Я пишу эти строки, в “час быка” пробудившись ото сна в тревоге от внезапного воспоминания, и я не случайно повторяю старую публикацию своего рассказа по следам моего давнишнего очень чёткого и образного сна.
Не приведи, Господи, ему стать провидческим!
Когда-то Слово сотворило этот мир. Нам с вами выпало быть со-творцами. Так может наше с вами слово ещё не утратило способности созидать?!
Беслан, Майдан, дурман, балаган... Земля горит под ногами. Уже существует гетто, куда отбраковываются люди по непонятным даже Богу признакам. Уже ожили люди-звери в “пока ещё незнакомой миру форме” из моего сна, но с уже знакомым лозунгом “селекция”...
Проснитесь, люди!!! Чума-эбола ходит по планете, и наши дети в опасности.
Я брожу среди вас, заглядывая в ваши лица в поисках следов осознанной человечности...
Сейчас не время для разделения по признаку местожительства, а время объединения по признаку человечности, ибо важен не адрес, по которому мы с вами проживаем, а важно, кто мы с вами, проживающие по этому адресу.
Я – МАТЬ и всегда буду ею, куда бы ни забросила меня судьба.
А ты уже решил, кто ты, читающий эти строки?!
Этот осколок сна, задевший сердце, посвящается Людвигу Б. (не Бетховену)
Вот уже несколько часов в незнакомом городе её не покидало ощущение, что она в западне...
Много лет прожив за "железным занавесом", а потом вдруг обретя свободу, она вновь и вновь захлёбывалась от её обилия. Потому и оторвалась от туристской группы, прибывшей из Америки, и бродила одна, как сомнамбула.
Потом вдруг с ней оказался какой-то ребёнок – необъяснимо, как во сне, который и языка-то её не знал, а просто искал на её груди человеческого тепла, выбрав её из толпы с безошибочностью зверёныша. О, этого в ней было сколько угодно!
Нет, всё-таки кто-то управлял её движением! Она убедилась в этом, лишь оказавшись на большой площади, занятой какими-то войсками в пока ещё незнакомой миру форме, которые теснили выловленных прохожих в сторону коридора, созданного колючей проволокой.
Осознав это, она заметалась. В ней проснулось дремлющее до сих пор ощущение гонимости поколений, присущее её народу. Не еврею нечего и пытаться понять это!
Почти неосознанно она стала лихорадочно искать глазами кого-то среди чужих лиц в центре площади. Он должен быть здесь! Она всё время думала о нём, находясь в этой стране.
Воспоминания приходили сумбурно...
Звуки музыки... Чёрный бархат... Вздрагивающие мужские руки... Какая связь всего этого? Ах, да! У него была аллергия на бархат, а она оказалась в чёрном бархатном платье в их первую встречу. Всё их связывало тогда – и возраст распятого Христа, и "Леди Макбет Мценского Уезда". Вот только бархат разобщал, и он боялся пригласить её на танец. Но в конце концов она победила, ощутив его вздрагивающие руки на своей талии. Какая прелесть! Её лицо осветила невольная улыбка - она безудержно любила всё необычное.
Людвиг, Луи... Губы сами собой складывались в поцелуй...
Она тряхнула головой и пришла в себя, нащупав, наконец, в толпе его чужое лицо, искаженное до неузнаваемости щетиной и обрюзглостью. Она заликовала. Глаза засветились смесью гордости и презрения – он здесь, среди них, среди покорителей! Иначе и не могло быть!
А голоса – позвать – не было... Но его лицо почувствовало на себе напряженность взгляда. Он увидел... Узнал... Глазами молча и умоляюще она показала на ребёнка у себя на руках. Он понял. Кивнул успокаивающе и обещающе.
Потом, как в тумане, она осознала, что требуют документы. Мотнула отрицательно головой – нет. Затем классифицировали, делили по группам, куда-то вели, расформировывали по каким-то помещениям, а она ждала... И когда совсем уж было отчаялась, вдруг откуда-то из-за угла выплыло его лицо, снова удивив одутловатостью и размытостью черт.
- Что, принимаешь участие в окончательном решении еврейского вопроса?! – просилось у неё с языка...
Сказать это было нельзя.
- Деньги у тебя есть? – с места в карьер деловито спросил он и добавил: "Чтобы спасти, нужны деньги".
В этом был он весь. Всегда у него так – деньги и любовь жили рядом, взаимно не исключая друг друга. Когда-то он покинул семью и страну, в которой вырос и жил, ради любви к ней, но не любовь, а страсть к наживе победила, погнав его на родину предков в каком-то неизвестном колене.
Денег у неё с собой не было.
- Ну так достань. Я рассчитаюсь, - по-царски велела она. – Или же мне отправиться на заработки?
И она деловито огляделась.
Он хорошо знал эту женщину. Она умела быть беспощадной даже к себе. Он оглядел её внимательно впервые за этот длинный день. Да, прошли годы. Ей теперь, должно быть, под сорок. Но по-прежнему стройна и непостижимо невинна. А оттенок обречённости во взгляде, навеянный ситуацией, делал её ещё более желанной.
Так она и сделает, - мелькнуло в нём. – Так и понесёт гордую эту невинность под чужую пяту!
Сознание этого не принимало.
– Нет, уж лучше мне, - подумал он вслух и устало отмахнулся.
Затем был мрак, длинная ночь, туннели, переходы, чужая речь... Когда, наконец, нашли пристанище, в котором удалось отдышаться, он спросил:
- А ты по-прежнему с ним? Ребёнок его?
Она медленно приходила в себя. Взгляд обретал осмысленность.
- Ребёнок? Какой ребёнок?! Да это вовсе и не моё дитя! Я подобрала его на улице.
И она рассказала о туристской группе и показала паспорт, удостоверяющий её американское подданство, гарантирующее ей неприкосновенность.
Он был сражен наповал этой безымянностью самопожертвования.
- А я думал ты из Израиля! Но зачем ты это сделала?! – простонал он.
Она же не понимала его удивления.
- Ну что тут странного?! Это был просто "человеческий детёныш", которого надо было спасти. Ведь это понимают даже звери, как у Киплинга, помнишь?
И, подумав, добавила:
- Иди и объясни тем, на площади, что так поступит любая женщина. Может хоть это способно их остановить!
- Прости меня, прости меня, - твердил он, отстраняя её. Он не хотел больше жертв, но она уже тянулась к нему, уловив в нём вспышку доброты. Он хорошо знал в ней эту способность быть благодарной даже за малую толику человечности, которую она всегда умела пробудить в людях.
И он понял, что попался...
Copyright © Sylvia A. Riabichev (Сильвестра) 27 октября 2014 года