ЛИСТ ЗЕЛЕНЫЙ...
(По мотивам молдавских народных сказок)
* * *
Улю-лю, е-хе-хей!
В барабан сильнее бей!
Раз удар, два удар —
барабанщик наш удал:
бьет хоть сотню раз подряд —
все и в лад, и впопад.
Колокольчики звенят...
Собирайся стар и млад
поглазеть, как бьют баклуши,
сказку старую послушать
про чудесные дела,
про добро — сильнее зла.
Эй, народ, сюда вали,
нас заранее хвали!
Подходите без опаски:
не вредны здоровью сказки.
Лист зеленый, маков цвет...
Может, правда, может, нет,
только люди говорят:
много лет тому назад
в тридевятом далеке
в удручающей тоске
жил на свете Волхв печальный...
И печальный не случайно:
сыновей ему дал Бог,
и, по мнению молвы,
каждый был не так уж плох.
Но— увы, увы, увы...
Старший был повыше крыши,
а боялся даже мыши.
Средний маленький и толстый:
ум тупой, а зубы остры.
Ели-спали, спали-ели...
Так вот годы и летели.
Ну, а младший — вовсе мал:
никаким еще не стал.
И еще у Волхва был
брат. И Волхв его любил.
Был всегда он брату рад,
но далеко правил брат —
в тридесятом государстве.
И помочь в его мытарстве
он хотел бы — видит Бог,
но помочь, увы, не мог.
Самому не до гостей:
тоже трех имел детей.
И представьте — все девицы!
Повезло, как говорится.
Загрустит и государь...
Звали брата Зелен-царь.
Вот однажды он с посыльным
посылает Волхву весть:
«Ты пришли мне, братец, сына.
Был я дядя, стану тесть.
Чую, близок час последний —
вот и будет мне наследник.
Мы-то пожили уже...»
Волхву новость по душе:
тут и брату благо даришь,
да и сам не прогадаешь.
И поэтому скорей
он сзывает сыновей.
Волхв:
— Ну, сынки мои,сынки,
раскрасавцы женихи.
Зелен-царь,ваш дядя кровный,
государство и корону
хочет зятю передать...
Кто желает зятем стать?
Старший сын:
— Зелен-царь живет далёко.
От родимого порога
сквозь леса к нему дорога.
Там зверей ужасных много,
там болото, там темно...
Не боюсь, не трус я... Но...
Волхв:
— Ты, сынок,трусливей баб:
телом крепок,духом слаб.
Оставайся на печи,
жуй до смерти калачи.
А в цари пойдет твой брат.
Что, гляжу, и ты не рад?
Средний сын:
— А чего, отец, скакать:
мне и дома благодать.
Я б женился — не беда,
кабы кончилась еда.
А покуда снеди вдоволь,
посижу я лучше дома.
Волхв:
— Боже, дал мне сыновей!
Это царских-то кровей!
Им бы только спать да есть,
что им мужество и честь?
Звук пустой, фальшивка, пшик...
Ах, несчастный я старик!
Самого себя мне жаль,
без ножа прикончили.
Не дождется Зелен-царь
жениха для дочери.
* * *
Только младшенький сынок
слушать далее не мог
причитания отца.
От обиды — в горле ком.
А народу-то кругом...
И реветь при всем народе
как-то вроде бы не в моде,
не достойно молодца...
Вот и сиганул с крыльца.
Из родительского замка
то-то поспешает он:
от стыда не то, что лавка,
не упрячет даже трон.
Тут, пожалуй, то, что нужно:
перед ним стоит конюшня.
Он туда... Среди коней
выбрал место потемней,
и склонился головой
к тощей кляче вековой.
К той, что ближе всех была,
и как будто бы спала...
К ней припал царевич, плача,
и с досады — не со зла —
шею стиснул... Взвыла кляча,
редкой гривой затрясла.
— Ой, прости, прости, не буду...
Просто ноша шире плеч.
А в ответ услышал — чудо!—
человеческую речь...
Огляделся — это кляча
говорит ему:— Постой,
нас свела с тобой удача,
конь я, видишь, не простой.
— Ну, какой ты к черту конь:
разлетишься, только тронь.
