В далёком городе Феодосии жил мальчик, и звали его Константином, по батюшке Фёдоровичем Богаевским.
Однажды играл он на берегу моря с друзьями в салки. Бегали они беззаботно, да так, что совсем не заметили, как по берегу гуляют две прекрасные дамы. Одна была хороша собою спору нет, но в душе скверна, плаксива, за что бы, ни бралась, так с мыслью о предстоящей беде. Звали её Фея Пессимизма. Вторая – сестра её была. Она красива и умна, ей напасти все нипочём. За что не возьмётся всё выходит по её замыслу, а если нет, так и в этом увидит урок. Звали её Фея Оптимизма.
Костя водил. Ванька и Семён подразнили его, и он рванул за ними. В это время недалеко проходили две сестры. Мальчишки шустро обогнули Фею Пессимизма и Оптимизма, а Костя бежал так быстро, что не успел свернуть, и случайно столкнулся с одной из сестёр. К его несчастью это была Фея Пессимизма.
Фея упала в воду, и Костя Богаевский вместе с ней. Как же та разозлилась. Её лицо пылало гневом, щёки побагровели и надулись как у жабы. Она дышала так часто, что крылья её носа вздувались, будто жабры у рыбы, а руки тряслись от злости.
– Как ты посмел! – закричала Фея Пессимизма.
Мальчик ловко встал и как истинный джентльмен извинился, подав руку Фее Пессимизма. Но та от помощи отказалась. Она поднялась самостоятельно, грозно посматривая на ребёнка и свою сестру.
– Я говорила тебе, что ненужно здесь идти. Говорила! – визжала она в сторону сестры. – А ты! Ты поплатишься за это.
Костя испугался и попятился назад от злобной Феи Пессимизма. Ему было страшно и обидно. Ведь он сказал волшебное слово «Простите». А его друзья стояли далеко, и никто не желал ему помочь, даже Ванька с Семёном, которым он больше всего доверял. Лишь Фея Оптимизма пыталась вразумить негодовавшую сестру. Но та её не слушала. Она приближалась к мальчику медленно, направив волшебную палочку на его сердце.
– Простите! Пожалуйста, простите меня! Я больше так не буду, – умолял Костя Богаевский. Он порозовел, и по его щекам рекой лились солёные слёзы – слёзы отчаяния. Фея Пессимизма взмахнула палочкой и изрекла своё заклятье:
– Пусть сердце твоё станнит холодным как моё! – её волшебная палочка затрещала. Из неё вырвался серовато-синий луч, который поразил ребёнка прямо в грудь.
Костя тотчас изменился. Он перестал плакать. Его лицо нахмурилось, а глаза потускнели. Злая Фея Пессимизма восторжествовала. Отомстив мальчишке, она посмотрела на свою сестру, и язвительно сказала:
– Ну, видишь, что ты натворила. Это ты виновата. Ты!
Фея Пессимизма ещё раз кинула взор на остолбеневшего Костю Богаевского. И умилившись своему детищу, она испарилась в тумане, который внезапно появился ниоткуда.
Её сестра Фея Оптимизма осталась наедине с Богаевским. Они смутно видели друг друга, хотя и стояли недалеко. Туман как будто не хотел рассеиваться, тем самым мешая Фее Оптимизма что-нибудь сделать вопреки заклинанию злой сестры. Тогда она подошла поближе к мальчику, который сжал крепко ладони, приготовившись защищаться, и промолвила:
– Прости меня Костя. И сестру мою горемычную тоже прости. Не знала я, что так всё получится. Снять заклятье я не могу, но ослабить его возможно получится.
Фея достала свою волшебную палочку. Костя насторожился, но не шелохнулся со своего места. Она ею взмахнула, и из неё вырвались золотисто-теплыё лучи, которые мягко обволокли тело Богаевского. На душе стало легче, хотя грусть и не покидала его.
– Это всё что я могу сделать. Сердце твоё осталось холодным. Но знай не навсегда. Счастье и радость обретёшь ты лишь тогда, когда твои сны превратятся в реальность. А когда это произойдёт, ты поймешь сам.
На этом Фея Оптимизма испарилась, как и её сестра, оставив за собой большие и маленькие мыльные пузыри. Мальчик только и успел подумать о том, что они очень красивые, как вдруг к нему подбежали его друзья Ванька и Семён. Костя так был заворожен красотой Феи Оптимизма, что совсем не заметил когда рассеялся туман.
– Костя, где ты был? – спросил Ванька Богаевского.
– Мы тебя звали. Побежали домой мамка в истерике. На соседней улице пожар! – пропищал Семён, и потянул его за руку. Костя Богаевский отдёрнул руку друга, посмотрев на него зло, и рванул к дому.
