Попробуй успеть досчитать до пяти
на трёх языках, что тебе неизвестны,
как солнечный блин по тарелке небесной
уже закатился, чтоб вновь восхитить
румянцем рассветного светлого чуда,
когда солнца свет так отчаянно бел,
и тёплой ладонью касается тел,
сомлевших по краешку водного блюда,
что морем зовётся на всех языках —
известных, не очень, и вовсе забытых:
песками времён занесёт алфавиты,
и старые книги рассыпятся в прах,
но солнечный блин по небесной тарелке
бесстрастным упрямцем — по кругу и вновь! —
сбивая к закату бока свои в кровь,
хранит от коррозии Хроноса стрелки,
пока мы играем в любовь—нелюбовь
у берега моря, где волны так мелки.