— Сядь скорее на меня,
обретешь тогда коня.
— Да такого, что едва ли
добры молодцы седлали.
— Вот уж точно, что едва ли
так кого-то добивали:
кляча старая, о боже,
надо мной смеется тоже!
— Ты, царевич, не сердись,
лучше на меня садись.
Верь ушам, а не глазам...
Ну же — убедишься сам!
И судьбу свою кляня,
сел царевич на коня.
Тут и впрямь случилось диво:
конь задвигался игриво,
разметалась его грива
вкруг царевича волной
и сомкнулась за спиной.
— Мы с тобой теперь до гроба
неразлучны будем оба.
Я твой самый верный раб
и такому рабству рад.
Помни, добрый господин,
знаешь только ты один
о моей волшебной силе.
Чтобы нас не разлучили
чья-то зависть или злоба,
ты гляди, царевич, в оба:
и на людях пешим будь,
отправляясь в дальний путь.
А я рядышком пойду —
кляча-клячей в поводу.
Но как только — с глаз долой,
я помчу тебя стрелой,
от любой беды спасу:
надоумлю, унесу.
А теперь слезай с меня,
стану клячей из коня.
Знаю: кляча не к лицу
удалому молодцу,
засмеет тебя народ...
Но отец — наоборот,
пожалеет да поймет...
Так веди меня к отцу!
* * *
Царевич:
— Отец, благослови меня
и моего коня.
Спешу, хочу увидеть я
далекие края.
Что ждет меня:
конец? Венец?
Не верь молве худой:
не осрамлю твоей, отец,
я головы седой.
Волхв:
— Вот слово мужа, не юнца!
Порадовал сынок отца.
Не то, что братья... Вижу я:
как говорится, весь в меня!
Моя и стать, и кровь, и плоть...
Благослови тебя господь!
И пусть сопутствует тебе
удача в избранной судьбе.
Тебя царем уже предвижу.
Но знай, остерегайся рыжих
и безбородых обходи.
Прощай, счастливого пути!
И, поглядев вослед любя,
отец добавил про себя:
«Ничего, что конь не важен,
важно, что седок отважен.
У него рука тверда,
у него душа чиста.
Молод, правда...
Не беда:
старит жизнь, а не года.
У иного старика
жизнь — бездарно коротка:
прожил век, а всех-то дел —
мягко спал, да сытно ел.
Впрочем, вольному и воля!
У тебя ж иная доля,
горя ты хлебнешь немало...
Ну да каркать не пристало!»
Тут отец слезу пустил
и сынка перекрестил.
Царевич:
— Ой, ты конь мой, друг и брат,
нет дороги нам назад.
Ты лети, лети вперед
над озерной гладью вод,
по-над лесом, над горой
богатырскою стрелой...
Ничего, что цель пока
неясна и далека.
Будет трудным долгий путь,
но с него нам не свернуть.
Конь:
— Господин мой, повели —
истопчу я грудь земли,
смерчи пыльные взметну:
солнце, звезды и луну
пусть они собою скроют...
Ветром буйным, мыслью скорой,
смертным вихрем полечу,
а к венцу тебя домчу.
Царевич:
— Ой, ты конь мой, конь-огонь,
землю-матушку не тронь.
Зря копытом не стучи,
небо, звезды не топчи.
Ты лети под небесами
над морями, над лесами
легкой облачною тенью,
дуновеньем, сновиденьем...
. . .
Выручай, смекалка, воля,
и удача — не забудь!
Ох, нечисто «чисто» поле,
ох, не гладок гладкий путь!
И в самом начале сказка:
далека еще развязка...
* * *
Лес дремучий на пути:
не проехать, не пройти.
Обойти его нетрудно,
да судьбу не обойти.
Поблуждал царевич взглядом
и увидел прямо рядом:
вьется узкая тропинка,
уползая в чащу гадом.
И — безгрешная душа —
он не ведал, в путь спеша,
что остра эта тропинка,
словно лезвие ножа.
И что скоро,
что всего-то
за ближайшим поворотом,
на тропинке этой узкой
он столкнется с Безбородым...
