Первый снег всегда случается внезапно. Ещё утром, когда я пролетала старыми двориками любимого города, торопясь влиться в артерию проспекта, ничто его не предвещало. Разве что - обострившийся синдром Агасфера. Такое бывает только весной... и перед первым снегом. Поэтому за решением пройти пешком четвёртую остановку последовало заключение: «Снегу быть». «Снег сегодня обещали!» - словно озвучила мою мысль идущая сзади женщина своей компаньонке.
Не люблю зиму, но обожаю первый снег - как начало чего-то нелюбимого, но неизбежного. Потому что начало нелюбимого неизбежного всяко лучше, чем его ожидание. Оно определяет границы: ведь если появилось начало, значит, будет и конец.
Включаю плеер на «случайный выбор». Сразу же выпадает «Сплин».
«Время - назад!
Всё разделилось вокруг на чужое и наше,
Бросив на разные чаши
«против» и «за»...
Когда мне было двадцать, эта группа неизменно сопровождала мой ноябрь-декабрь, превращая банальную осеннюю депрессию в творческую Осеннюю Депрессию. Потом внезапно стукнуло восемьдесят — и обнаружилось, что, по сути, всё равно, с какой буквы начинать депрессию. Строчная оказалась даже предпочтительнее. С неё депрессия получалась заурядной и незначительной величиной, которую можно было не принимать в расчёт, сосредоточившись на вещах более важных — как то работа, вязание кофточек и мониторинг цен на мясо. Но недавно обнаружилось, что возвращается не только ноябрь. Восемьдесят могут превратиться в двадцать так же легко, как грязно-серые крыши — в девственно белые.
«Первый снег в начале марта,
Ты сама тогда достала карты,
Ты сама тогда открыла эту масть...»
Снег начинается в обед. Скромно — мелкой белой взвесью, похожей на стиральный порошок — просто добавь воды, и поднимется пена, и небесные уборщики пойдут отдраивать асфальт, деревья, небо...
«Снег идёт. С первым снегом тебя!» - весело отбиваю я эсэмэску А. «Снегом это можно назвать с большой натяффкой», - А. моментально возвращает мне аллюзию к обоими любимому фильму. И подробно рассказывает, чем именно ему не угодил конкретно этот снег. Я знаю, что А. любит другой формат — «рождественский», неспешно плывущий по воздуху пушистыми крупными хлопьями. Честно говоря, в этом вопросе мы солидарны — только такому снегу я готова простить, что он не дождь. Но внезапно возникает возмущение: мой первый снег вот так безжалостно препарировали и забраковали, затоптали сапожищами цинизма, испачкали сажей равнодушия! Конечно, возмущение наносное: А. всегда реагирует дружескими поддёвками на моё неадекватное веселье. И вообще, на все неадекватные реакции. Как ему удаётся даже на расстоянии почувствовать ту грань, за которой нужно уже не подзуживать, а утешать — для меня до сих пор загадка. Подозреваю, что и для него тоже.
«А ты всё смотришь кино, ты всё ищешь себя среди серых камней -
Но то, что осталось за кадром, известно лишь мне...»
Снег, кажется, тоже понимает, что не угодил кому-то своим непрезентабельным видом — и быстренько исправляется. Я стою у окна кабинета и наблюдаю за его метаморфозами. Стиральный порошок превращается в хлопья сахарной ваты, крыши домиков — в глазированные куличики, дорога — в рушник из белёного льна... Белая воронка затягивает даже через стекло. Кружение. Центрифуга. И я внезапно понимаю, что вращаюсь в этой центрифуге очень-очень давно. Не могу остановиться — да и не пытаюсь, если честно. Центрифуга — очень удобный механизм для вечно бегущих от себя. Для Агасферов, тысячелетиями бредущих куда глаза глядят, только потому, что остановка приравнивается к смерти. Для Сизифов, толкающих камни собственных душ на гору объективной реальности. Для Танталов, с неиссякаемым упорством протягивающих руки к ускользающим плодам желаний и утекающей воде времени... Кто ты, девочка — Вечный жид, Сизиф, Тантал? А может быть, все вместе — безумный гибрид, термоядерная смесь?
«С ней случился лёгкий приступ:
Если что, подряд уже лет триста
Она ловит ртом тот самый первый снег...»
Не думай. Думать — значит признаваться самой себе в том, в чём признаваться не хочется. Значит — остановиться и посмотреть в зеркало своих мыслей. Честное зеркало, не кривое. Кружись, катайся на этой белоснежной карусельной лошадке — ни упасть, ни подняться...
«...Волхвы несут дары всем сразу,
И качается фонарь под глазом,
И летит, летит, нацеленный в висок,
Тот самый первый снег...»
Вечером центральная площадь любимого города под идущим снегом похожа на внутренность «сказочного шара». Кажется, Бог, играя, может перевернуть реальность — и ничего не изменится. Так же будут кружиться снежные блёстки, расцвеченные фонарями, так же будут идти — только вверх ногами - съёжившиеся прохожие, так же будет расти в недра неба морковка-башня Красного костёла...
Когда мне было восемьдесят, такие вещи не приходили в голову. Или приходили — но сразу же отметались за ненадобностью, запихивались в самый дальний чулан. Но любой чулан однажды переполняется — сначала падает с верхней полки памяти какое-то маленькое потёртое воспоминание, задевает небрежно заброшенные на среднюю эмоции, опрокидывает мешок со строчками стихов... И вот уже эта лавина выносит шаткую дверь и расползается по всему дому, бесцеремонно разрушая привычный порядок вещей. И ты, беспомощно всплеснув руками, садишься на пол посреди первозданного хаоса - и волей-неволей начинаешь разбирать завалы — по листочку, по кусочку, по снежинке... И понимаешь, что, увлёкшись, разобрал шестьдесят лет из своих восьмидесяти.
В боковом окне маршрутки снег выглядит не воронкой, а стеной. Ловлю своё отражение в тёмном стекле. Детали размыты, чётко видны только глаза. Как будто я внезапно остановилась и развернулась лицом к той себе, от которой так долго бежала. Губы невольно расплываются в улыбке...
Нет, девочка, ты не Тантал и не Сизиф. Всё гораздо проще, гораздо забавнее. Ты — мультяшный Крошка Енот. Тот самый, который жутко боялся отражения в тёмном пруду. Ты придумала себе Того-кто-живёт-в-пруду — собственную суть. Зачем-то решила, что эта суть страшна и уродлива. Завернула её в кокон страхов, предрассудков, кривой морали. И с мазохистским наслаждением начала бояться. Когда ты в последний раз искренне улыбалась себе, девочка? Настоящей себе, а не той, придуманной, которую хотела видеть — и не той, придуманной, от которой убегала?
Я смахиваю с рукава пальто пепел сожженных лишних шестидесяти лет. И улыбаюсь — себе, миру, снегу, любимому городу. В зеркале заднего вида улыбается молодой водитель. И ребёнок, которому через месяц предстоит родиться в две тысячи пятнадцатый раз, улыбается — и переворачивает волшебный шар с разноцветными блёстками...
«И где-то скрипнет дверь, и вздрогнут провода...
Привет!
Мы будем счастливы теперь — и навсегда...»
20.11.2014г.