ПОДОРОЖНИКИ
(отрывки из поэмы)
Иду по дороге...
Ручьи да овраги,
Часовни с обломками ржавых крестов.
Пробитые дробью дорожные знаки
Желтеют среди почерневших кустов.
В домах придорожных забиты окошки.
Упал на дорогу щербатый плетень.
Вдали, будто книжек потёртых обложки,
Разбросаны крыши пустых деревень.
Я мысленно в них открываю страницы.
И в памяти вновь оживают они –
Такие простые и добрые лица,
Такие далёкие –
Близкие дни...
Едет с ярмарки народ,
Кто чего домой везёт –
Кто горшки с росписью,
Кто конфеты россыпью,
Кто гармонь, кто тяпки.
Ну, а бабы – тряпки!
На душе легче –
Хвастаться есть чем!
За телегою иду,
Дед и мне купил дуду.
Я иду играю,
А про что – не знаю...
Тут взял гармонь Круглов Андрей.
Метнул огнём из-под бровей.
Холёный чуб на лоб стряхнул,
Про долю песню затянул.
– Ах, доля наша, долюшка,
Засеянное полюшко.
Как с девицей чужою
Обвенчан я с тобою.
Уехал в город старый друг.
А мой удел – коса да плуг.
Здесь колоски ядрёные –
Там сорняки зелёные.
Душа моя широкая.
Беда – дорога узкая...
Начнёт Андрюха, окая,
А перейдёт на русского...
А на него, укрывшись в тень,
Глядит краса всех деревень.
А всей красы-то – две косы,
Да разве чуточку ещё
Развеселит румянец щёк
И всё...
Скрипят меха.
Глядеть – гляди,
Но до греха не доводи.
А тут и дед с чекушки
Решился на частушки.
– Причешу бородку,
Пригляжу молодку.
Ухвачу поповну я
За места греховные...
На виду у всех – пошутить не грех...
Тут вожжами бабка
Деда по лопаткам.
– Не смеши людей, старый дуралей!
В тебе ли толк...
И дед умолк.
...А рядом я босой иду
И в кулачке держу дуду.
Дуда – из глины петушок,
И до чего мне хорошо!
И, разбегаясь из-под ног,
Ложатся тени вдоль дорог.
Река – и слышен на селе
Скрип перегруженных телег.
И видно от Ивашева
Полкрыши дома нашего.
Увидев дом, и дед вздохнёт,
И как-то сразу оживёт.
– Ну вот, дорога пройдена!
И скажет, пересилив хмель:
– Ох, ягода-смородина!
Будь хоть за тридевять земель,
А сердце здесь – где родина...
...Люблю я раздумье далёкой дороги,
Его задушевный негромкий настрой,
Когда позади все дела и тревоги,
Когда впереди только встреча с тобой –
Родная земля!..
Чу! В овраге игриво
Речушка со дна подала голосок.
А выше, в лощине, стоит сиротливо,
Укрытый клеёнкой, взъерошенный стог.
Заросшее поле.
Здесь, сгорбясь за плугом,
Прокладывал дед борозду к борозде.
Ходила земля под ногами – то кругом,
То падала вниз, то летела к звезде.
У этой межи отдыхал он – усталый,
Душой откликаясь на плач журавлей.
И щедро землица его награждала
Неиссякаемой силой своей.
Дед жив и поныне землёй этой доброй...
И помню я, помню – хоть было давно –
Как в чёрном овине пригоршнями в вёдра
Бросал, обжигаясь, сухое зерно.
И с радости руки топил в нём по локоть!
А дед, запылённый, кричал мне:
– Держись!..
Как будто стоял я тогда у истока
Реки
Под коротким названием – Жизнь!..
Горят на столе пряженцы – с пылу-жару!
А запах! А вкус! Не подыщешь слова.
А если уж дед говорил, то недаром,
Что хлебушко в жизни – всему голова!
И как осторожно сукрой за сукроем
Он ломоть срезал, замирая на миг.
И, крошки собрав, дед тяжёлой рукою
Их, как причащенье, ссыпал на язык...
Я помню в квашне ноздреватое тесто,
На корочке хлебной дрожанье огня.