Безбородый:
— Здравствуй, добрый человек,
Сразу видно — очень добрый.
Я стою здесь очень долго,
может, год, а может, век.
Позабыт и позаброшен
белым светом и людьми...
Сжалься, человек хороший,
в услужение возьми.
Буду верным, как собака,
лягу за тебя костьми...
Не раздумывай, возьми!
Царевич:
— Ну и прыткий ты, однако.
Я и глазом не повел,
а слугу уж приобрел.
Нет, не нужен мне слуга,
обойдусь и сам пока.
Безбородый:
— Не спеши, подумай лучше,
я лишь пользу принесу:
путь неблизкий, лес дремучий,
звери дикие в лесу.
Ты и молод, и отважен,
с булавой и при коне...
Лютый зверь тебе не страшен.
Но подумай обо мне:
без тебя я непременно
пропаду в глуши лесной...
Хочешь, встану на колени?
Царевич:
— Что уж там — пошли со мной...
* * *
Время выдалось лихое:
лето жаркое, сухое...
Ни реки, ни родника,
ни дождя, ни ветерка,
и во фляге ни глотка.
— Ничего,— сказал слуга,—
потерпи еще немного,
господин мой, и дорога
нас к колодцу приведет,
вон уж виден поворот...
Мне места знакомы эти,
все колодцы на примете,
знаю все наперечет.
Этот самый удаленный,
самый чистый и студеный...
Впрямь — колодец перед ними,
но ведра нет и в помине.
Хорошо — веревка есть,
да слуга не хочет лезть.
— Ты не гневайся, хозяин,
но в колодец лезть нельзя мне,
я устал, я не смогу...
Лучше уж убей слугу!
— Эх, час от часу не легче,
так и быть, чего уж там...
Я спущусь в колодец сам,
ты держи меня покрепче,
а когда велю тянуть,
то не мешкай!
— Как-нибудь...
Все исполню в лучшем виде,
не останешься в обиде.
И царевич молодой
опустился за водой.
Не предчувствуя беды,
растопырив ноги ловко,
укрепился у воды,
отвязался от веревки.
Тут она внезапно вверх
полетела прямо к солнцу...
И победный мерзкий смех
заметался по колодцу.
— Что, попался, дуралей?
Сам себя теперь жалей.
Все-таки моя взяла,
я, как видишь, наверху.
Если жизнь тебе мила,
отвечай, как на духу,
кто ты, как попал сюда,
и куда ты держишь путь?
Да не вздумай обмануть:
не помилую тогда.
Говори, коль хочешь жить!
Что тут делать, как тут быть?
И царевич, жизнь любя,
все поведал про себя.
А злодей смекнул, в чем дело:
— Быть слугою надоело.
Знай, ничтожный, что отныне
ты слуга — при господине,
при царевиче, при мне.
Я поеду на коне,
а ты следом поплетешься...
Но сначала поклянешься
сохранить до смерти тайну.
Лишь тогда тебя достану.
Что царевичу роптать:
согласился, как ни скверно...
Чему быть, того уж, верно,
никому не миновать.
. . .
Мир по-разному устроен:
кто-то толст,
а кто-то строен.
Этот — беден,
тот — богат.
Жизнь — то рай,
то — сущий ад.
Господину управлять,
исполнять должны рабы.
Остается уповать
на изменчивость судьбы...
* * *
В тридесятом государстве
пир стоит горой:
издалёка гость приехал
жданный, дорогой.
Вкруг племянничка забегал
дядя Зелен-царь...
Ох, умели-привечали
хлебосолы встарь!
От еды столы прогнулись
и вино — рекой.
И девицы — три сестрицы
тут же — под рукой.
Безбородый то с одною
пляшет, то с другой.
Насмехаясь то и дело
над своим слугой.
— Вы такого не видали
в жизни дурака:
даже дня прожить не может
он без тумака.
Эй, послушай, образина,
подойди, вот так...
Ну-ка живо господину
почеши кулак!
И давай его мутузить
на глазах у всех.
Улетучилось веселье,
прекратился смех.
В тридесятом государстве
грустные дела...
Царь и гости приуныли
около стола.
