Поняв - куда и сколько ни расти,
не отпускает мать-земля сырая –
нет-нет, да и сбиваешься с пути,
не вбок, а вверх всё чаще забирая:
становишься помалу невесом
и переливчат до скончанья мая,
а время куролесит гончим псом,
тебя, как турухтана, поднимая.
Не верят простодушные стада,
люцерной по привычке отобедав,
что если не сейчас – то никогда,
ни на котором из небес и светов:
никто не перебелит черновик,
не обретутся ни дома, ни люди –
и на листах в дорогу взятых книг
написано совсем иное будет.
Надеясь на вневременный постой
(не телом – дуновением и эхом),
возьми синицу в клетке золотой
стареющего грецкого ореха
и яблочный ежиный узелок –
пока душа, растя неудержимо,
не стукнется в тепличный потолок,
затянутый осенним белым дымом.
И, на пути в страну, которой нет,
как равлик Павлик, не покинув дома,
ты думаешь: каким он будет, свет,
метнувшийся, как змейка, из разлома?