Дизайн. Котёнок с улицы Лизюкова. Тиф. Юнкерская морда.
В другое время другие попутчики и попутчицы ездили с Эльмиевой тем же всё вечным маршрутом, от Казанского либо Павелецкого Вокзала в Москве - до, кажется, единственного вокзала на весь Воронеж, этого вот светлого, сентиментально-классического Воронежского Вокзала, над которым возвышаясь по периметру широкого, воодушевляющего рваного полукруга, каменные стояли скульптуры в рост /каких людей изображали скульптуры, снизу рассмотреть было невозможно/.
Ехал бесцветный, весь какой-то типовой, высокий, нормально пропорционально сложённый молодой человек за тридцать. После полагающихся взаимных вступительных реплик, кто куда едет, кто на каком Берегу живёт и у кого где знакомые, молодой человек добрался наконец до любимой своей темы: фильтров для воды, которые в промышленных масштабах продаёт и производит его компания. Эльмиева тут немного усомнилась, всё ли у молодого человека ладно с головой, и как ему язык не натёрла реклама, которую он не останавливаясь проговаривает всё своё рабочее время - но и того ему мало, и вот, на досуге он страстно так излагает то же. Смутная мысль о вменяемости молодого человека, о вменяемости теперешнего общества, о медицине вообще краем промелькнула в сознании Эльмиевой; Эльмиева скучную прискорбную мысль развивать не стала и, установив подбородок на кулаки, уставилась, сквозь серое окно вагона, в пасмурный заоконный день. Уже недалеко было до Воронежа; уже проезжали не то ли над рекой Воронеж, не то ли над каким-то Водохранилищем, и медитативно можно было смотреть из покачивающегося вагона вовне, вниз, в неспокойную, низкими волнами идущую воду. Смотреть и вспоминать страшно бородатую, всем навязшую в зубах шутку, что есть три вещи, на которые человек может глядеть неотрывно: как горит огонь, как течёт вода, и как работает другой человек.
*
Тоже вообще много всякого продавалось в здании Воронежского Вокзала, так что в смысле торговли и кроме исключительных, чудовищно разнообразных фильтров для воды, рекламу которых слушали б'ольшую часть поездки - и кроме фильтров этих можно же было и что-нибудь другое себе приобрести.
Симпатичные были, довольно большие, где-то в ладонь, магнитики на холодильник - и натурального цвета глины, а то бывали ещё расписаны. На глиняных, хитро выполненных, всё резных поделках значились: а) Герб Воронежа в разных вариантах в) Виды замечательных мест Воронежа с) Самый разнообразный, знаменитый советский, Котёнок с улицы Лизюкова. Эльмиева любила рассматривать в киосках эти глиняные поделки, но, раз в десятый приехав в Воронеж, а потом из Воронежа уехав - соответственно, двадцать раз просмотрев Гербы и Котёнка - Эльмиева утратила к этому всему интерес: почему-то сувениры вообще не раскупали.
Ещё тоже запомнились Эльмиевой просмотренные ею те же два десятка раз - громадные такие карандаши, сделанные из не вполне обработанных и обтёсанных веток дерева. Размером карандаши были четверть метра как минимум; и так потрясли карандаши - не карандаши, а целые КАРАНДАШИ - Эльмиеву, что она даже однажды рассказала о них младшему, благополучно окончившему только что экономический ВУЗ брату. Эльмиева описала брату эти вот карандаши и плоинтересовалась, не знает ли брат, зачем такие карандаши. Сверх ожидания, брат воодушевился и ответил, что вот как раз и именно это он знает, что в каком-нибудь нестандартно решённом интерьере - даже у себя например в прихожей - брат и сам положил бы такой карандаш рядом с нестандартной какой-нибудь книжкой для записей телефонов и всего вообще того, что необходимо бывает записать. ...Но брат Артём в Воронеж ездил редко; те же толпы людей, которые бывали в Воронеже постоянно, или так просто однократно проездом, видать, не имели в виду такого дизайнерского решения - КАРАНДАШИ, во всяком случае, тоже как Гербы и Котёнок, год за годом лежали себе и лежали, и всё в том же самом киоске - от входящего в Вокзал со стороны поездов сразу по правую руку вот и лежали, значит, в киоске КАРАНДАШИ. /Эльмиева, тоже воодушевившись, даже вознамерилась было приобрести для Артёма вот такой КАРАНДАШ - но не то ли вылетело из головы, не то ли хозяин киоска, отчаявшись, карандаши с прилавка убрал./ Кроме Гербов и карандашей, киоск торговал также памятными кр'ужками - и тоже всё с видами города; в числе остальных киосков Вокзала, которых насчитывалось штук пять, киоск торговал также прессой /по преимуществу жёлтой/, и самыми разнообразными кроссвордами, сканвордами, и, как их там ещё, Судоку, и ещё даже более страшные какие-то названия.
*
Ряд за рядом, один ряд немного поверх другого, бывали выложены в киосках большие разноцветные глянцевые обложки журналов и чёрно-белый дизайн газет. В нынешних газетах Эльмиева разбиралась мало: был МК, был АиФ, была специально воронежская газета МоЁ.
