Герой Печорину был схож:
От страсти пробирала дрожь.
"Обрыв" окончен: горе от ума.
Науки пошлые, одни мечтанья,
И встречи разные и расставанья.
Одним довольство, а другим сума.
Герой наш-Райский, камертон.
Он в свете женщин почитатель,
И приключений он-искатель,
И задаёт известный тон.
Столичных обществ он-повеса.
Своё именье навестил,
У бабушки своей гостил.
На Волге ради интереса.
Воспоминаниям предался,
В сестриц двоюродных влюблён,
Но крайне осторожен он,
И мукам совести отдался.
Бежит назойливых он дам.
У губернатора в почёте.
В хозяйстве не нужны отчёты:
Своё наследство-сёстрам в дар!
Борис-художник и писатель,
Мужчина он в расцвете лет,
Но убеждённый пустоцвет.
Влюблён, душевных мук старатель.
Он жизни прошлой созерцатель.
Обломов, жизни прожектёр.
И ум пока ещё востёр.
Бесед пространных обожатель.
В среде мещан он одинок.
Задумал написать роман,
Но в жизни видит лишь обман.
В друзьях своих не видит прок.
За Верой долго волочится,
За нею будто бы шпион:
Не сводит глаз с её окон,
Но скрытна та, ему не спится.
Он тайны девичьей не знает,
Та ходит часто под обрыв.
Развязкой станет нервный срыв.
Пока за Волгой пропадает.
А Райский что? Он сам страдает.
В догадках зреет романист.
Его приятель-анархист,
Но тайн своих не поверяет.
Соперник Волохов ему.
Влюбил известную сестрёнку
И дожидается в сторонке
Свиданий с Верой потому.
Как грянет выстрел под обрывом,
К нему в поспешности она,
Как кошка: очень влюблена.
Скрывает страсть, в душе игрива.
Не долги тайные свиданья
В беседе, спорах и надеждах,
И будут сорваны одежды.
И грех, и горе, и страданья.
Две беспокойные натуры
Не смогут счастье обрести.
Любви свободной не цвести.
В деревне-нравы и культура:
Патриархальный быт, уклад,
И воспитание, мораль.
Не Монте-Кристо, не сераль.
Таков в Руси, иной, расклад.
Вернёмся к Райскому, читатель.
Он женщин часто презирает,
Потом он чахнет и страдает,
И образ статуи, ваятель
Ту самку, что на дне обрыва,
Сам над собою возвышает,
И видит, как она сияет,
В момент душевного порыва!
Ревнивец страждет её тела,
Но сам трусливо выжидает,
От мук действительно сгорает,
Но не решителен до дела.
Моральный, к слову, мазохист.
Скрывает к ней своё влеченье,
А Вера терпит наученье:
Тиха, чиста, как белый лист.
Меж тем, природой своенравна,
Свой мир от всех оберегает
И посягательств избегает,
И долг блюдёт к родне исправно.
Уединенна и скромна, богобоязненна, умна,
И красотою несравненной,
И настроеньем переменным
Низводит Тушина с ума.
Но никого, увы, не любит!
В себя все дни погружена
Не представляет, как жена.
В деревне молодость загубит.
В столицу с Райским ни ногой.
Он от неё никак не едет.
И только ею в ночи бредит,
А днём с разбитою мечтой.
Так длится лето, за ней осень.
В исканьях истины в друзьях,
И с нигилистом во кустах,
Она за Марка бога просит.
Но чем же он прельстил её?
Изгнанник ссыльно-поселенный.
Свободой боле утоленный,
Не признававший бытие,
В каком послушные дворяне
Уклад семейный берегут,
Невест до свадьбы стерегут
И в храм идут, как все миряне.
Наш Марк-любовник непростой,
Волк-одиночка, явный циник.
В беседке он, как именинник.
И разговорщик записной.
Склоняет Веру к жизни вольной,
Стремится вырвать из гнезда.
Но вот беда: на нём узда.
И с ней встречается подпольно.
Он беден, без гроша в кармане
И на пари склонил Бориса,
Влюблённого в сестру нарцисса.
И деньги клянчит временами.
Вот настоящий наш герой,
Отринут обществом, заброшен
Явился в дом, а был непрошен,
В дворянстве пария, изгой.
Ещё один, герой, Леонтий,
Знакомец Райскому давнишний.
На свете он как-будто лишний.
Но будоражит его Понтий,
И греки древние ему, считай родня.
Над книгой время проживает,
И счастья большего не знает,
Без них ни часу и ни дня.
Жену свою друзьям вверяет:
О ней бедняк мечтать не мог,
Как только Райский на порог,
Она отдаться тут мечтает.
Но Райский чтит святого друга.
Козлов в гимназии учитель,
Он древних греков попечитель,
И римлян, нет другого круга.
Не видит он в жене греха,
Слепец с красою обручённый,
А ей натуре утончённой
Потребно только мужика.
В русалке кровь давно играет.
Ульяна похоть не скрывает,
Она Бориса соблазняет,
И наконец-то обольщает.
Исполнив "дружеский свой долг",
Любовник тешит совесть, волю,
И в оправдание неволю
Винит, сам голоден, как волк.
Её, свою страсть утолив,
Главу вставляет он в роман,
Вся жизнь там, дружба и обман.
Он испытал в душе прилив.
Пришло потом успокоенье,
Сатира, нимфу с глаз долой.
Решил наедине с грозой
Восполнить мироощущенье.
Недолго нимфы страсть кипела
Увлёк её с собой француз,
Бежала от семейных уз:
Ей жить с супругом надоело.
Леонтий в горе, как шальной
С ним Марк, по случаю товарищ,
Свидетель драм, грозы пожарищ.
