Пришедшу же ему въ домъ,
приступиста къ нему слепца,
и глагола има Иисусъ:
веруета ли, яко могу сiе сотворити?
Глаголаста ему: ей, Господи.
Тогда прикоснуся очiю ихъ, глаголя:
по вере ваю буди вама.
Благовестие Матфея, зачало 32 (9:27-29)
Я призван был выхаркнуть слово, ошмётком моей души,
И пасть, не веруя в чудо, под ноги глухой толпы,
Храпящей в надрыве рьяно, кроя усердием лбы,
Шепотом бес пристанным; - «Господи помоги.
Мы родились виновными, мы с детства увязли в грехах,
Но жаждем найти спасения Тобою в наших сердцах.
Нам надо испить Чистой крови, и плоти Святой вкусить,
А мир, застывший в пороках, оставить скорей и забыть.
Мы веруем в наше спасение, но каждый здесь сам за себя,
Исповедь с причащением, залог спокойствия дня.
Мы верим букве Синода, мы верные Божьи рабы,
Дай же нам искупления, дай сил во Врата войти…»
Их верою Слово у Бога, ну как же они не правы,
Слово всегда только к Богу, и в том Иоанна труды
На старом нашем славянском, что с греческим сороднён
Кириллом святым и Мефодием, с исконных ещё времён.
А ныне всё перемешано, слилось в единый ком,
Правда Божья и вымысел, и как разобраться в том?
Пусть не было Вифлеема, но всё - таки был Назарет,
И в горнице Тайной вечери, Господь даровал нам Завет,
Новый, не отменяющий, - тот, что принёс Моисей,
Скрижалей укрытых в Храме, тайной до наших дней.
Что всё пребывает в Боге, не Он снаружи, а мы,
Когда оставляем заповеди, веруя, что чисты.
И если пал кто-то рядом, то падший не ты, а он.
И это истина истин, с каких не взгляни сторон.
Но если мы Бога дети, мы братья и сёстры все,
И значит висеть нам рядом, на общем одном кресте.
И вопрошать бесполезно; - «Боже, за что, ты же знал,
Я все грехи исповедовал, и плоть твою я вкушал.
Кровушки сколько выпито, не уж - то всё это зазря,
Делал, что должен был делать, но ты не сберёг меня.
«Верою да спасёшься», - с детства слыша слова,
Я, почему-то не думал, что это цена креста».
30.10.2014г.
p.s.
Когда я писал эти стихи, прилетел и сел на карниз белый голубь в крапинку.
Он поводил своим жёлтым оком с чёрным удивлённым зраком и закивал
умудрёно головой, то ли поощряя, то ли порицая мои труды.
Я встал, взял гречки, поскольку семечек не было в доме, и стал посыпать
в открытую форточку на подоконник. Она стучала, как мелким град по железу
и срываясь, летела вниз, вызывая своим рокотом удивлённые взгляды сизарей,
примостившихся на облетевших ветках клёна.
Голубь мой улетел, когда я ещё только поднимался, но это было уже не важно.
Кому надо поклюют с земли, решил я и потянулся к окну, пристав на цыпочки.
А там внизу, на голой земли, сидел толстый кот в чёрном фраке и с белоснежной
манишкой, удивлённо таращась на меня. Что было больше в его взгляде, удивления
моей глупости или поощрения щедрости, я не понял, но это было так символично.
Позже, выйдя во двор, я увидел его уже равнодушно скучающем на том же месте.
Рядом, не обращая на него никакого внимания, лениво копошились голуби.
Москва... Толерантность… это тебе не провинция, какая ни будь.
Московского котика не интересуют, не мыши, не голуби,
Он просто любит свой дворик и всегда гуляет сам по себе.