Добро и любовь взял в дорогу из детства,
Взял то, без чего не прожил бы и дня...
Иду по дороге...
Холмы да низины.
Бредут грибники вдоль раскисших дорог,
Взвалив на плечо бельевые корзины –
Аж скрип до небес от болотных сапог.
Уже вечереет. На гумнах у сада
Босые ступни обжигает роса.
Заходит в село утомлённое стадо,
И дружно в заулках звенят голоса:
– Куда ж ты в картошку, язви тебя в корень?!
– На место! Домой! Вислоухий горбыль! –
Гоняет хозяйка овец у подворья,
И долго висит над дорогою пыль.
Слетаются в стаи горластые птицы.
На изгородь сели – не видно жердей.
Теперь уж и здесь, вдалеке от столицы,
В другом измерении жизнь у людей...
Иду по дороге...
Свернул с бетонки.
Напрямик – скорей до дому.
Вдруг догоняет грузовик,
Как эхо грома!
Из кузова грузовика летит солома.
– Чего стоишь? Посторонись!
Иль надоела, парень, жизнь? –
Кричит, грозя издалека, шофёр знакомый.
Сверкнули озорно глаза,
И заскрипели тормоза...
– Узнал?
– Здорово!
Узнал, а как же...
– Опять в Попово?
– Ну, а куда же...
Сидит в кабине Василий Вдовин.
– Там пусто ныне – тоска в Попове...
И хмуря брови, сказал:
– Подкинем! Садись!
– Спасибо. Дойду – тут рядом...
– А зря, могли бы с доставкой на дом!
У нас тут, парень, кто платит – правит.
Хозяин-барин! В почёте-славе.
А мы-то, молча – не обижайся –
С душою волчьей живём, как зайцы.
И чем мы старше, тем боль острее,
Что души наши уже стареют...
А кто виновен? Виновны сами –
Я, Васька Вдовин. Он, Витька Санин.
И ты – с усами...
Уж не до жиру. А помнишь – жили?!
Тут пассажиры заголосили:
– Эй, Васька, скоро ль? Уж дома были б!
Напала говорь в автомобиле...
Заныла Тая, толкая в спину, – и причитает,
Мол, ждёт скотина...
– Ой, дура-баба! Все будем дома.
Понять могла бы – мужик знакомый!
Давно не видел. Увидел – радость!
А ты в обиде... Ну выпил малость.
А пью не с горя, а так со скуки.
И в вашей воле – взять на поруки...
– Охота, страсть как!
– Аль не хороший? Ты Ваську знаешь,
Дал слово – брошу!
Ах, Тая, Тая, садись поближе,
Я поласкаю и не обижу...
И кузов ожил. Смешок раздался.
И Васька тоже заулыбался.
– Уймись, соседка! Проломишь кузов.
Чай, в каждой сетке – по пуду груза!
– Ну, Васька, леший! И стукнуть нечем!..
– Выходит – пеше? Тогда до встречи!..
В кузове сидит народ.
Кто чего домой везет.
Кто кастрюли с росписью,
Кто конфеты россыпью,
Кто ковры, кто тяпки,
Ну, а бабы – тряпки.
На душе легче –
Хвастаться есть чем!..
Иду по дороге...
И сладко, мирно
Дымят над горушками детства костры.
Ну как вам живётся в казённых квартирах,
Друзья моей самой счастливой поры?
Ну, как вам живётся, мои одногодки?
Мы, лишь повзрослев, замечаем в друзьях
И больше достоинства в грузной походке,
И меньше усмешки в усталых глазах.
Иль чувства с годами у нас поостыли,
И мы научились прощать и терпеть,
Нет, мы не забыли, какими мы были –
Не знаем вот только, кем стали теперь?!
ПИСЬМА ИЗ КРЫМА
Письмо первое
Здесь столько солнца!
Столько неба!
И только синяя вода!
Я так давно на юге не был
И буду ли ещё когда?
Мне не в диковинку и эти
Над головою облака,
И тиной пахнущие сети
В руках седого рыбака.
И эллинги вдоль побережья –
Приют рыбацких катеров.
Я здесь как будто был и прежде
И помню запахи ветров.
И все ж при всех богатствах юга
Мне не хватает всякий раз
Цветами пахнущего луга,
Такого луга, как у нас.
