-Что же мне мешает? - подумал я просыпаясь. Открыв глаза понял - это тонкий лучик утреннего солнца пробрался сквозь шторы и стал озорно щекотать мои глаза. Не хочется вставать. Отпуск.
- Ещё поваляюсь - подумал я, но этот вредный луч, как будто нарочно светил мне прямо в глаза, словно говоря: «Вставай, лежебока. Солнце уже взошло!»
- Раз так, что ж, действительно придётся вставать, - я потянулся и откинул с себя одеяло.
Хозяйские ходики, весело тикающие на стене, показывали семь часов утра. Мои ещё спят. Стараясь не шуметь, тихонечко крадусь на веранду, а оттуда - на улицу. Боже, какая красота. Раннее летнее утро в деревне, да ещё когда ты в отпуске, это что-то. Тишина вокруг. Но нет, это мне так показалось. Где-то за околицей уже работает трактор, вот послышались женские голоса и весёлый смешок. Это, наверное, доярки возвращаются с утренней дойки. А вот раздался звук пастушьего кнута, видимо Степаныч, местный пастух, весельчак и балагур, то ли слепня от бурёнки отогнал, то ли решил поучить уж больно резвую коровёнку бабки Лугинихи. Да и во дворе жизнь идёт полным ходом: куры важно выступая, клюют мелкие камушки и рассыпанное хозяйкой зерно, а петух, забравшись на забор, внимательно следит за своим "гаремом". Хозяйский пёс по кличке Джин, что-то деловито обнюхивает возле своей будки, тихонько позвякивая цепью.
Подхожу к рукомойнику, с удовольствием умываюсь холодной, колодезной водой и докрасна растираю лицо жёстким вафельным полотенцем.
Хозяев, у которых мы снимаем комнату, дома уже нет. Тётя Маша с утра (у деревенских это часов в пять) пошла в лес. Обещала угостить пирогом с черникой. Её муж, Афанасий Иванович, автослесарь, золотые руки, уже у себя на рембазе, так здесь называют ремонтные мастерские. В общем, общаться пока не с кем.
Ну и ладно. А пойду-ка я на пруд, искупаюсь, вода должно быть как парное молоко: тёплая, нежная. Сказано - сделано. Но только я вышел за калитку, как тут же натолкнулся на деда Екима или как его тут деревенские кличут - Самогоныча. Почему Самогоныч я пока не понял. Вроде к стакану пристрастия не имеет, да и самогон гонит не чаще других.
- Паш, а Паш, ты, куда это с утра пораньше? - щурясь на яркое солнце, дед Еким начал разговор.
- На пруд, купаться - отвечаю.
-Тюююю, тебе, что делать нечего? Тут такое творится, а он на пруд. Ты, погоди, утопнуть всегда успеешь…
- Да я не топиться, а купаться.
-В нашем пруду, что топиться, что купаться, сам не знаешь чем дело закончится, - философски произнёс Самогоныч.
После этих слов мне, что-то расхотелось в воду лезть.
- Ты, Паша, в место того, что б в воде дрызгаться, вот чего: пошли со мной, третейским судьёй будешь.
- Ничего себе, ты, дед словечки знаешь, - удивился я.
- Я много чего знаю. Ну, так пойдёшь ?
- А о чём судить или с кем тебя рассуживать? - спрашиваю.
- Как это с кем, со старухой моей!
- И что вы с ней не поделили? - интересуюсь.
- Как раз поделили, да только обманула она меня.
- Не может быть такого, Варвара Михайловна честнейшая женщина, что-то ты, дед, темнишь, - я не доверчиво покачал головой. И тут я всё понял, никуда идти-то и не надо, и не с кем его рассуживать. Деду просто напросто скучно и хочется с кем-нибудь поболтать, а тут я подвернулся вот он и рад стараться. Присмотрелся я и точно, хитрая физиономия Самогоныча выдавала его с потрохами.
- Значит так, дед, - сурово начал я. - Хватит мне тут заливать, да баки заколачивать. Скажи-ка мне лучше с чего это тебя люди Самогонычем кличут? А?
Дед слегка призадумался, а на лицо его как будто тень набежала. Я даже подумал, что зря с расспросом полез. Но дед, немного помолчав, промолвил:- Нет, ты не бойся, я на Самогоныча не обижаюсь, просто вспомнилось. Что ж, если интересно, расскажу. Давай присядем,- дед кивнул на вкопанную у калитки скамейку.