Тут один купец, чтоб как-то
разрядить тоску,
речь повел о том, что видел
на своем веку.
Что прожил он свои лета
долгие не зря,
потому что видел дочку
Рыжего царя.
Не найти ее прекрасней,
хоть весь мир обшарь,
но коварен, словно дьявол,
этот Рыжий царь.
Скольких юношей достойных
погубил злодей!
Говорят, его хитрее
нет среди людей.
Тут вмешался безбородый:
— Я вам говорю,
мой слуга сей час поедет
к Рыжему царю.
И доставит эту кралю
прямо во дворец...
Понял, что ли?
Ну, так живо!
А не то — конец!
* * *
Царевич:
— Ой, конёк ты мой, конёк,
горький выдался денёк:
задал мне злодей работку
и назначил жесткий срок.
Захотелось ему дочку
Рыжего царя... И точка!
Есть такая вроде где-то,
но никто не знает точно,
где живёт красотка эта...
У меня же — три рассвета,
три заката впереди...
А потом —
сживёт со света.
Конь:
— Не печалься, погоди,
нас ему не извести.
От тоски не будет проку,
так что — веселей гляди!
Двое нас — и слава Богу!
Привезем царевну к сроку,
на меня садись скорей
да отправимся в дорогу.
. . .
Выручай, смекалка, воля,
и удача — не забудь!
Ох, нечисто «чисто» поле,
ох, не гладок гладкий путь.
В середине наша сказка:
далека еще развязка.
* * *
Поскакал царевич в путь,
а кругом жара такая:
солнце с самого утра
беспощадно припекает.
Под кусточком бы вздремнуть...
Но летит во весь опор
всадник, время обгоняя,
видит: перед ним костер,
вкруг костра чудак в лохмотьях
ходит, что-то напевая.
Пригляделся: вот так мило —
этот странный человек,
что в жару и у костра
замерзает — сам Жерила*!
Как же тут промчишься мимо?
Жерила:
— Бр, бр, бр — брожу, брожу
и от холода дрожу.
Лед на мне никак не тает,
зуб на зуб не попадает.
До костей пробрал мороз,
прохватил всего насквозь.
Будто всей зимы метели
в мою душу залетели.
Будто всей зимы сугробы
улеглись в мою утробу.
Все лицо мое в снегу —
даже плакать не могу:
начинают слезы литься —
вмиг сосульки на ресницах.
Как мне быть,
куда мне деться?
Как бы-р,
где бы-р отогреться?
* Жерила — герой молдавских сказок, который вечно мерзнет.
Царевич:
— Эй, веселый человек,
сколько стоит нынче снег?
Я б купил сугроб-другой,
коль не очень дорогой.
Жерила:
— Смейся, если есть охота,
зубоскальство — не работа.
Но сдается мне: на шутки
у тебя нет и минутки.
Ишь, как бьет твой конь копытом
в нетерпении сердитом!
Видно, скользкая дорога
выпала тебе от бога.
Быть бы живу — не до жиру!
Ты возьми с собой Жерилу.
Пригожусь тебе, как знать...
Царевич:
— А и то, чего не взять.
Будет жаркою дорога:
отогреешься немного.
* * *
Вот идут они втроем...
Видят в поле водоем.
Только что это за диво:
на глазах мелеет он.
Припустил царевич:
— Ну же!
(Интересно... И к тому же
нет во фляге ни глотка.)
Мчался к озеру, да к луже
прискакал... Не тут-то было:
перед ним сидит Сетила**.
Пересохшим языком
лужу в миг один слизал
и с мольбой запричитал:
— Пить! Воды! Один глоточек...
Мой глоточек — сорок бочек.
Выпью море —
снова горе:
пить хочу — лишь успевай:
океаны подавай!
Холод, голод — ерунда:
в жизни главное — вода!
Царевич:
— Ах, бездонная ты бочка!
Не оставил ни глоточка.
Вот задам тебе я трепку,
булаву свою, как пробку,
засажу тебе я в глотку!
Трижды будь она неладна...
Сетила:
— Хоть ругаешься ты складно,
не отыщешь в гневе толка.
Будет вам еще вода,
а побьешь меня жестоко,
не смогу тебе тогда
пригодиться я в пути.