А тут трава суха, колюча.
И жаль мне, жаль коров и коз.
Они её, должно быть, мучась
Жуют, зажмурившись от слёз.
Их на часок бы в наше поле,
Где пар клубится от земли.
Вот было бы для них раздолье,
Вот где бы душу отвели!
Где пруд затянут мелкой ряской,
Где лес давно исхожен весь,
Где тоже жизнь – пускай не сказка,
Своя, какая ни на есть.
Не пруд, а море здесь – под боком.
С таким достоинством, с такой
Своею думою глубокой,
А в ней – то буря, то покой.
И перед ним, таким спокойным,
Как перед матерью седой, –
Бессмысленны вражда и войны,
Бунт, беспощадный и слепой.
От радости глаза зажмурю.
Тут, верно, рай и в шалаше.
Как хорошо, когда нет бури
Ни в море Чёрном, ни в душе.
Письмо второе
Здесь поневоле вспомнишь детство
И край лесной, где моря нет,
И то нехитрое наследство,
Какое мне оставил дед.
Журчаньем рек мой слух обласкан
И завываньем зимних вьюг.
Мои глаза привыкли к краскам,
К таким, каких не знает юг.
В душе моей уже с пелёнок
Горел рябин холодный свет.
Я и любил других девчонок,
Таких, каких на юге нет.
И в час, когда закат над морем
Позолотил залива гладь,
Я вспоминаю лес и поле,
И под окном отца и мать.
Деревню нашу в летний вечер.
Церквушку тихую с крестом.
И звонкий голос светлых речек
Под развалившимся мостом.
Бельём пропахшую терраску.
Корявые снопы корья.
Я вспоминаю, словно сказку,
В которой был героем я.
Воспоминанья, как лекарство...
Давно ли бегал я мальцом.
Тогда в моё входили царство
Всего лишь пруд и дом с крыльцом.
Но постепенно – шаг за шагом
Окрестный мир я покорял –
Тут холм за Марьиным оврагом,
Там духовитый сеновал.
Играла сила молодая.
В ней были удаль и размах.
И, как любой, мечтал тогда я
О море и о кораблях.
Я не забыл об этом всуе.
Хоть силой, может, стал слабей,
Но, как мальчишка, я волнуюсь
При виде волн и кораблей.
И с чайкой раненой на пару,
Что каждый день приходит к нам,
Ищу я в море Алый парус,
Бегущий в гавань по волнам.
И верю я, как верил прежде,
Что есть за морем чудеса.
Я верю – сбудутся надежды
И подниму я паруса
Моей Судьбы.
И рано ль, поздно
Уйду в открытый океан
И буду курс держать по звёздам
К причалам древних царств и стран.
Плывя сквозь время и пространство
Цивилизаций — я пойму,
Каким владел я в детстве царством,
И чем обязан я ему.
От тех границ, от тех околиц
Земель открыл немало я.
Вкусил кнута. Вкусил и воли.
Узнал заморские края.
И всё своим аршином меря,
Я поражался, видя их –
Руины рухнувших империй
И древних царств – у ног моих.
Я видел блеск Мальтийских храмов
И прах гробниц владык-царей
И понял, жизнь по жанру – драма,
Конец трагический у ней.
У жизни царств, людей, народов,
У жизни рек, лесов и гор –
Свой час рожденья и ухода,
Своя судьба и свой костёр.
Теперь и я смирился с этим
И, как умею, жизнь ценю.
Я кланяюсь тысячелетьям
И вновь родившемуся дню.
Я кланяюсь начальной школе
И покосившейся избе,
Монастырю, ржаному полю,
Земляк далекий, – и тебе.
И этой бабке, что на склоне
Пасёт сморённых зноем коз.
И первородящей Мадонне,
И гроздьям виноградных лоз.
Письмо третье
Я с этим чувством вышел в город.
Был полдень – самый солнцепёк.
Побрёл, задумавшись, под гору –
Мой путь не близок – не далёк.
Нырнул под сень тенистых улиц,
Как на бору – в прохладу мхов.
Здесь во дворах квохтанье куриц
И строгий клёкот петухов.
Смотрю во двор – гараж, сарайка.
