Как больно видеть опустевший город,
с разбитыми зеницами домов,
вкусивший пороха
свинцовый солод,
проникший сквозь
ряды дверных замков.
Старинный дом,
с изысканным декором,
что выжил чудом
не в одной войне,
теперь лежит
в руинах
и не скоро,
забудут всех, кто там сгорел в огне.
Стоят дома,
как будто инвалиды,
цветком на крыше
разорвалась жесть.
Зияют бреши, щели в монолитах,
под коркой пыли,
что уже не сжечь.
Не слышно ритма
городского шума.
В глазах немое крутится кино -
…лежит в грязи
кулёк с рахат-лукумом,
а рядом тёмно-красное пятно.
Опутал улицы терновник дикий,
и душит гарью,
взращенной в золе.
Цветочным трауром лежат гвоздики,
где смерть воронки
вырыла в земле.
Устои рушатся в огне блокады.
Крестами в окнах щурится жильё.
Видны над городом одни закаты,
ни света,
ни воды,
лишь вороньё.
С небес несётся
вой и свист энзимов,
кварталы претворяя на погост.
Покрылись пылью
ручки магазинов.
Не слышно больше,
как звучит фагот.
Утихла канонада лишь под вечер,
но ночь
не зажигает фонари.
Неужто город умер?
– шепчет ветер,
Да нет, он жив…
Послушай.
Посмотри.
В подвале мать укачивает сына,
но тот ворочается
и кричит.
Слезу скупую спрятала косынка,
а на стене
ожил огонь свечи.
Играет свет.
Театр теней кабуки.
Малыш не спит,
щекой к плечу прильнул,
И мать копирует привычно звуки…
Снаряда вой…
И взрыв.
Ну всё…
Заснул.