Из южных нив над шпатом взмыла крепь,
Под праздной суетою муравьиной
Глазами окон, вглядываясь в степь,
Тоскует город, слившийся с равниной.
В нём колокольный звон сильней молвы,
И небо облаками кроет крыши,
В фасады зданий царственные львы
Затиснуты в раздвинутые ниши.
В его домах тарелки на полах,
В известняке надпогребные плиты,
Его хранит Исус, хранит Аллах
Его хранят зелёные софиты.
И стынет рябью в грозовой июль
Над неземною дымкою Чагана
Дрожащий стон мостов от вмятин пуль,
Сорвавшихся во тьме из дул наганов.
Едва заря раскрасит горизонт,
Под тяжестью балакирей и крынок
Скрипят повозки, где-то креозот
Дурманом обволакивает рынок.
В рядах, где пахли охра и чаи,
Под мелодичным звоном мельхиора
Бродил Шаляпин в этой толчеи,
Как баритон в разноголосье хора.
А по дворам шныряли стаи псов,
Сбегали засветло, глотая булки,
От предрассветных пушкинских шагов,
Ходящих по ночам по переулкам.
Вдоль берегов, где греются ужи,
Заезжий гость, гремя на старом тракте
Не углядит восстанческой души
И не поймёт бунтующий характер.
Но канет вечность, время изваяв,
И выйдут львы из ниш. Под злые рыки
Всё повернётся на круги своя,
Как в засуху вода придёт в арыки.
Вернётся гам яицких казаков
И распадётся в шорохе плащёвом
Тяжёлый скрип суворовских оков
На жертвенных запястьях Пугачёва.
В белилах стен проступят изразцы
Деркул теченьем неподвластным дрёму
Шепнёт – Орал – картавяще на рцы
В неузнаваемом снегу черёмух.
Вернётся всё, но не достать утра,
И сохранив иллюзию обмана,
Веками город ждёт царя Петра,
От самого венчанья Емельяна.
И может быть, как дань минувших дней,
Через проспект в окне казахской чайной
Казашка милая и иже с ней
Глядят в священном таинстве молчанья.
Но мы ещё с тобой поговорим
Ещё не раз сойдутся наши тени.
Мой вечный город, мой четвёртый Рим,
Я кланяюсь тебе твоим ступеням…