Бачок с водою на газу.
Стирает дюжая хозяйка
В эмалированном тазу.
А у порога, точно мёртвый,
Лежит, откинув лапы, пёс.
Старик худой, одетый в шорты,
Сидит – почёсывает нос.
И так здесь мирно, так уютно
Вокруг домашнего огня.
И только кочет поминутно
С испугом смотрит на меня.
На ветках зреют абрикосы.
Стою и думаю опять
О том, что дворик этот –
Космос!
Попробуй-ка его объять...
Смотрю на куриц полусонных
И ржавый противень с зерном,
На двор, утоптанный до звона,
На черепицей крытый дом.
Всё так знакомо, так любимо,
Смотрю – и глаз не отвести.
Но прохожу, стесняясь, мимо –
Их столько было на пути
Таких вот двориков, в которых
Неторопливо жизнь течёт,
Будь то деревня или город,
Большой иль маленький народ.
Их не найти и двух – похожих.
У каждого своё лицо.
Свой запах, цвет, привычки тоже.
Порог, калитка и крыльцо.
Свои владенья и границы.
И свой неписаный устав.
Коровы, козы, кошки, птицы
И потаённые места.
Свои предания и сказы,
Идущие из глубины.
Свои слова, словечки, фразы,
Реликвии и даже сны.
Но сколь они ни разны – всё же
При всей их разности, в одном
Они во всех краях похожи –
Ведь центр их мира – это Дом!
И этот с красной черепицей,
И мой, который ставил дед.
Домами держатся столицы,
На них стоит весь белый свет.
Моей деревни нет на картах.
И пусть не вдруг, но понял я,
Что и у Кафы, и у Спарты,
И у неё – судьба своя.
И вот теперь у башен древних
Постиг, соединив в себе,
И Кафу, и мою деревню
В одной трагической Судьбе.
Пройдя сквозь время и пространство,
И сердцем понял, и умом,
Каким владел я в детстве царством,
Что значил в этой жизни – Дом.
И на последнем даже вздохе
Душой я буду слышать, как
Перекликаются эпохи,
Перекликаются века...
О, дивный мир! И где б я ни был,
Куд б ни шёл, ни ехал я,
Над головою – солнце в небе,
У ног – вода или земля.
Но как ни мал и ни огромен
Наш шар земной – милее всё ж,
Надёжнее в родимом доме,
В краю, где вырос и живёшь.
Где слух ласкают рек журчанье
И зимних вьюг протяжный вой,
Где мать украдкой на прощанье
Благословила нас с тобой.
ИСХОД
I
Вершатся жизнь и смерть
На старом белом свете.
...Ты умирал один.
О, спохватился кто б!
Ноябрь.
Морозный день.
Конец тысячелетья.
Крестьянская изба,
В избе –
Сосновый гроб.
Какая-то напасть,
Какая-то проказа
На каждую семью,
На каждый дом и род.
Как будто к счастью нам
Уже и путь заказан,
Как будто обречён
На гибель весь народ.
И вот опять стою
Перед крыльцом –
У входа,
И не могу войти
В знакомую избу.
А в ней ещё одна
Трагедия исхода –
Жена в параличе,
А ты лежишь в гробу...
Уж легче бы тогда
Похоронить всех разом.
И дело бы с концом,
И меньше бы хлопот.
Не добровольно, нет,
А строго по Указу:
Ведь он у нас такой
Послушливый народ.
Похоронить бы всех,
Кто слаб, убог и болен,
Кто отпахал своё,
В ком не осталось сил.
Похоронить бы всех –
Такая, видно, доля
Всех тех,
Кто не сумел
Вписаться в новый мир.
В безумный этот мир...
И ты вот,
Дядя Витя,
Ушёл в другой – к тому,
Кто там живёт давно.
Теперь в деревне смерть –
Обычное событье,
Хоронят каждый день.
Кого?
А всё равно...
II
Но как ни тяжек грех,
В час смерти,
В час прощанья
Мы вспоминаем вдруг
О Боге и душе.
И близких нам людей
Везём на отпеванье,
Ещё при жизни той
Потерянных уже.
