Деревья - неопрятные сомнамбулы, в оцепенении перебирающие пряди ветвей друг друга, недосчитавшиеся птиц в обветшалых гнездах. В осиротелых обителях ветру не спрятать костей, в трещинах прелой кожи - сладкоголосых смертей. Мерзлая земля мягка и приветлива к каждой ладони, зажимающей ее кровоточащие травами раны - клубки спутанных сосудов серебрятся сединой.
Улыбки острыми зазубринами рассекают мою грусть, но она множится, уподобляясь дождевым червям. Рыхлое сердце то покорно оседает под гнетом дождей, то пытается проломить грудную клетку.
Октябрь натягивает струны моих мышц, и 31 тишина вдруг зазвучит сарабандой.
А я как муравей, увязший в солнечной смоле, в ожидании неизбежной ночи, что тяжелым бархатом ляжет на мой гроб, успокоив солнечных зайчиков-плакальщиц.
Раскрытые клювы синиц
В нимбе разбитых стекол;
Простуда, что в горле вьет
Из веток терновых кокон;
Сорванное с языка
Листьев шуршащее слово;
Край моего рукава
Цвета брусники и крови.
Вечернего неба ожоги —
Я тоже обожжена…
Ложится на струны осоки
Тридцать одна тишина
Увязших в смоле муравьев,
Шиповника терпкое жало,
Тревожные ночи без снов,
Под колпаком одеяла.
Горечь семян диких яблок,
Отощавший стан тополей,
Настало время для сказок
Обреченных осенних детей.