Лето в городе. И тополь машет веером,
белым пухом осыпаясь не спеша.
Я простился бы навеки с этим временем,
но потеряна вне времени душа.
Упакован город стенами бетонными,
мерно плавится нагретый тротуар.
Я уехал бы на все четыре стороны
погасить души занявшийся пожар.
Всю тоску мою не выплакать, не высказать.
Не переболеть и не сойти с ума.
На прощанье город ровным строем выстроит
вдоль дорог многоэтажные дома.
Как Колумб, пустившись в плаванье за золотом,
я уеду в одночасье поутру.
Попрощаюсь с этим равнодушным городом.
Проживу у моря знойную жару.
Или – слякоти промозглой безобразие
пережду у малазийских берегов.
Подошел бы мне и, для разнообразия,
климат средиземноморских городков…
Обвинений не произноси, пожалуйста,
не брани меня и не благославляй.
Там, где я сейчас, – мне многое не нравится,
Там, куда уеду, – точно будет рай.
Там-то я и прогоню тоску колючую,
отнесу на барахолку, сдам в ломбард.
Обойдусь теперь без данного имущества.
Буду весел, буду праздничен и рад.
А когда вернусь довольным победителем,
в сквер, где тот же музыкант, старик седой,
разливает по газонам вальс медлительный,
где струится тот же пух по мостовой, –
не гони меня, мой город, не брани меня…
Я заблудший грешный сын в плену твоем.
В знак признанья и прощенья – обними меня,
поцелуй меня под желтым фонарем.
И под вечер, бровь нахмурив серой тучею
(если вышел без зонта и без сапог),
окати меня опять тоской колючею,
чтоб до сердца зачерствелого промок.
Чтоб стоял среди миров своих расколотых,
чтобы вновь о чем-то важном горевал.
И смотрел, как догорают краски города
на поверхности асфальтовых зеркал.