Священник приходской
В холодном старом храме,
Над грешною душой
Молитву сотворя,
Пытается сказать
О нашей общей драме,
Ещё – напомнить нам
О смысле бытия.
Смысл потерявшим –
Нам –
И в горе безутешным,
Он говорит живым
О Боге и Судьбе.
И, обращаясь к нам,
Изломанным и грешным,
Он заклинает нас
Подумать о себе.
Подумать о душе.
Кому живём в угоду –
Себе или врагам?
Как вразумить слепца?
Иль дьявольский обряд
Утраты и исхода
Вершится на Руси
Как таинство конца?
Я слушаю его
И всматриваюсь в лица.
Потухшие глаза –
В них скорбь
И ужас в них.
Пора, давно пора,
Но как остановиться?
Пора, давно пора,
Но как спасти живых?..
Не первый ты ушёл
Из жизни –
Не последний.
Не первый в ней прозрел,
Чтоб вскрикнуть и упасть.
И шестилетний сын –
Единственный наследник –
В земле лежит сырой...
Времён прервалась связь.
Под кронами берёз
В земле,
До пуха взбитой,
Ты брата и сестру,
И мать похоронил.
Кружится жёсткий снег,
Звучит в тиши молитва.
Да – не хватило слёз,
И не хватило сил...
III
Какой трагичный круг!
От боли сердце стынет.
И сам не молод я,
Доживший до седин.
Семь братьев и сестёр
Имел отец,
А ныне
Из всей большой родни
Остался он один.
И страшно оттого,
Что нам уже не страшно.
Привыкли ко всему –
И смерть уж не страшит.
Привыкли за столом
За дорогих, за наших
Смиренно есть и пить
За упокой души.
Угрюмы мужики
Из деревень окрестных.
У них, у мужиков,
Заботушка одна –
Копать. Копать. Копать.
На кладбище не тесно,
И хватит за столом
Закуски и вина.
Напиться и уснуть.
День прожили – довольны.
Потом – девятый день,
За ним – сороковой.
Вон сколько их ещё,
Старушек сердобольных,
Готовых хоть сейчас
На вечный на покой.
Пока ещё они
Ведут обряд по чину.
Пока ещё в шкафу
Их скорбное бельё.
Но смерть уже глядит
Им,
Православным,
В спину.
И каждая из них
Предчувствует её.
Когда они уйдут –
Мир станет холоднее.
А в этом мире мы –
Несчастней и бедней.
Тогда, быть может, мы
И оценить сумеем
И красоту и скорбь
Безумных этих дней.
Тогда, возможно, мы,
Безродные изгои,
Их потеряв,
Поймём,
Чего лишились мы.
И почему в душе
Ни света,
Ни покоя.
И почему такой
Судьбы исход и смысл.
Молчим, потупя взгляд,
Вокруг сырой могилы.
А, может, здесь она
Стоит Судьба сама?
Надолго ль хватит слёз,
Надолго ль хватит силы,
Не очерстветь душой
И не сойти с ума?..
СОН
Я видел сон. К чему бы он?
I
...Меня, как лист, затягивала высь.
И дух перехватило высотою.
Никто не крикнул мне с Земли:
– Вернись!
Никто и не поднялся вслед за мною.
И я парил свободно и легко
У самых звёзд в их ледяном убранстве.
От суетного мира далеко –
Вне времени парил и вне пространства.
Но чем сильней затягивала высь,
Тем чувствовал острее притяженье
Земли.
Она звала: «Остановись!»
Неотвратимо крался миг паденья.
И в этот миг, как в зеркале, себя
Увидел и спросил, дрожа от страха,
У отражения: «Ты – это Я?»
И будто эхо донеслось из мрака,
И проступил, пронзая, острый взгляд.
И я услышал: «Нет! Твоё начало!
Которое две тыщи лет назад
Там, на Земле, уже существовало».
II
Я над Землёй, как над костром, парил.
И люди наяву – не на картине! –
На Страшный Суд вставали из могил
Судить меня и всех живущих ныне!
Сухие молнии кроили мрак.
Плескались лица, точно рыба в сетях,
Которые полунагой Рыбак
Тащил на берег из тысячелетий.
Крошился град о камни и, звеня,
Плясал на лбах людей – какой эпохи?
