Бессонница. Пахнет пылью и нафталином...

Антанариву
Бессонница. Пахнет пылью и нафталином крахмальное поле бдения и возни. Тебе догнивать здесь сморщенным черносливом, пока по тебе будильник не зазвонит. О ком помышлять, молиться у самой грани, о ком сочинять предложные падежи? Душонка твоя, дырявая, нутряная когда-то ещё умела дышать и жить. И множился смех в хрустальные отголоски, и полнились радужки солнечным янтарём... Октябрь тебя застанет на перекрёстке линяющим старцем, ветхим календарём. Нащупаешь сердце под скорлупой инфарктов... Где Ева, в которой ноет твоё ребро? Она не пришла, и вот уже бакенбарды предательски перепачканы серебром. И вот уже не по возрасту выть белугой, упущенные вёсны не наверстать... Читаешь газету в парке, кривишь досугом - пародия на солидность, былую стать. Но обухом в спину солнце и смех курсисток, и падает просо букв в желобки морщин... Вернёшься в свой ад, двухкомнатный и тенистый, хлебать потихоньку боль, как пустые щи.
Посмотришь в трюмо, насмешливо скажешь: "Здравствуй. Ну, как там твоё дряхлеющее ничто?" И сам в себя расхохочешься так по-хамски, свою безысходность пряча в карман пальто. Затем, докурив удушливую махорку, десяток яиц расколешь, блюдя рецепт, надеясь найти в одном из них ту иголку с остатками избавления на конце. Но хватит ли нынче силы в пороховницах её разломить, рассеяться прахом в шторм, оставить свою двухкомнатную темницу, свою наготу, пугающую трюмо, свой стёртый о пемзу времени фас и профиль, свой высохший от бессмертия омут глаз... Тебе одному здесь прятаться от позора, а Ева твоя, наверно, не родилась.
Всё дальше вжимает в мрамор, вгоняет в ящик дотошная окружающая среда. И каждый, кто знал тебя пёстрым и настоящим, уже никогда не выберется сюда, уже никому и в шутку не заикнётся про все твои переливы и тайники... Да ты уж и сам едва ли припомнишь сносно, что сбылся всего лишь вечность назад таким, не знающим злобы сгустком тепла и света. Седеют воспоминания - се ля ви. Кого заселить хотя бы по документам в пустующие хоромы твоей любви? Кому раздарить, оставить в наследство нежность? Такая сейчас, наверное, не в ходу... Доверишь ключи и памятный сон консьержу, поедешь на Патриаршие ждать беду, чтоб кончиться в ней, не множить в себе развалин, но стражи господни выстроятся стеной, закроют врата небесные - мол, не звали, живи-существуй, пей горькую и не ной. А жизнь пролетает мимо - помашешь вслед ей, посеешь слезинки-зёрна, пожнёшь тоску... И ляжешь пораньше спать, чтоб проснуться к лету, чтоб выспаться, как положено старику. Чтоб встать, а на кухне бабушка крошит тюрю. Оса залетела в форточку - мир дрожит...
А ты, золотой ребёнок, дитя июля, зачем-то мечтаешь стать поскорей большим.