Да, ты все та же, и рiдна, и мати, но хата с краю
у седоков раздолбанного трамвая,
без маршрута и остановок, - от яра к яру.
Эй, водила, поддай-ка пылу и жару!
От "Минутки" и звона мечей, где кресты подсели на иглы мечетей
до подвалов, где тухлую воду пьют старухи и дети.
Будут долго еще поливать и дожди, и грады
по свободе, янтарному полю, блокитному небу.
По рукам, что роняют горбушку горелого хлеба.
По гитарам нашим, по горлу с застрявшею песней.
По равнинам, по Дону, где были с тобою вместе.
Оглушительно так, Украина моя, что не слышно.
Ослепительно так, что, Россия моя, и не знаю,
от какого ада трамвайчик, к какому раю?
Лишь разлука и дым, и рельсов столбняк, и воронки,
стук колесный и ржание брошенного жеребенка,
хохот, гам при паденье подстреленной птицы,
и ни капли дождя в оставленной нами кринице.
Вот по-платоновски режут колбаску на крышке родной домовины.
И всё та же тряска, трусца, и трясина в прокуренных лицах.
И ряска в глазах, которыми зырят в затылок брату.
До предсмертного окрика, отповеди и расплаты.
В том трамвае тепло от зловонных ртов и гражданского пота.
Не везет, что везет, но везет, что ползет в оголтелое тело болота.
Там ни снов голубиных, ни губ, ни стихов, - циферблаты отсчета.
Мы умираем, а значит, у них еще будет работа.
Будут звонницы, хоры с небес, и Успенье,
Богородицы нашей с тобой золотое терпенье…