И вдруг, как в омут, бросили меня
На род людской разгневанные боги.
Где тыщи глаз, как рыбья чешуя
Распотрошённого в ночи улова,
Светились мёртво... И ползла змея
По телу мальчика полуживого.
У ног моих, скривя беззубый рот,
Старик в лохмотьях грязных бил сандалей
О камень и кричал: «Идёт! Идёт!»
И я кричал – мне раздавили палец.
Взмывали птицы с обнажённых крон.
Огонь и дым из-под земли и с неба.
И вновь сошёл, мольбам внимая, – Он –
Иисус Христос! – И веру дал и хлеба.
И Он сошёл! И расступилась мгла.
И говорил Он – да услышат уши.
И проповедь его секла и жгла
Злом и враждой измученные души.
И вновь передо мной явился он –
Двойник! И я, страшась ответа, замер.
Я все надеялся, что это сон,
А он – видение – перед глазами.
Я силился проснуться и не мог.
А он, злорадствуя, смотрел на муки.
И словно уходила из-под ног
Земля – и отнимались будто руки.
«Теперь ты видел, как ужасна месть!
Как страшен Суд! Но справедлива кара –
За малодушие, измену, лесть
И за безумную игру в Икара...
Ты понял, что твои страданья – тень
От тех моих, страданий и мучений,
Что пережил я в этот страшный день,
И до него – во дни грехопадений.
Теперь ты видишь – род людской воскрес.
И на глазах твоих свершилось чудо...»
Но я не знал, приняв покорно крест,
Что где-то здесь уже стоял Иуда...
Я видел сон. К чему бы он?
КОНЕЦ ВЕКА
I
За окнами шёл тихий дождь...
Родился я в крестьянском доме
В тот год, когда оставил вождь
Скорбящий мир на переломе.
Я мир застал не в лучший час,
Но мы не выбираем время.
Оно подхватывает нас,
Как ветер – вызревшее семя.
И от рожденья своего,
От первого земного крика
Мне жить до смерти под его
Неумолимым грозным ликом.
И что судьбою нам дано –
Никто не ведает, не знает,
Когда, младенцев, нас – оно
На царство Вечности венчает.
Когда, как Божий перст, заря
Сверкнёт в разломе туч случайно,
Когда весь мир у ног, и я –
Его глаза, душа и тайна...
II
Я верил – там, в стране лесной,
Весь мир под солнцем и луною –
Мир, заново открытый мной
И сотворён впервые – мною.
Я помню, как рождался снег,
Как хлопья жгли мою ладошку.
Я знать не знал – какой там век,
Какое время под окошком.
В кипящих сумерках – шурша,
Снег укрывал тропу и крышу.
Во мне, как зёрнышко, душа
Проклюнулась и – я услышал,
Как ангелы, трубя с небес,
В зашторенные мглою дали,
На поле чёрное и лес
Снег ворохами' высыпали...
Но вот забрезжила звезда
В такт моему сердцебиенью.
И наступил он – час, когда
Свершилось таинство рожденья
Судьбы...
III
С тех пор звезда горит
То ярче, то бледней соседних,
Звезда моих земных орбит
От первых дней и до последних.
Был тайной – Богом данный – мир.
От зыбки детской до могилы.
Я открывал его – любил!
Любовь к нему давала силы.
Ещё был тайной для меня
Клин журавлей, взлетевших в небо,
Мир печки с таинством огня,
Мир дома, пахнущего хлебом.
Я помню гром. Я помню снег.
Звезду-снежинку на ладошке.
Я знать не знал – какой там век,
Какое время за окошком...
Как я любил и как берёг
Мои миры от зла и порчи
Вдали от столбовых дорог
С наивной верой в мудрых кормчих.
И веря в чудо перемен,
Мы сами ставили на крыши
Не оберег – кресты антенн,
Себя при жизни хоронивши.
Запричитал в избе эфир,
Как над покойником – заохал.
Отпел мой дом. Нарушил мир
И обручил меня с эпохой.
Судьбе и воле вопреки
Я чувствовал, теряя силы,
Как загуляли сквозняки
По душам и домам России.
IV
Упал, прогнив, церковный крест.
Кресты на крышах заржавели.
