/Вы помните, вы всё, конечно, помните,
как я стоял, приблизившись к стене,
Взволнованно ходили вы по комнате
и что-то резкое в лицо бросали мне/.
Вы обвиняли, кляли в бесполезности,
вы нерешительность мою сочли грехом.
Но что же делать, милая, желанная,
коль я, как бабочка на свет, к вам был влеком,
но знал, что ваш огонь сжигает полностью -
и только потому не подходил.
Вы бились, словно птичка, в клетке комнаты,
вы падали на пол совсем без сил,
заламывая руки; театральностью
любой ваш жест наполнен был, и мне
казалось, что спектакль, что мы играем здесь,
совсем не зиждется на якобы вине,
что вы теперь в упрек мне яро ставите.
Я не подмостки для постылых драм.
Вы обвиняли, кляли, рвали волосы,
а я поминки изнутри справлял по вам.
По вам и времени, растраченному попусту
на вас и эти сцены, где фальшь - царь.
Прощайте, милая. Мне, роли одноактовой,
претит здесь оставаться до конца.