Совсем измучен, а больной,
Свою любовь переживает,
И пребывает во слезах:
Разбита жизнь, остался прах,
Простить супругу он желает.
Очнулся от иных миров
Побегом Ули потрясённый,
Давно ли был заворожённый?
Простыл теперь семейный кров.
Борис к себе его зовёт,
Участью верен в старой дружбе,
Призреть расстроенного в службе,
В прокорм к себе его берёт.
Козлов в усадьбу не спешит,
Суётся к окнам на дорогу,
А вдруг появятся там дроги?
Но нет. Судьба своё вершит.
Что Вера? Райскому не пара.
Докончил он писать портреты.
Велел закладывать карету.
Прошли каникулы не даром.
От музыки решил отречься,
Скульптуры ради и роман отложен.
Ему бы взвесить новый шаг,
Но он горит идеей, право,
В Рим, где искусство-не забава,
Где труд и жизнь, прощай овраг.
Обрыв над Волгой потускнел,
Принёс сомнения и боль,
Его провальной вышла роль,
И Веры образ потемнел.
Опущен мною быт столичный:
Когда впервой "Обрыв" читал.
Так время часто убивал:
Он скучен был до неприличий.
Почти полгода с перерывом
Терпел Ивана Гончарова.
С натугой якорь с дна морского
Я поднимал с таким надрывом.
Корпел, страницу за страницей
Листал, аки валун ворочал,
Он мне писанье напророчил
Теперь вот занят я столицей!
Ещё рассвет не занялся,
Я за перо скорей хватаюсь,
Поверь, читатель, я не каюсь,
Что на галеры нанялся.
Глава первая
В небрежно убранной квартире-
Два господина благородных,
Между собой словоохотны.
Беседой заняты о мире.
Под вечер-этот разговор,
Куда стопы свои направить,
Известно, скука, как исправить,
Несут о жизни всякий вздор,
Но никого не осуждают.
Все так богатые живут:
Играют в карты, хлеб жуют,
И перспективы обсуждают.
О чём ещё живописать?
Давно, понятно, дружбу водят,
В приёмах часто хороводят,
И женщин любят созерцать.
Один, Борис-пустой мечтатель,
Идеалист-таков эстет,
Художник, скульптор и поэт.
Другой салонов прожигатель,
Аянов-средних лет вдовец,
Советник тайный. Геморрой
Тревожил барина покой.
Картёжник, в службе молодец.
Сидячей жизни обладатель
К волненьям света равнодушен.
На первый взгляд был простодушен.
И Райскому большой приятель.
Был в курсе дела всей столицы,
Знаток последний новостей,
Не вылезал он из гостей
Ему знакомы всяки лица.
Театры, карточные клубы,
Доволен старый холостяк,
Взирал на жизнь, такой пустяк,
Не восхищали вазы, тубы.
Полны иные суеты.
Иван Иванович Аянов
Жил мудро, в целом, без изъянов,
И повседневной маяты.
На склоне лет его пример,
Мировоззренье разделяю,
Страстям других не подражаю,
Мне близок, сам я-офицер.
По мне душевный мой комфорт,
И поэтический причал:
Призыв заката прозвучал,
И якорь брошен: дом-мой порт.
Пойдём, читатель, вслед героям.
В чём смысл их людских исканий,
И безусловных притязаний.
Узнаем, кто и как, чем скроен.
И, как ни странно, игроки:
Один,Борис, средь женщин, Райский.
Аянов-не угодник дамский,
Герои света и строки.
Итак, одна глава закрыта.
Всему отмерян в свете век.
Один-вампир, другой-абрек.
Как знать, какая жизнь убита?
Хлопочут, бегают дельцы,
Богема пляшет, веселится,
Блестит, сияет и резвится,
А наслаждаются тельцы.
Но беспокойные натуры
У Гончарова без прикрас,
Натуры скучные подчас,
Всегда пустышки или дуры!
И барство-старый, древний класс,
Богатство им дано в наследство,
Насколько счастливо их детство?
Но родовиты напоказ.
И в Петербурге проживают,
Гордиться родом им дано,
Так в их домах заведено.
Семейных бурь, отнюдь, не знают.
Купаясь в роскоши живут,
Содержат выезд непременно,
Едят и пьют всегда отменно,
И в гости всякий раз зовут.
Итак, отправились друзья
С визитом к Райского родне,
Борис из рода, как оне.
Большая в городе семья.
Наш Райский с детства-сирота.
В деревне поначалу рос
У бабушки, когда подрос,
Ученьем стала маята.
При памяти великолепной:
Он весь урок знал наизусть.
Его одолевала грусть,
Программа для него нелепа.
Зато читал запоем, страстно,
И сочинитель был прекрасный,
Среди ребят, как феникс, классный
Искал предмет души напрасно.
Наставника он не имел,
Не был направлен в колею,
Назначил сам стезю свою,
И понемногу в жизни зрел.
Плутарх, Вольтер, а то Спиноза,
Боккачио прочтён им даже,
Рисунок красками и сажей,
Портреты пишет, вот заноза.
Дались искусства из наук.
Но, если не выходит вдруг,
Он-в музыку, иной уж круг.
Да скрипкой портит нежный звук.
Отбросил скрипку. Фортепьяно,
Учить сольфеджио не стал:
В нём фантазёр опять восстал.
И как хотел, играл упрямо.
Способностям благодаря,
Свои программы сочинив,
Исполнить был любой мотив.
При том не утруждался зря.
И был, конечно, убеждён,
Талант не требует работы,
И не к лицу ему заботы,
Что бездарь для труда рождён.
Так замыкался мыслей круг.
4 ноября 2014 Х.В.