0.
это давно началось,
кажется, во второй жизни моей,
когда мне плохо очень спалось
и свечи горели у всех .
тогда ещё верили в бога, в ад и рай.
слушай мою историю и засыпай.
1.
оправдания здесь будут зря,
я хочу рассказать тебе тайну.
ночью, пока не раскрылась заря,
приходил ко мне чернокнижник-ангел.
сутулясь, садился ко мне за ,
взглядом кивал налить,
клал на колени нож или ствол
и начинал курить.
пускал кольца и клубы дыма,
скалился, словно вспомнил что-то
и не называл мне своё имя,
задевал крыльями люстру и шторки.
2.
выгнал, отрёкся, кинул проклятье.
один, среди пепла и сброда. один.
сжимает в руках на цепочке распятие,
уродов и тварей ночных господин.
на самых руинах раскинута кухня
безумием, плачем и криком полна.
ему не занятны ни стоны, ни вопли,
и больше его не тревожит хула.
он безразличен к гостям-подчинённым,
он к горожанам брезглив и суров.
плавит на масле сердца заключенных
самых последних, низших сортов.
воином когда-то был. славнейшим воином.
верой и правдой отче служил.
а стал удостоен изгнания и боли,
не умереть ему и не ожить.
твари приносят оковы и цепи,
он глаза прикрывает устало,
он – единый в том мире устав,
правитель и пленник навечно. навеки.
4.
страх наполняет комнату с темнотой.
высокий, с черными крыльями, с хромотой,
заставляет раздеться, любуется наготой,
но не зовёт меня за собой.
ты, говорит, придёшь ко мне под фатой,
я тебе трон подарю золотой,
станет оркестр играть туш,
станут на кухне готовить сливовый пунш.
а потом, усмехается, доливает чай,
встаёт, «прощай» - говорит – «не скучай».
5.
вот, говорит, хотел я присвоить тебя,
я – бог сделок, властитель душ,
а у тебя тут запах какао и груш,
и эта – ещё одна кара - заря,
а ты спрашиваешь всякую чушь
о сотворении мира,
вот! только я с пира
пришёл, а ты с миром!
смотришь своими собачьими,
трогаешь, будто не зрячая.
нельзя тебе со мной, говорю,
давай об этом потом, к ноябрю.
условимся не вспоминать.
у меня из вороньей кости кровать,
тебе жёстко там будет спать,
и орут же ещё все, орут,
этим – штопор подай, тем – ивовый прут,
и с кухни всё вечно прут,
не прут, так тащат,
кто в кастрюле, кто в чёрном ящике,
а у меня что – каждый вечер маршрут,
до тебя. мог бы сдохнуть – умер бы тут,
только чтобы по настоящему.
ненавидел тебя, первый раз прилетая,
думал надо пополнить мне рать.
что молчишь, полуночная, дорогая?
глаза б тебе выколоть и забрать.
никто, чтоб больше в них не глядел,
из своих грязных, двуногих тел.
6.
черные крылья сушатся, как бельё,
как теперь ему быть одному, без неё.
сказал «не вернусь», но врать я всегда мастак…
и ходит туда сюда хромоногий страх.
начищу, наглажу перья
и полечу,
глядеть на её колени
и на свечу.
и смотрит всевидяще, ищет её в толпе.
забыла наверно уже обо мне,
и правильно, нечего ждать такую чуму,
с которой того и гляди пропадёшь к утру.
мрачнеет, огонь под котлами кипит.
но к четырём, не выдерживает гранит,
и, через ночь, снова крыльями шелестит,
даже почти молится только б увидеть свечи,
только б была одна она в этот вечер.
7.
ожидание гуще становится с темнотой.
высокий, с черными крыльями, с хромотой,
он приходит, стучит с улицы мне в окно
и опять я зачем-то пускаю его.
и опять закипает на кухне чай,
и опять «прощай» - говорит – «не скучай».
8.
теплота обволакивает тела,
кровь стучит кипящая как смола,
она, верно, сводит его с ума,
она что-то его себе забрала.
высокий, с чёрными крыльями, с хромотой,
он ложиться рядом, почти живой.
и внимательно смотрит, хочет запомнить всё,
шею, губы, бледное в свете луны, плечо.
как она дышит и как она хороша,
как бьётся в ней сердце и как прекрасна душа,
и не может насытиться, на неё смотря.
так проходит ещё двадцать три ноября.
9.
по холмам и долинам, деревням, городам,
разливалась грязной рекою беда,
понемногу все сходили с ума,
чёрной меткой покрылись людские тела.
на дверях прокаженных ставили крест,
сторонились прохожие этих мест.
иногда по улицам у ворот,
кто-то видел людей в масках чёрных ворон,
они были тогда, как земные боги…
сидит рядом с девушкой хромоногий,
на столе горит всё так же свеча,
он считает, в скольких домах кричат.
она мечется, плачет в своём бреду,
он бессилен. не место ей в смрадном аду.
а под утро нужно успеть уйти.
как унять эту боль у неё в груди?..
и уже через час взойдет тусклое солнце.
медлит. точный удар. сердце больше не бьётся.
10.
хромоногий сидит на троне, пускает кольца,
каменные черты лица почти не различимы,
вокруг в темноте пляшут искры лучинок,
спит на его коленях бледное солнце.
спит навсегда закрыв синюю бирюзу,
мрачен и тих властелин, прячет скупую слезу.
масло уже не кипит, все не дышат почти,
когда так угрюм господин – под руку не попади.
в кухнях не смеют шагнуть мерзкие повара,
в царстве пошёл слушок: «дьявол сошёл с ума,
с куклой бездушной играется третий день»
Но перед Ним трепещут и прячутся, словно тень.
Он баюкает как дитя, тело с дырой в груди,
замерла царская рать - боятся её разбудить.
Шепчет хромой слова ей и гладит лицо, скорбя,
Вот – говорит – хотел я присвоить тебя,
и внимательно смотрит, силясь запомнить всё,
шею, губы, бледное в свете лучин, плечо.
11.
знаю теперь историю я твою до конца,
знаю имя архангела, предавшего отца.
только не важно мне это. ищи меня,
ночью всё так же свечи тебе горят.
ты, говорит, придёшь ко мне под фатой,
я тебе трон подарю золотой,
станет оркестр играть туш,
станут на кухне готовить сливовый пунш.