Но не только тучи – как «вечные странники» – познают себя в человеке. Природа познает себя не только в мировоззрении поэта. Части стихии познают себя и друг в друге. Это в значительной мере и скрепляет абсолют изнутри, это удерживает целое. Еще одно знаменитое стихотворение Лермонтова: «Ночевала тучка золотая На груди утеса-великана; Утром в путь она умчалась рано, По лазури весело играя; Но остался влажный след в морщине Старого утеса. Одиноко Он стоит, задумался глубоко, И тихонько плачет он в пустыне».
Старый утес познает себя в тучке золотой. Старый утес, много страдавший на свете, познает себя, тихо плача в пустыне. Но слезой утеса стал влажный след тучи, ночевавшей на его груди. Туча и не знала, что утес выразит всю свою страдальческую душу во влажном следе, который она оставит «в морщине старого утеса».
Не так же ли и поэт является слезой Бога? И в этой слезе отражается мир в своей неразрывности и неделимости. И Бог, может, и сам не всегда знает о том, о чем он, знающий все, плачет в своем поэте. Но он поэту дал волю и дар плакать за себя, выразить всю его всевышнюю горечь. Плакать даже о том, о чем Бог уже не печалится. Или о том, о чем он пока еще не горюет, но будет горевать потом.
Но горечь поэта – как горькое лекарство для эволюции; лекарство от равнодушия, от безучастного отношения к частям целого.
Лермонтов вновь явил в сюжете взаимосвязь вещей в природе. Кому нужен плач старого утеса в пустыне? Нужен эволюции. И взгляд поэта, увидевшего слезу, которая течет по морщине утеса, раздвигает мыслимые границы эволюции. В метафоре эволюция обретает новое измерение, новое пространство. В слезе поэта эволюция обретает новый космос. Потому самой стихией поэту дана воля на создание безграничного парадокса…
Лермонтов в старом утесе видит себя – того, кем ему суждено оставаться в истории мира. «Укор невежд, укор людей Души высокой не печалит; Пускай шумит волна морей, Утес гранитный не повалит; Его чело меж облаков, Он двух стихий жилец угрюмый И кроме бури да громов Он никому не вверит думы...».
Он сам делает выбор; слово и желание поэта становятся частью абсолюта. И зная, что утесу придется плакать, поэт все равно делает этот выбор. Поэт своей метафорой делает выбор – одиноко плакать в пустыне.
Лермонтов уже сейчас, видя себя в утесе, знает – о чем он будет «тихонько» плакать в пустыне мира. Божье прикосновение к поэту однажды оставило след. Это и будет слезой поэта.
Лермонтов видит себя в утесе, которому поклоняется стихия.
Незыблемым и истинным кажется только утес – для стихии, которая всегда непредсказуема.
Образ абсолюта – утес. Но и абсолюту одиноко; и абсолют тихонько плачет в пустыне…