в тот день встала в пять, потому что была назначена ответственной за явку сотрудников факультета на овощную базу в Солнцево. «Автобус в шесть утра – всего лишь сон проспекта...», потом – овощебаза, университет, а вечером – сквозь метель – туда, к Театру... При этом в промежутках (в транспорте и под дверью) читала «Гамлета» (по-русски и по-английски), пытаясь представить, как будет звучать тот или иной монолог...
Итак, я мёрзла под дверью. Рядом мёрзли ещё двое-трое таких же, как я. Мы почти не разговаривали – в рот летел снег. Чёрная стена, однако (странно!), казалась на ощупь чуть-чуть тёплой... Я потом не раз это замечала (таких стояний было впереди ещё много). И тогда мне впервые пришла в голову мысль: вот здесь, именно здесь у огромного белого заснеженного Юго-Запада бьётся маленькое горячее чёрное сердце.
Наконец дверь отворилась, вышли какие-то люди. Я до сих пор не могу понять, кем надо было быть, чтобы в те времена уйти из этого театра в антракте. Но вот – уходили, на наше безбилетное счастье. В общем, когда раздались звуки оратории Рика Уэйкмана «Король Артур», я «поплыла». Наверное, ещё и от перепада температур. Король, Гертруда, придворные, казалось, шли прямо на меня, проходили насквозь, как призраки (или сама я была призраком в королевских чертогах?), а потом из слепящего потока моё бедное оглушённое сознание выхватывало - то Клавдия у колонны, корчащегося в мучительном и тщетном порыве раскаяния, то Офелию, хрупкую, неотмирную, потрясающе прекрасную («Офелия, фрейлина, фея...»), то яростного Лаэрта, то мудрого и грустного Горацио... Но надо всем властвовал нервный, ищущий правды и справедливости, золотой, сумрачный, желчный, страдающий Гамлет... И вот финал. «Дальнейшее - молчанье». Явление воинственного Фортинбраса. И - чёрные бутафорские колонны вдруг начали медленно подниматься; пустотелые, с подсветкой изнутри, они превратились в пушечные жерла, наставленные прямо на зал... Вспышки! Грохот! Канонада!.. И когда после мучительно долгой паузы уже не хватало дыхания, когда медленно-медленно зажглись над залом софиты, и зрители, только что пережившие «расстрел», не в силах были пошевелиться, – именно тогда я молча, но упорно стала передавать из седьмого (последнего) ряда в направлении сцены свои - незамёрзшие! дыханьем в мороз отогретые! - хризантемы. Букет уже почти доплыл до сцены. Но вдруг ко мне стали поворачиваться головы с каким-то непонятным вопросом. Наконец до меня дошло - они спрашивают: «Кому?» В смысле – кому дарить? Я ужасно удивилась и ответила: «Как "кому"? Гамлету, разумеется!» И какая-то девушка встала из первого ряда и подарила Гамлету мой букет. А я сидела, настолько оглушённая (во всех смыслах!), что у меня даже не было сил ей завидовать.
2004
* Вечер одноактной зарубежной драматургии. М. де Гельдерод «ЭСКОРИАЛ», Э. Олби «ЧТО СЛУЧИЛОСЬ В ЗООПАРКЕ».
** спектакль «УРОКИ ДОЧКАМ» Представление в 2-х частях по мотивам старинных русских водевилей (И.Крылов «Уроки дочкам», В.Соллогуб «Беда от нежного сердца»)
*** Спектакль по пьесе Э. Ионеско.
**** спектакль «ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ» по рассказам В. М. Шукшина
***** к/ф «ГОСПОДИН ОФОРМИТЕЛЬ» («Ленфильм», реж. Олег Тепцов, 1986 — дипломная работа Высших режиссерских курсов; 1988 — прокатный вариант)
«Вот флейта, сыграйте что-нибудь...»
фото из журнала «ТВ-парк», 1998, № 29.
Снимок сделан, предположительно, в 1985 г.
источник фото: сайт ЛЕГЕНДА О ЮГО-ЗАПАДЕ (ЗАПАСНИКИ) http://ugozapad.msk.ru