Тянусь к листу, кладу на стол, пустыня
под чистым лбом, в Чарджоу вянет дыня,
её почти что внятен аромат
пустующему втуне обонянью,
грудастую мне подарите няню,
освоим мы соматосопромат,
длань приложив к броженью полусферы,
глядишь и разъяснится символ веры,
и разуверят злаков закрома
в надёжности хранимого замками
под низким сводом, зыбко всё, веками
крушимы замки, мызы, терема,
а тут зима и хрупким брешам окон
дрожать и, ёжась, мниться свиться в кокон
и свитком от простуды уцелеть,
каких ребячеств не простим мы стёклам,
они младенцы, ртом с рожденья блёклым
приникшие к пространству, на челе
залеченных на пчельник Персефона
путёвку чертит, пустота сифона
на фоне фрески видится ясней,
где пузырьки посеял сатуратор,
от кислых углей чахнет декоратор,
не проклиная пустотелость дней.
Всего сильней тоска по ясным смыслам,
по окислам, по прочным коромыслам,
баланса сервам, равенства пажам,
у сёл, нафаршированных по горло
пейзанами, терзающими гордо
проросший ноготь лезвием ножа.
Что ж, госпожа увядших и болезных,
танцуй и пой, паря над зрящей бездной
ослепшей Терпсихорой в лепестках,
потворствуя притворству иммортелей
на ломких стеблях, расселяя в теле
из очагов созвездия, доска
уже рубанку отдаётся кротко,
напившись крови, разбухает плётка
и хлопотно на глади верстака
снуёт гробовщика инструментарий,
пришёл нагим, ушёл в сосновой таре,
последнего приюта простака
на глади почвы не заметит филин
чрез тридцать лет, исчадия коптилен
пахучим дымом отвлекают ум
от грозных знаков на пределе зренья,
тем временем меч размыкает звенья,
прозренья говор обращая в шум.
Soundtrack: Pierre-Yves Plat, Prelude en do diese mineur.