Подкралась ночь опять знакомою тропой,
в своих видениях, порой не очень ясных,
являюсь я тебе, о мой отец.
Мы долго говорим о многом понемногу,
и ты мне снова видишься живым,
хотя я помню ясно, как сейчас,
январским утром Яновский расклад**.
Земля застывшая, средь снега недород,
да четверо долбящих эту яму,
песчаник рыжий выгребая из под кирки,
(сизифов труд не вызывающий улыбки),
единственное тёплое пятно,
и то не гревшее среди степной щетины
запущенного оспою бугра,
что приютил знакомых стольких лица…
Прощание не помню, не хочу,
по новой в сердце эту боль не допускаю,
что было, было и не стоит нам о том…
Мне больше помнится обратная дорога,
когда в воспоминаниях чужих,
я узнавал черты лица родного.
Как ты проказил на заводе много лет,
разводы добрые, порой себе в убыток,
но что бы ты ни делал, всё для всех,
и не таили зла «обиженные люди».
А мы с сестрой и мамой улыбались…
Ах, кто бы нас вот так же провожал;
под слово доброе, под смех сквозь груз печали,
под трепетный восторг, каким ты всё же был
и нам уж никогда, не быть такими…
Ты знаешь, что сейчас приходит мне на ум.
Хоть все мы умираем повседневно
и оживаем только лишь делами,
я чаще вижу мёртвые глаза,
скользящие куда-то сквозь меня
неуловимо, буднично, спесиво.
(Как будто карусель снежинок злых
свой бесконечный водят хоровод
и мы в метели этой всё теряем.)
Они снуют вокруг и что то выжидают,
они в глаза не смотрят никогда,
но если смотрят, словно бы пытают
когда мелькнёт в тебе его второе я.
Их радость беззаботной не бывает,
их истина сжигает им нутро,
хотя они беспечно жрут
и гадят в унитазы
из золота, фаянса иль пластмассы,
и веруют что в этом их судьба.
Но задницы сгниют, очистятся и вазы,
горшок ночной, останется горшком,
а глиняный сосуд, разбитый, оживает,
когда душа в нём мастера жива.
И вот сегодня приходил ко мне мой друг,
он передал киот златой со львами
и ремесла искусство передал.
Сказал; - Держи, теперь оно с тобою.
тебе его нести,
последний дар, последнее из дел,
законченное мной на этом свете.
И он пропал, я думаю совсем…
Мой реквием ему, уже давно написан,
слова все сказаны, но памятью хранимый,
он неотступно следует за мной.
И многие из тех, кто, так или иначе,
пересеклись, оставили свой след.
И память всё сильней сгибает мою выю,
и с каждым годом всё труднее мне идти
не замечая их во мне
присутствием надежд и ожиданий.
Так день за днём, за мною неотступно
они бредут никем не слышимой толпою.
Я так устал от этого конвоя,
от неусыпной, ненавязчивой погони,
что хочется мне вырваться за круг,
и обрести покой с тобой в беседах…
И снова ночью вижу я тебя,
ты всё молчишь,
я сам с собой устало
пытаюсь объясниться наконец,
и в болтовне своей, уже не замечаю,
как растворяюсь в памяти твоей.
2014г.
Яновский бугор**
- печальное место людского успокоения на моей родине.
p.s. ****Из цикла; Беседы с отцом.