- Дело было как раз перед освобождением, - начал свой рассказ дед Еким, - мне тогда пятнадцать лет было, но уже мужик.
- Перед каким освобождением? - не понял я.
- Как перед каким? От оккупации, конечно, в сорок четвёртом году. Аккурат примерно в эту пору. Так, не перебивай, а то рассказывать не буду.
- Всё дед, молчу.
- Ну, так вот. Когда немцы почуяли, что погонят их наши, ох и лютовать начали. Особенно эти, из зондер-команд и полицаи местные. Так, что сиди дома на улицу носа не высунь. А то побьют или вообще стрельнут. Я же говорю, злые были.
Дед достал кисет, свернул здоровенную «козью ногу», прикурил, пыхнул пару раз дымком и продолжил:
- Так вот. Нас то не трогали. Причина простая. Бабка моя Евдокия самогон гнала. Да такой, что не чета другим. Секрет, знала какой то, что-ли? А немцы до нашего самогона особливо охочи были. Придут, бывало и к бабке: «Матка шнапс, шнапс», ну самогон по ихнему. Бабка даёт, а куда деваться, не отдашь, так отберут, а то и побьют ещё. Да шут с ним с самогоном, пусть пьют, - думаем,- может, подавятся. Так и жили.
А тут - глядь, с утреца зондеры пожаловали, все в чёрном, с бляхами, да и давай по дворам шастать, да нас молодёжь к сельпо сгонять. Конечно, тогда уже не сельпо было, а в том доме их полиция обитала, да мы по привычке сельпом обзывали. Так вот, вваливается к нам зондер, здоровый, а я как раз в комнате сидел. Он ко мне:«Шнель, шнель, швайне». Я, конечно, остолбенел. А он подскочил ко мне, да такого пинка отвесил, что я аж до окна по воздуху пролетел и шлепнулся на лавку, что там стояла. А под ней бутыль самогона была, литров на десять не меньше. Рука сама эту бутыль за горлышко схватила и только этот фриц ко мне, я его по голове этой стеклянной дубиной как шваркну. Немец на пол бряк, бутыль вдребезги, самогоном вонища. Думаю, что делать? Хоть молодой, но силушка в руках уже была. Схватил я того немца под мышки, к подполу потащил. Открыл крышку, да и спихнул его вниз головой. Потом думаю: « А очнётся, своих звать начнёт, да и оружие у него». Полез в подпол. Гляжу, лежит не шевелится, башка в крови. Ну, думаю, прибил я его или он шею свернул, пока вниз головой падал. Ближе нагнулся - вроде дышит, а вроде нет. У нас в подполе свечка была, я её зажёг и к его лицу поднёс. Вижу огонёк свечки, то колыхнётся, то нет, то колыхнётся, то нет. Выходит, что живой - дышит. Потихонечку подобрал автомат, из кобуры пистолет вынул и наверх. Так, думаю, связать для начала надо. Смотрю, а тут и верёвка, с которой бабка за хворостом в лес ходила, у печи лежит. Верёвку взял, портянку прихватил и обратно. Гляжу, не очухался ещё. Руки я ему связал, ноги. Портянку вместо кляпа в рот засунул. Вылез из подпола, а тут бабка моя заходит и ко мне: - Давай внучок в подпол прячься, немцы молодёжь по всей деревне ловят, в Германию угонять будут.
Я ей: - Нельзя туда, там немец связанный лежит.
Бабка мне: - Какой немец?
Ну, я ей как смог рассказал, что было, смотрю, бабка моя побледнела и тихонечко подвывая, оседать на пол начала.
Я к ней: - Бабуль, ты чего?
Она: - Да, что же теперь будет, убьют же нас.
Я ей говорю:- Ты бабка давай не скули, а потихоньку выбирайся из избы, да дворами к лесу.
Благо изба была, чуть ли не последняя в деревне, ну, не в смысле - последняя, а к лесу ближе. Ну, ты, Паша, меня понял.
- Да понял, понял, - говорю, - ты, дед, не отвлекайся.
- Так вот, бабка тоже сметлива была, царствие ей небесное. Уж лет двадцать как преставилась. Ага. Быстро сообразила, что к чему и к двери кинулась, а потом остановилась, оглянулась, в глазах испуг и мне:- А ты как же, ты куда?