Наступила ночь. Соседняя улица пылала красным пламенем. Раздавался истошный визг то ли рушившихся зданий, то ли обезумевших от страха людей. Языки пламени, как зайцы, мгновенно перепрыгивали с одного дома на другой, убегая от водяной атаки. Испуганная мать Богаевского разбудила его, быстро одела и отвела к соседям. Всё происходящее жутко не нравилось Косте Богаевскому. Ему хотелось спать. Ведь только во сне он мог укрыться от недавно появившихся проблем.
У соседей дома в одной из комнат собралось много народу. В основном это были женщины и дети. Крик детей раздражал Костю, он думал о том, что с ним сегодня произошло, о том, как его впервые придали друзья, и как теперь ему жить дальше. На одной из стен в комнате Богаевский заметил итальянскую картинку, на которой было изображено извержение Везувия – вулкана смерти. Желая отвлечься от надоедливых мыслей, он примкнул к этой работе. Работа была небольшая, графического вида. Это произведение так сильно впечатлило мальчика, и потрясло его душу настолько, что до самого утра он разглядывал его, совсем, позабыв о ночной тревоге и пожаре. Костя даже не подозревал, что эта вещь заранее определит его грядущие пути в области земных катаклизмов. Но об этом потом…
Утром мальчика ласково разбудила Софья Антоновна, милейшая женщина и прекрасная мать, она любила Костю Богаевского как родного сына, и в благодарность за это чувство, он был предан ей до самой её смерти. Да, да, дорогие друзья! Богаевский родился в семье мелкого служащего при городском управлении. Однажды с его семьёй случилось большое горе. Мальчик остался совсем один. Но когда ему исполнилось двенадцать, он обрёл новую семью. Его отдали на воспитание в дом известного в Феодосии фабриканта Ивана Егоровича Шмитта. Чьей супругой и являлась Софья Антоновна Шмитт. У Шмиттов не было детей, но они очень их хотели. Поэтому Костя был желанным и мало того подающим большие надежды ребёнком.
– Вставай, мой дорогой друг! Солнце взошло. Все невзгоды позади. Даст Бог, отстроим улицу. А сейчас, поди, умойся. Отец ждёт нас в зале на завтрак, – сказала Софья Антоновна, одновременно раскрывая шторы у окон.
Пожар потушили ранним утром. Матери не пришлось долго уговаривать Костю. Он встал довольно шустро с постели, хотя перебежки из одного дома в другой его очень утомили. Завтрак, пусть все и устали после нелёгкой ночи, был оживленным. Иван Егорович, попивая чаёк, оптимистично говорил:
– Сегодня потушим последние угли, а завтра начнём писать план для постройки новой улицы. Возможно, многие захотят дома строить по старым чертежам. Постараемся угодить всем.
Все одобрительно покачали головами, в том числе и глава города, который забежал мимоходом к Шмиттам. Дабы узнать, какую помощь в настоящий момент может предоставить Иван Егорович старейшему Крымскому городу в такой тяжёлый час. Лишь Костю Богаевского мало волновало несчастье горожан с соседней улицы. Он не мог думать ни о чём кроме как о той картинке в соседнем доме. Она не выходила из его головы пока к нему не обратилась матушка Шмитт:
– Константин, мальчик мой, надеюсь, ты помнишь какой сегодня день?
Костя призадумался. Не так-то легко вспомнить день недели и число, когда на тебя навалилось столько обстоятельств и в один день.
– Умм… 17 июля?! – неуверенно пробормотал Костя. Внезапно ему поплохело. Где-то глубоко в душе он чувствовал, что эта дата ему знакома и более того очень дорога. Однако мысли путались.
– Ты совершенно прав моё дитя. 17 июля. Иван Константинович приглашает нас к себе на празднование очередной даты рождения. Шестьдесят семь лет прекрасная дата.
Софья Антоновна мягко улыбнулась всем сидящим за столом, а затем снова обратилась к сыну:
– Сегодня у тебя тоже особый день. Он желает познакомиться с тобой, и особо требует, чтобы ты показал ему свою папку.
Костя Богаевский побледнел. Сам Иван Константинович Айвазовский желает видеть его работы. Его работы…
Взяв себя в руки, он спокойно встал и поблагодарил маменьку, папеньку, а также главу города за прекрасное утро в их обществе. А затем тихонько удалился из залы. Но только Костя завернул за угол, как его коленки задрожали, будто он только что пробежал сто метровку, а слезы потекли сами по себе. Оставшихся сил от безнадёги ему хватило, чтобы дойти до своей комнаты. Закрыв за собой дверь и повернув ключ, Костя Богаевский почувствовал, как пол уходит под его ногами. Он кинулся к учебному столу. Рядом с ним находилась художественная папка, в которой мальчик и хранил свои живописные работы, выполненные под чутким руководством Адольфа Фесслера.
В школьные годы Костя Богаевский брал уроки рисования у Фесслера. Художник был мало чем примечательным, но большим поклонником творчества Айвазовского. Впрочем, как и многие другие в Феодосии. Именно Фесслер привил Константину любовь к знаменитому художнику и современнику их города. В основном он делал копии работ Айвазовского, и по такому же пути вёл своего ученика.
