ГЛИНКА И ДАРГОМЫЖСКИЙ
(из истории создания оперы)
Отправились как-то Глинка и Даргомыжский на охоту в Костромскую губернию, а ни птицы, ни зверя. Идут, лес всё глуше, под ногами хлюпает, Даргомыжский ухнул по грудь в трясину – еле его товарищ вытащил. «Пойдём назад», – говорит, однако Глинка знай прёт себе и прёт. Смеркается. Вдруг вдалеке что-то засветилось. Подошли охотники ближе, смотрят – на небольшом сухом возвышении стоит в глухомани обелиск, а при нём вечный огонь. Обогрелись и легли спать.
Наутро проснулись – видят на обелиске надпись: «ЗдЪсь покоится герой Земли Россiйской Иванъ Осиповичъ Сусанинъ». Огляделись – в самом деле, от места идёт небольшая тропочка. Пошли по ней и к полудню оказались на просёлке, где повстречали мужика с телегой. «Расскажи, любезный, кто такой Иван Сусанин и для чего на болоте обелиск с вечным огнём?» – «Такого человека не было. Поляки в войну сами по себе в лесу заблудились и потонули в трясине. А местный мироед Богдан Собинин царю челом бил, что, дескать, его тесть Иван Сусанин завёл врагов в болото и был ими заколот». – «И неужто Михаил Феодорович поверил плутовству?» – «Разумеется, нет, к тому же Собиниха на аудиенции назвалась сдуру своим истинным именем – Антонидой Селифановной. Однако царю история понравилась: очень хороша для военно-патриотического воспитания – и освободил род Собининых от податей на сто лет. Только при Петре Первом их всех раскулачили». – «А обелиск когда поставили?» – «Да в позапрошлом году наезжал один поляк – не то красный следопыт, не то чёрный копатель, и всё искал место гибели сограждан. День в лесу поболтается, а вечерком на скрыпочке играет да какие-то крючочки на бумагу пишет. Мы ему балалайку приносили – не справился. Пустой, знать, человек. Через две недели своих походов сам потонул в трясине. Мы погоревали – душа всё ж человеческая, хоть и басурманская. И решили всем миром обелиск поставить – если кто ещё объявится пытать польского следа – вот извольте, пане, где-то туточки!» – «Послушай, – вдруг сказал Даргомыжский, – а сохранились ли те крючочки, что поляк по скрыпке записывал?» – «Э-э-э, барин, дрянное то дело было, плохая бумага, толстая, на курево еле годилась!» – «Так хоть что-нибудь осталось?» – «Процентов сорок, если мыши не погрызли». – «За блок “Примы” отдашь?» – «Четверть водки и пятнадцать копеек сверху». – «Идёт».
Едут охотники обратно в электричке, а Даргомыжский всё в ноты посматривает и напевает про себя: «Как мать убили!» Глинка ёрзает, всё на ружьё косится, да и говорит: «Александр Сергеевич, а зря я тебя из трясины-то вытащил, фамилия твоя подозрительно польская! Я ведь, пожалуй, оперу напишу». – «А что от тебя ждать прикажешь? Ты, Михаил Иванович, известный композитор! Прилетит чёрный ворон, а в нём – каменный гость». Глинка его успокаивает: «Ты посмотри лучше, какая девушка села – истинная русалка. А ноты для верности мне отдай». И Даргомыжский утих.
Вот, собственно, и всё.