Так мне её, Паша, жалко стало. Бывало и крапивой по… Ну, ты понял и прикрикнет или тряпкой, если, что не так, а ведь любила меня, оболтуса.
- Как же ты, внучек… Нет, я тебя одного не брошу, если помирать то мне старой, я уже своё пожила. Ты беги, тебя не догонят, не найдут…
Не успела бабушка моя это произнести, как вдруг за окном бабахнуло так, что стёкла повылетали. И ещё, и ещё. Смотрю бабуля моя на полу, я к ней. У бабки глаза дикие: - Что это, Екимушка, конец света никак…
Как потом оказалось, в это самое время наши войска в наступление пошли. А какое наступление без артподготовки. Вот и вдарили наши из всего, из чего было.
Опять дед Еким на минутку задумался.
-Вот ведь судьба, Паш, - продолжил дед,- всю оккупацию пережил, а в последний момент, чуть было не погиб. Попал бы снаряд в избу и не стало бы ни меня, ни бабки, ни немца этого. Да бог миловал, не попали.
Бахало, так бахало, аж земля дрожала, потом вдруг тишина - аж в ушах зазвенело. Потом донеслось «У-р-р-р-а», лязг, какой-то. Всё ближе, ближе. В общем, освободили нашу деревню. Выбегаю на улицу, танк стоит возле нашей избы, люди в комбинезонах. Меня увидели: - Эй, парень, воды попить не найдётся?
Я им: - Вон колодец, - глядь, а на его месте здоровенная такая воронка и уже дно её потихоньку водой заполняется. Понял, что за пруд у нас в деревне? А до войны никакого пруда-то и не было.
Я им говорю, кричу, то есть (после той канонады ещё дня три плоховато слышал): - У меня в доме немец пленный.
- Какой немец? - спрашивают.
- Какой, какой? Немецкий, - говорю.
- Ну, показывай своего немца, - подошёл ко мне, как я понял, командир танкистов.
- Пошли, - говорю, - только он не мой, а фашистский.
Заходим в избу, бабка как кинется к ним.
- Родненькие, освободители,- те даже засмущались.
Я ей: - Бабуль, ты пока погоди к людям приставать, принеси им лучше воды попить, а сам к подполу. Крышку открыл, глянул - лежит.
- Вот, - говорю, - Забирайте.
Наши подошли. - Ничего себе. И кто это его так? - спросил командир.
- Я, - отвечаю.
- Ладно, разберёмся, - как-то не уверенно произнёс лейтенант. - Доставайте красавца.
Два танкиста спустились в подпол. Над полом в проёме показались ноги немца. Подхватили, вытащили.
- А ты не врёшь, дружок? - опять обратился ко мне лейтенант (командир танка лейтенантом оказался, да и не танк это был, а самоходка. Они-то по нашей деревне и стреляли).
- Чего мне врать-то? - посмотрел я на лейтенанта.
Тут один из танкистов потянул воздух носом и говорит: - Слышь, малец, а чем это у вас тут пахнет? И от фрица запах, и пол влажный? Вы, что тут самогоном полы моете?
Что ж, рассказал я им, как дело было. Смеялись все так, что на хохот с улицы люди сбегаться начали, мол, что тут у вас? Даже немец в себя пришёл. А как огляделся, так и поскучнел почему-то? Оказалось потом, что немец этот не простой был, а начальник этих зондеров. Любил, понимаешь сам поучаствовать, ну и доучаствовался, гад.
Рассказал я, как немца словил.
- А в бутыли, - говорю, - самогон был.
Тут бабка моя голос подала: - Первач.
- Значит ты его вот этим самогоном-первачём по голове? - смеются солдаты.
- Ага, - говорю, - вот этим самогонычем. - С тех пор, Паша, ко мне этот «Самогоныч» и прилип.
Сидел я рядом с дедом Екимом, смотрел на его треплемые ветерком седые волосы, на морщинистое лицо и думал: - Вот ведь какие люди у нас живут, жили, и надеюсь, будут жить. Один на один, пятнадцатилетний паренёк не испугался здоровенного вооружённого эсэсовца. Да, вот, оказывается и самогон в доме иногда полезно держать. Ну,…в виде ударного инструмента.
* * *
03.05.2011г.