МК и АиФ, соответственно, имели непрерывную преемственность от Советов /МК - "Московский Комсомолец", АиФ - "Аргументы и Факты"/. Эльмиеву сильно интересовало, какие это такие теперешние советские, но знать этого было никак невозможно, потому что семья Эльмиевой всю дорогу была демократическая; по этой причине Эльмиева даже сомневалась, гуманоиды те советские или нет. Иногда, как будто бы, доходили до Эльмиевой... какие-то... советские настроения... какие-то не сдающиеся остатки бывшей этой мощной советской культуры. Иногда Эльмиева, сидя вечерами у себя в комнате за столом, сравнивала эти смутные советские отголоски с явственно пожелтевшими МК и АиФом. Сравнивая, иногда Эльмиева думала, что наверное советские маскируются: делают вид, что и они пожелтели как всё остальное, и так пытаются поймать и понять настроения общества. Если, в самом деле, это было так, то это очень можно было понять. Потому что, как составила себе Эльмиева представление из самостоятельного чтения, и тоже из школьного курса: ведь почему такое количество народа пошло в 17м году за большевиками. Как из художественной литературы, так и из литературы учебной исторической, получалось так, что тогда в 17м большевики понимали основные проблемы населения - свобода /и в чём конкретно должна она выражаться/, собственность на средства производства, нежелание воевать в проигрышной по мнению большевиков войне и так далее; так вот обо всём этом большевики тут и начинали сразу говорить на митингах; так вот поэтому-то на митингах их и слушали. Советский же эфир 90х до сих пор ещё тревожил Эльмиеву отголосками и кошмарными снами; вот ещё какой-то /не советский/ в эфире говорил, что, спроси кто у Зюганова, сколько будет 2х2 или скажем так какая сегодня погода - и получит он в ответ не изменяющееся, не переставляющее слов местами вещание о недостаточных зарплатах учителей и в общем ещё о чём-то; и в кошмарах нет-нет да и снился Эльмиевой шахтёрский митинг на Красной Площади, люди, немилосердно колотящие по булыжникам своими сотовыми телефонами /в то время ещё сотовый телефон был отличительным признаком самых что ни на есть крутейших "новых русских"/. Люди хотели свободы. Пел свои открывшие Бога и какое-то такое всё новое с Богом в общей, так сказать, "потребительской корзине" - пел свои переворачивающие душу песни Тальков. Талькова потом застрелили.
Эльмиева достала в комнате родителей, с верхней полки книжного стеллажа под потолок, учебник Экономики громадного формата, в твёрдой обложке, в двух томах, авторства Брю и Маконелла. В учебнике описывалось, что рыночная экономика, в отличие от экономики плановой, сама себя регулирует, и что в этой-то регуляции самая настоящая свобода и есть. Дольше нескольких первых глав Эльмиева учебника не осилила. В одной из первых глав этого ВУЗовского учебника, для начала, описывалось, что такое Система Координат, и как ею следует пользоваться.
Эльмиева и совсем бы не читала того учебника. Но грозные, освобождающиеся наступали времена, всё повсеместно приходило в движение, нужно было участвовать и понимать - об этом и стихи все написаны - о том, что обязательно нужно участвовать в происходящем делом, а не рассуждениями; так что Эльмиева, буквально "наступив на горло собственной песне", отложила Цветаеву, и взялась за того Брю и Маконелла.
*
В "Записках Добровольца" Эфрона, описывается, как у белого офицера, едущего с тайным заданием из красных областей - к белым куда-то в Крым; так вот у него, у офицера то есть, попутчик, давний знакомый: сам весь круглый как шар, и голова круглая и лысая, и даже как вроде бы руки и ноги - тоже круглые; попутчик этот - какой-то отстранённый от власти бывший член бывшего Временного Правительства. И всё-то ему, шару, легко; шар просто катится по наклонной плоскости в любую сторону; и быстро, часто, долго, без пауз и запятых, всё говорит попутчик белому офицеру и говорит; и всё комментирует попутчик свои рассказы, что мол Россия скоро одумается, почувствует необходимость в образованных людях - а образованные люди тут как здесь, вот опять хоть и этот вот круглый; а что до тех пор, пока Россия одумается, образованные люди должны себя хранить, избегая расстрелов и прочего уничтожения, потому что как обойдётся без них Россия? Никак не обойдётся; и легко, быстро, часто, бесконечно рассказывал шарообразный, сколько он всего пережил и какие бывали ситуации, и как было собрано Временное Прпавительство, и как оно было распущено ...и как несколько дней сидел круглый в кошмарных подвалах Чрезвычайки... там какой-то бородатый купец, мощный мужик чуть не в полкамеры размером, сошёл с ума, кидался на стены, бился об стены головой... - Эта повесть Эфрона называется "Тиф", и как раз, пока слушал белый офицер своего собеседника /собеседник ехал Первым Классом, и офицера к себе в Первый Класс переселил/ - и вот, ехали, значит, с круглым собеседником, монолог которого продолжался не запинаясь, не останавливаясь; и как раз уже тогда-то свирепствовавшим в округе тифом белый офицер и начал заболевать, шум в голове появился и всякое такое; и только уютно, вроде как бы на рессорах, плавно шёл вагон Первого Класса, и негромко, баюкающе выстукивали колёса по рельсам "хо-ро-шо хо-ро-шо хо-ро-шо" /в Третьем Классе колёса стучат не так, в Третьем Классе колёса страшно грохочут, и всё по мозгам, всё вбивают в мозг другую, бойкую, громкую скороговорку: "Я тебе дам - я тебе дам - я тебе дам"/.
Когда в казарме напали на двух белых офицеров, - белые офицеры, моментально сориентировавшись, драться против казармы не стали, а вырубили свет и спокойно вышли /в казарме за их спиной начиналась уже потасовка между своими, солдатами/. И было такое устойчивое выражение "юнкерская морда", в таком примерно контексте "куда ты его пропускаешь, мало ли во что одет - а морда как есть юнкерская".
13-10-2014