** Сетила — герой молдавских народных сказок, вечно мучимый жаждой.
Царевич:
—Ах ты, господи, прости!
Без воды меня оставил,
а как ловко все обставил —
хоть прощения проси...
Все помочь мне норовят,
а на кой вам это ляд?
Сетила:
— Молод ты, горяч, ершист,
но душою тих и чист,
и тебе противно зло...
А добро всегда влекло
в путь-дорогу за собой,
словно в зной на водопой,
даже в самый лютый бой!..
Царевич:
— Ладно, хватит, Бог с тобой!
Уж продолжишь по дороге
болтовню в высоком слоге...
* * *
Вчетвером друзья идут.
Флэмынзила***— тут как тут.
Еле-еле свой живот —
надрывается — несет.
Говорит ему Жерила:
— Что ты ищешь, Флэмынзила?
И куда ты держишь путь?
Как всегда — куда-нибудь?
*** Флэмынзила — герой молдавских народных сказок, ненасытный обжора.
Флэмынзила:
— Что хочу? Куда иду?
Есть хочу! Ищу еду!
Пострашней, чем вечный холод
этот голод, голод, голод!
Гору пищи проглочу,
тут же новую хочу.
Не поможет здесь никто,
коль желудок — решето.
Ох, не миновать беды —
пропаду я без еды!
Жерила:
— Нам, царевич, не годится
бедолаги сторониться.
Повстречался нам он впору:
нужно взять с собой обжору,
глядь — и он на что сгодится.
Царевич:
— Пусть идет, коли охота:
много ртов — одна забота.
Где четвертый, там и пятый...
Только поживей, пузатый!
* * *
День уж к вечеру клонится,
солнце за холмы садится,
красным цветом обагря
царство Рыжего царя.
Виден замок недалече,
башни острые видны...
И шагать как будто легче,
хоть не к теще на блины,
а в неведомое путь...
Эх, что будет, то и будь!
Глядь: у самых у ворот
их чудак какой-то ждет.
То ли стражник, то ли нищий —
разобрать никак нельзя:
все внимание глазищи
увлекают на себя.
Будто два больших ушата
со зрачками через край...
— Что, царевич, жутковато?
Я Окила****— привыкай!
Знаю: кто ты и откуда,
и зачем пришел сюда,
что стряслась с тобой беда,
и что дело твоё худо.
Я предвижу наперед,
что еще произойдет,
но молчу о том покуда,
всё узнаешь в свой черед.
Так уж, видно, повелось:
вижу всех и всё насквозь.
Не укрыть под маской лживой
настоящего лица.
Распознаю тотчас, живо
я любого хитреца.
Но, признаться откровенно,—
быть всевидящим прескверно:
видишь всё «на самом деле»,
без румян и без прикрас...
Ох, глаза бы не глядели,
люди добрые, на вас!
****Окила — герой молдавских народных сказок, всевидящий
Царевич:
— Если так, пошли, глазастый!
Да умением похвастай.
Слово даром не прольется,
если делом отзовется.
* * *
Рыжий царь не из веселых,
да и тот не удержался:
как увидел эту свору —
от души расхохотался.
Что за лица, что за платья!
Голь — заплата на заплате,
побирушки — не иначе...
Только тот, что гордо клячу
(это ж надо, гордо – клячу!)
ловко под уздцы ведет,
ничего себе на вид:
приодет и не урод,
и как будто родовит...
И поклон отвесил ладом.
Царь смеется:
— Очень рад вам!
В свой черед поклон отвесил:
— И незваный — тоже гость,
уж давно так не был весел,
распотешили до слез.
Ну, да ладно: я в долгу
не останусь... Чем смогу...
Царевич:
— Я пришел к тебе по воле
господина моего.
Дочь твою он хочет в жены...
Царь:
— Дочку? Только и всего?
Ну, уж нет, кому попало
я царевну не отдам.
Женихов кругом немало,
да не всякий нужен нам.
Поглядим, что ты за птица:
по слуге и господин!
А теперь, как говорится,
за столы пора садиться.
Заодно и поглядим:
коли знаешь толк в еде,
значит — не ленив в труде.