Костя взял папку, которая довольно была тяжела, и положил на постель. Раскрыв её, он стал рассматривать свои работы. Они казались ему жуткими, особенно копии, которые он делал с творений своего учителя. Мальчик схватился за голову, она сильно гудела, он не понимал, что ему делать и как быть.
Вдруг кто-то постучал в дверь, и он услышал голос матери:
– Константин, пора в путь. Отец ждёт нас в холле.
Костя посмотрел на часы. Они показывали четверть шестого.
В ужасе он выложил все копии, и оставил лишь работы, которые рисовал с натуры. Закрыл папку и поставил её около двери. Быстро надел новенький костюм, купленный маменькой Шмитт в модном магазине. А затем, схватив свои творения, спустился вниз по лестнице в холл.
Родители встретили мальчика с недоумением на лице.
– Костя, какой же ты смешной, – усмехнулась Софья Антоновна и сказала ему:
– Заправь рубашку, мой мальчик.
– И причешись, – посоветовал Иван Егорович, подавая сыну расчёску.
Когда они все сели в карету, Шмитт, как отец, похлопал Богаевского по спине. И решив взбодрить мальчика, прошептал:
– Всё будет хорошо. Не бойся. Иван Константинович очень добрый человек.
Дорога была недолгой. Дом Ивана Константиновича Айвазовского находился на берегу моря – любви всей его жизни.
Когда Шмитты и Богаевский прибыли, праздник был в самом разгаре. В зале, где проходил праздник, было очень жарко. Однако все улыбались и приветствовали друг друга. Сам виновник торжества ещё не вышел к гостям.
Папку Костя отдал слуге, а сам стал осматривать комнату. Многие из приглашённых гостей были знакомы ему, но, тем не менее, некоторых из них он видел впервые.Зал мало чем привлекал мальчика, кроме картин, которые украшали его стены. Это были произведения мастера – живые, настоящие, эмоциональные. Богаевский посмотрел одну, другую картину, и каждая из них была ему по душе.Он никак не мог понять, как Айвазовскому удается в своих картинах передать грусть, отчаяние, надежду, спасение.
Пытаясь разгадать эту «чудесную загадку», Костя будто провалился во времени, утопая в произведениях великого художника.
– Тебе нравится?
– Да-а-а…очень, – пробудившись, резво ответил Костя, не обращая внимания на собеседника.
– А я вот думаю, если…
– Что, если?.. – нахмурившись, обернулся Костя к незнакомцу. – Ой!
– Что, ой?!
– Это вы?
– Я?! А ты знаешь, кто я?
Мальчик смутился. Он почувствовал себя неловко. Его собеседник – статный старик, и был его кумиром.
– Простите, а Вас молодой человек как по батюшке зовут? – спросил художник, почувствовав смущение ребенка.
– Костя. Ой! – новый друг Айвазовского ещё более оконфузился, но, быстро сообразив, выпрямился по струйке и на манер англичанина проронил.
– Константин Фёдорович Богаевский, сэр.
Иван Константинович посмотрел на Костю своими темно карими глазами, которые до сих пор были как у маленького мальчика, который любил море – живыми и яркими. Костя сразу почувствовал их тепло, понимание. Они стояли друг, против друга молча, как два близких по духу человека, которые когда-то потерялись, а теперь встретились после долгого расставания длиною, как им казалось, в жизнь. Им предстояло наверстать упущенные годы.
Гости танцевали вальс, пили шампанское, громко поздравляя именинника…
***
Ему было двадцать – молодой, горячий юнец. Он то порывисто, а то совсем как старик шёл по Невской улице. И ничто не помогало: ни прекрасная музыка, застывшая в архитектуре этого города, ни улочки, в которых жила история, ни ясное небо, которому радовались петербуржцы.
Безответная любовь. Что может быть хуже для юноши, который готов терпеть невзгоды, тяжесть быта. Он пересёк полмира ради своей любви. И что?.. Она его отвергла.
– Бездарность, бездарность… бездарность! – повторял и повторял полушёпотом Константин, вглядываясь в глубину поблескивающей невской воды, словно взывая к мудрости её Госпожи. Но тщетно, она не слышит. Госпожа Удача оказалась мокрой, неуловимой как вода. Она отвернулась от него, и только злое, напыщенное женское лицо смотрело на него, отражаясь в Неве. Сердце Константина застонало, а в голове заиграло воображение – это прекрасное и одновременно наводящее отчаяние молодое личико до боли было знакомо. Но кто она, юноша так и не смог вспомнить. Его воспоминание, будто сновидение, развеялось над рекой сладким эфиром, когда кто-то из прохожих кинулся к нему, громко восклицая:
– Константин, Константин!
Константин Богаевский удивился появлению своего сокурсника Рылова.
Продолжение следует...