Утром ореол теряют золотые фонари.
На скамейке у рябины – в клубах пара снегири.
Кто же ярче вас и краше этой русскою зимой?
Выразительней, эффектней, – песенкой в себе самой?
Это маленькая птичка на снегу – японский флаг.
И на фоне ваз из гипса – всё следы от ваших лап.
Клювиком кроша лещину, стремно ты чуток молчишь,
Горделиво, самый-самый, сознавая, что творишь
Эту русскую картину в маленьком углу двора,
Или в парке, где стихают ветры над ольхой с утра.
Словно знаете в комочках вы своих пернатых душ:
Человеческие взоры – только вам меж хрустких пущ.
Только вам как холст нежданный – запорошенный газон…
Только месяц прирастает, и сменяется сезон.
Лето красное настало, ягоды, грибы, ау!
Птичек малых с красной грудкой где искать, зову, зову?
Даже может показаться, что в живых как будто нет,
Или, может, улетели в дальние края в ответ
До зимы? Всё это дудки! Живы, здравы снегири.
Просто стали тихо-скромно неприметны изнутри
Русских чащ, под сенью веток растворились будто бы
Эти самые позеры и красавцы ворожбы
Зимней, снежной. Вас не слышно и почти не видно вас.
Словно дан был схорониться малый внутренний приказ.
И снегирь со снегирихой под ветвями да в тени,
И водички теплой тише, ниже обступившей пни
ПОросли веселой травки. Лапки где-то на трухе.
И почти бесшумный шелест, а не зимнее хе-хе,
А не клекот у рябины с надуваемым зобком…
Вне лубка и вне картины, да под листика платком.
Но минует лето-осень и придет опять зима.
И соединят полозья снежным чертежом дома.
И вы снова загоритесь ярче яркого огня,
Чтоб на вас смотревший зритель приостановил коня.
И гляжу на вас из окон, снегири среди паров,
И подумываю: я ведь сам – как вы. Такой. Таков.
И неважно, что вы птички, человече грешный аз,
Что сезоны жизни нашей шире, чем зима у вас
Вкупе с летом, но по сути всё сменяется в моей
Жизни так же – пониманье только делает родней.
Вот он я, в иные годы, в ярком цвете кавалер,
Я притягиваю взоры вне системы всяких мер –
Просто здесь, сейчас, софиты наведите, аппарат,
И поднять всех дам над полом я всегда готов и рад,
И с мужчинами со всеми грянуть туш и в турпоход,
И над миром гордо реять, зачерпнув озон высот
Апельсинового цвета шейным платом на ветру,
Всё могу и всё умею, это я и кенгуру,
Это я и континенты, это я и всё вокруг,
И, как Соломон, обеды заварю для всех подруг!
Даже на столах танцую, даже и в гульбе не слаб,
И с врагом готов мириться, и обнять красивых баб
Всех рядком!.. Но и другие годы так же мне нужны –
Когда хочется незримым стать среди своей страны.
Когда хочется забиться потихоньку в уголок,
И – ни слова, и ни звука, только попивать чаек,
И стоять в углу далеком, и сидеть в тиши один,
Разбирая потихоньку полки с книжками, камин
Зажигать, куря лишь трубку у вечернего окна,
Под которым засыпает вся в огнях моя страна.
Пусть ей кажется в такие годы – будто нет меня,
Что уехал далеко я, хоть я здесь, я у огня.
Просто тих и незаметен, и не верит мне никто,
Что еще совсем недавно поднимался на плато
Я с красавицей в обнимку и подбрасывал ее
К небу синему, и песней разрубал порой жнивье.
Я теперь с глазами долу, речь на шепот перешла…
Но дождемся мы другого – гостевого мы стола.
Просто дело в том, что верно – я почти как снегири.
Ярок, жарок, прыток, в общем – на виду я до зари.
Но с другой зарей над миром ухожу я в тень и сень,
Я уединен, я робок, осторожность, тишь, и лень.
Тишь и лень, и сокровенной мысли сонм, и легкий страх,
И любимые лишь книги, и – усмешка на губах.