Давно уже из-под небес
Мне славу ангелы не пели.
Век на исходе. Век мольбы.
Смертельной схватки тьмы и света
В переплетениях судьбы
Вождей, народов и поэтов.
Любви и лада Век был чужд.
Век озарений. Век измены.
Век дьявола и падших душ,
Век мучеников и блаженных.
Наломано голов и дров.
И сгинут в адской пасти зверя
Осколки маленьких миров,
Обломки рухнувших империй.
Прости, Господь, мои грехи.
Благослови с врагом на битву.
Я исповедь вдохнул в стихи
И через них творю молитву.
Молюсь на ту мою звезду,
Открывшую мне глубь Вселенной
В том, достопамятном году,
В родном, но вымершем селенье.
Я на тебя молюсь, Звезда!
В минуты взлётов и паденья.
И жду тот час – тот миг, когда
Свершится чудо обретенья
Звезды...
МОЁ ПОКОЛЕНЬЕ
Отпущенный век нам –
Печально короткий.
Век добрых и верных,
Но слабых людей.
Сгорало мое поколенье
От водки,
Томилось в плену
Скороспелых идей.
Стоим на распутье
У вещего камня.
Направо – болото,
Налево – тупик.
А прямо дорога лежит –
Без названья.
Над ней воронья
Раздирающий крик.
И нету обратной дороги –
Знакомой!
Пускай с колеями
По самую ось.
Туда, где искрит
В жёлтых скирдах солома
И где нам спокойней,
Чем нынче,
Жилось.
Отпущенный век –
Пусть печально короткий –
Одним на удачу,
Другим на беду.
Не все мы сгорели,
Страдая от водки,
Не все задохнулись
В угарном чаду.
Мы славили стройки.
Плодили почины.
Мы бились
За хлеб,
За жильё
И за сталь.
Мы следствия путали часто
С причиной,
Душой устремлённые
В светлую даль.
Мы двигали горы.
Деревни сселяли.
За нами горели
Леса и поля.
И делали всё мы
Не ради медалей,
Ну разве что
Длинного ради рубля.
Мы хлопали дружно
И дружно смеялись.
У нас был и адрес –
Советский Союз.
И, зная всю правду,
Мы правды боялись,
Хоть каждый уверен был в том,
Что не трус.
Не наша беда,
Что устали мы рано.
Не наша вина,
Что мы нынче в тени.
Не наши пророки
Вещают с экрана.
Мы в мире безумном
Остались одни.
Одни –
Со своими тревожными снами.
Одни –
Перед миром и старой избой.
Один на один –
Со своими грехами,
Один на один –
С непутёвой судьбой.
Но только не надо
Жалеть нас,
Не надо!
У нас ещё хватит
И воли, и сил.
Хоть много уже
За церковной оградой
Мы вырыли
Сверстникам нашим
Могил.
У нас ещё хватит
И слёз, и терпенья.
Успеем поведать ещё
О себе.
Откликнись же,
Где ты,
Моё поколенье,
Моё –
По рождению и по судьбе.
Друг друга –
Встречаемся! –
Не узнаём мы.
Живём, обучившись,
Прощать и терпеть.
Но главные в жизни недолгой
Подъёмы
И нам предстоит ещё
Преодолеть.
Водила нас молодость
В тундру и степи.
И знала,
Бросая в пески и тайгу, –
Моё поколение
Выдюжит,
Стерпит,
Моё поколенье –
Не сдастся врагу.
Нас звали на подвиг,
Трясли в эшелонах.
Нам рты затыкали,
Сводили с ума.
За службу одним –
Золотые погоны.
Другим за строптивость
Сума и тюрьма.
Куда ни взгляну –
Разорённые гнёзда,
Где мы появились когда-то
На свет.
Вернуться бы в них,
Да, наверное, поздно.
Обратно дороги
Для нас уже нет.
Ржаные поля
Перевиты ветрами,
Как судьбы людские, –
И слышится мне
Старинная песня,
Забытая нами,
На выбитой горем
Родной стороне.
На месте весёлой гульбы –
Запустенье.
Шуршат лопухи
Между новых могил.
Был короток век
Моего поколенья,
Но главное в том,
Что он всё-таки
Был!