* * *
Час прошел уже, как гости
за столом сидят-едят,
лишь обглоданные кости
во все стороны летят.
То, конечно, Флэмынзила
уплетает все подряд.
А царевич — тот с друзьями
потихоньку пьет вино.
До отвала они сами
подзаправились давно.
И глядят на Флэмынзилу —
им и сытно, и смешно.
— Вот потеха, вот умора!
Эй, штаны не потеряй:
исхудал-то как обжора!
А и впрямь обжоре впору —
хоть добавку подавай.
Царь вошел и рот разинул:
ни еды и ни вина.
Поглядел на Флэмынзилу,
поглядел по сторонам,
почесал в затылке рыжем
и промолвил: — Вот те на!
Вижу, справились вы чисто
с угощением моим.
Ну да спать пора ложиться,
поутру поговорим.
* * *
Привели гостей на отдых
в очень странный дом:
потолок, и пол, и стены —
из железа в нем.
Окон нет, а дверь закрыли,
обложили дом
сушняком... И запалили
с четырех сторон.
И взметнулось жарко пламя,
охватило дом.
И была бы наша сказка
сказана на том.
Но настолько от Жерилы
тянет холодком,
что вокруг покрылись стены
тоненьким ледком.
Лишь оттают стены, снова
выдыхает ртом
клубы холода Жерила —
охлаждает дом.
Зря всю ночь костры пылали
жаркие кругом:
крепко спали-ночевали
гости в доме том.
***
Рыжий царь открыл засов
и лишился речи:
сам царевич — жив, здоров —
шествует навстречу.
А друзья его — за ним,
невредимы тоже.
Боже правый, а один
бьется в мелкой дрожи!
— Заморозили...— ворчит,
поминает черта.
Рыжий царь стоит, молчит,
замышляет что-то.
— Нынче у меня гостит
дочь меньшого братца.
Где племянница, где дочь —
мне
не разобраться.
Как две капельки росы
схожи меж собою.
Если сможешь отличить —
отпущу с тобою,
ну, а нет...
И Рыжий царь
сдвинул брови грозно.
Стало ясно: отступать
некуда и поздно!
***
Вот царевича с друзьями
подвели к какой-то яме,
объясняют мудрено:
— Так у нас заведено,
сколь живём при государе,
всех гостей сюда, на дно,
приглашаем в "каса маре".
Ничего, что там темно —
вам покуда всё равно,
ну а нам и дела нет.
А когда наш царь вернётся
и девиц сличать придётся,
то доставим вас на свет.
Мы вам лестницу дадим —
так велел наш господин.
А друзьям и горя мало:
в жизни то ль еще бывало!
В темноте, да в лучшем виде,
в тесноте, да не в обиде!
Друга чувствуешь плечом —
все невзгоды нипочём!
Вдруг неведомо откуда
в яму хлынула вода...
Прямо скажем — дело худо,
но добавим — не беда.
Прежней нет коварной силы
в кознях Рыжего царя.
И с царевичем Сетила
вовсе встретился не зря.
То-то хлещет он водицу:
от натуги даже взмок.
Выпил всю, да вот напиться
так бедняга и не смог.
Рыжий царь от злости стонет
— Что за диво?— говорит. —
И в воде-то гость не тонет,
и в огне он не горит.
Ну да рано ставить точку,
обойдётся всё, как знать...
Он племянницу и дочку
повелел немедля звать.
* * *
Будто впрямь в глазах двоится…
Гости в панике галдят:
друг на дружку две девицы,
словно в зеркало, глядят.
Нелегко, признайтесь, право,
выбрать запросто посметь
ту, что слева или справа,
ту, что жизнь, а может — смерть.
Это всем понятно было,
вот царевич и тянул...
Вдруг ему тайком Окила
левым глазом подмигнул.
Целиком доверясь другу
и не тратя время зря,
протянул царевич руку
дочке Рыжего царя.
— Вот рука моя, царевна,
Я узнал тебя мгновенно.
Ты царевна — сразу ясно!
Обойди я целый свет,
проживи хоть сотню лет —
будут поиски напрасны:
на земле тебя прекрасней
просто не было, и нет!
