Отрубленные крылья не вырастут вновь! А ты знаешь, я чувствую, они – растут!
Всё плохо в мире полном неудач.
И деградировало истинное чувство,
А в людях остаётся лишь паскудство,
И изменить всё может лишь палач.
И нрав бунтарский мой здесь не при чём.
Пусть станет Клеопатрой творческое «Я»,
Укусит пусть её души моей змея.
И каждый сам себе пусть будет палачом.
А если вырву самому себе я
Поэзии невидимые крылья,
Смогу ли я смириться с былью?
Иль сразу в безысходности истлею?
Я не могу, как все вокруг, здесь, жить.
И выточенный мой поэзии гранит
Сверх нормы оскорбленьями обвит
И можно о листву его разбить.
Мне быть собою очень не легко,
Но тяжелей ещё собой не быть.
Мне, к счастью, без поэзии не жить,
Но скисло моей жизни молоко.
И сколько можно с суицидом флиртовать?
Исход известен, но исход не важен.
Пусть упадут пять Эйфелевых башен
На, одержимую экстазами, кровать.
От куда страсть берётся – не пойму.
Бывало, что сознание терял,
Когда вытачивал из мысли скал
Разноударную, но всё же рифму.
И чёрно-белый депрессивный сон
Порой на столько кажется цветным,
Что снам и не доволен я иным.
Собой лишь только поражён.
Хочу писать, но и желаю петь.
Но рубятся невидимые крылья.
И покрываются идеи пылью.
И не могу спокойно я смотреть.
И мечется душа в смятенье роковом,
И змеи чёрные обвили прутья клетки.
Слова других бесчувственны, но метки:
«Подумай-ка, ты, лучше о другом!».
Так хочется большой оставить след.
И чем остаться престарелым обывателем,
Уж лучше сгинуть молодым мечтателем!
Убейте хоть, но я – поэт!
27. 10. 14.