Люблю гулять вечернею Москвой,
До судорог в ногах я бью набойки.
Мне дорог Центра ритм живой и бойкий,
Старинных переулков странный крой.
Чужая жизнь – красивая обложка –
Незнанием и праздником томит.
И кажется, в ней тайный смысл сокрыт,
И можно намечтать себе немножко
Другое всё: и имя, и движенья,
И внешность, и в общенье простота…
А главное, что в нём я сирота,
Ничьим не связанная принужденьем.
Учусь сама – доверчивый щенок,
С другими быстро забываю сказки.
Молчанье иногда срывает связки
Сильнее крика – нравственный щипок.
* * *
Всё, до чего «дошли» глаза и руки –
Читаю. В этом смысл бытия.
С утра до вечера причастностию я
Соавтор в творчестве любви и муки.
Мне стыдно даже думать про любовь -
Так нежно-целомудрен лирик Грин…
Но страшной откровенности Куприн,
«Грязь» Мопассана отравляют кровь.
Становится кошмаром стыдных снов
Непредставляемый момент зачатья,
А тело ежемесячным проклятьем
Живёт естественною простотой основ.
Ещё не понимаю, что и я
Расту в закрытой клетке несвободы,
Всегда насилуя свою природу
Жестокой дисциплиной бытия.
* * *
Общаться не умею. Я для круга
По пальцам набираю ближних счёт:
Мальчишек даже не беру в расчет,
Из девочек – я и моя подруга.
Обкусанные пальцы, крупный рот –
Она решительней, смелей и строже.
Но есть в нас бесконечная похожесть,
Подспудная заброшенность сирот.
Ах, как мне не хватает теплоты,
Я вечным одиночеством взъерошена.
Но вера в лучшее пока что не изношена,
И рифма жжёт тетрадные листы.
Я соберусь и прыгну в вышину
Сквозь чувств коррозию и вечное сомнение.
И с радостью приму его Явление -
Добра, идущего на тишину…