Двадцатый век… Спирали вечной
последний, может быть, виток
сомкнулся лопнувшим колечком,
кольнув пружинкою висок.
И с мыслью страшной наготове,
как с камнем тяжким на душе,
боюсь себя поймать на слове,
другими сказанном уже.
На эту правду ножевую
не думал я, что напорюсь.
Казалось: вот живу, живу я…
И никогда не наживусь!
Откуда же во мне тревога
такая, что по нервам зуд?
Ведь никогда не верил в Бога.
И вдруг – поверил в страшный суд.
Но мысль-соломинка подспудно
даёт спасительный совет:
всё человечество подсудно,
мне заодно держать ответ.
Я только малая частица,
песчинка в горлышке часов.
И бесполезно суетиться
и душу прятать на засов.
Мои грехи – лишь капля в море,
так стоит ли вести свой счёт,
когда – на счастье или горе –
вселенский предстоит расчёт?
И если мерить высшей мерой,
то ни к чему уже спешить
и душу скороспелой верой
к небесной тризне потрошить.
Рядиться божьею овечкой,
отыскивать дорогу в храм,
скрывать под фиговым словечком
свой вопиющий стыд и срам.
Молиться, падать на колени,
в глаза угодникам глядеть…
И знать, что не было уменья,
и никогда не будет впредь.
Что крест поставить на себе я
не фигурально не смогу.
И Богу свечку – не сумею,
и даже черту – кочергу…
Не проще ли и не честней ли
остаться тем, кем был всегда –
в атеистической купели,
где Н2О, а не вода?
И если что,
то, не лукавя,
с повинной головой идти…
не Авель я, но и не Каин…
Помилуй, Господи, прости!