Говорил, себе не веря,
так, для красного словца...
Но, увы, и впрямь царевна
покорила молодца.
И сама она, похоже,
полюбила... Вот дела:
то ли руку протянула,
то ли сердце отдала.
Рыжий царь, хотя и рыжий.
все же слову верен был,
и единственную дочку
в путь-дорогу проводил.
. . .
Выручай, смекалка, воля,
и удача — не забудь!
Ох, нечисто чисто поле,
ох, не гладок гладкий путь!
Слава Богу, что у сказки
дело близится к развязке.
* * *
В тридесятом государстве
не живут, а ждут.
Дни проводит в жутком пьянстве
безбородый плут.
Ох, наделал безбородый
в государстве бед.
От его великой злобы
просто спасу нет.
Всё злодею не по нраву,
всё ему не так.
Самодурство — его право.
а закон — кулак.
Зелен-царь и впрямь зелёным
стал за три денька.
Хорошо еще, что в жены
тот не взял пока
ни одну из царских дочек…
Ждет слугу злодей.
Отбиваться нету мочи
от его затей.
Кабы та ему царевна
по душе пришлась,
укатил бы с ней, наверно...
Жизнь бы началась!
А покуда царь в тревоге
замер у ворот.
Не спускает глаз с дороги
и с надеждой ждет.
Вдруг он путников усталых
видит впереди.
Сердце биться перестало,
замерло в груди.
Так и есть — слуга ведь... Точно!
Цел и невредим.
Рыжего злодея дочка
вроде тоже с ним.
Даром что не благородно,
царь возликовал:
обнял всех поочередно'
и расцеловал.
* * *
Безбородый плут
тут как тут.
Потерявши стыд,
говорит:
— Это, что ли, красотка та?
Ну, а где её красота?
По дороге порастрясли?
Отвечай же скорей, не зли!
Говори: ты смеёшься, раб,
или просто умишком слаб?
Но ни слова ему в ответ,
будто вовсе его и нет.
Надрывается, злится он,
да не страшен злодей — смешон.
Будто с глаз долой — пелена,
и вся правда до дна видна.
Эка невидаль: просто плут —
не царевич, а жалкий шут.
Как-то разом смешно до слёз
стало всем от его угроз.
И великая злоба в нём
запылала чёрным огнём,
и у всех на глазах дотла
безбородого вдруг сожгла.
Тут и вышел злодею срок:
горстка пепла, над ней дымок...
Со своим же не сладил злом:
поделом ему, поделом!
Вот и сказке нашей конец:
молодым идти под венец,
остальным же пришла пора
пировать-гулять до утра...
* * *
Зелен-царь:
— Ой, вы гости-господа,
все пожалуйте сюда!
Что стоишь, разинув рот,
в стороне, простой народ?
Не тушуйся — подходи,
голой пяткою — свети!
Уж такой сегодня день:
веселись, кому не лень!
Лист зеленый винограда...
Нам чужой еды не надо.
Вон какие калачи —
с пылу, с жару из печи —
на жердях у нас висят,
да в мешках быки лежат...
Гости:
— Жаль, дырявые мешки:
разбежались все быки.
А за этим калачом
не допрыгнешь нипочём!
— Счастья жениху, невесте!
Лет до ста прожить им вместе!
И еще потом лет двести!
Тут стрекозы-лэутары
принесли свои гитары...
— Эй, милашка, дай мне руку!
И пойдем плясать по кругу.
Эх, притопну я ногой,
а потом разок другой...
— Повареночек-комар
ставит мясо на гратар.
— А огонь разводит лихо
тетя лошадь — повариха.
— А на царской кухне
щи готовят мухи.
Так что ты уж не взыщи,
коли с мухой будут щи!
— Наш голодный Флэмынзила
уплетает через силу...
— А Жерила на огне
пляшет на одной ноге...
— А Сетила спит давно,
но его ли в том вина?
Думал он, вода — вино:
выпил океан вина...
А Окила глаз прикрыл:
очень вежлив, даже мил...
Вот и кончен славный пир,
Я там был:
мед-пиво пил......
А теперь, друзья, пора
пожелать и вам добра!