Лоуренс Ферлингетти. В лесах где много рек
Гэри Снайдер. БРЖМТ
Гэри Снайдер. У могилы семьи Ибару
Гэри Снайдер. Из «Little Songs for Gaia»
Максвелл Боденхайм.
Роберт Крили. Небеса
Энн Карсон. Без названия
Дерек Уолкотт. Вулкан (фрагмент)
Леонард Коэн. «Я следовал курсом…»
Кевин Пруфер. Переводчик
Аноним. Чайковский versus телефон
Лидия Дэвис. Совершенствуясь в немецком
Келли Черри. Песнь тела
Келли Черри. Первый брак
Марк Доти. На том же месте
Луис Зукофски. Однажды
Рассел Эдсон. Осень
Рассел Эдсон. Маленькая история
Боб Кауфман. Утренняя радость
Юзеф Комуняка. Ожидание
========================================
ЛОУРЕНС ФЕРЛИНГЕТТИ. В ЛЕСАХ ГДЕ МНОГО РЕК
В лесах где много рек бежит
среди крутых холмов
лугов нашего детства
где радуги и сено вместе хранятся в памяти
хотя «лугами» нам были улицы
я снова вижу как занимаются мириады зорь
и каждая живая вещь
отбрасывает в вечность тень
и целый день свет этот
как утро раннее
с резкими чертами очерчивает
рай
о котором я и мечтать не мог
или подумать
сейчас
когда насмешники-грачи
кружат над голыми деревьями
кричат и каркают
и призывают к ответу каждую вторую
весну и вещь
ГЭРИ СНАЙДЕР. БРЖМТ
Смерть
(Быстрый Реактор
С Жидкометаллическим
Теплоносителем)
стоит ухмыляясь, кивая.
Блеск плутониевые зубов.
Подрагивание бровей.
Коса открытого рудника.
Кали танцует на члене, мертвом и твердом.
Пивные банки из алюминия, ложки из пластмассы,
клееная фанера, трубы из ПВХ, виниловые сиденья
до конца не сгорают, полностью не сгнивают,
покрывают нас,
наряды и облачения
Кали-юги
последних дней.
ГЭРИ СНАЙДЕР. У МОГИЛЫ СЕМЬИ ИБАРУ
У могилы семьи Ибару
Деревня Тагами, Большое Люкиу:
Дедушки моих сыновей
Сорные травы в каменном дворе
каменная дверь
покрытая штукатуркой,
чистые кости за ней
разложенные по урнам,
Мы пьем вино и поем во дворе:
песни прекрасного рифа,
песни рощи – через нее
они шли когда-то,
в далекие времена,
Распивая с предками вино,
распевая с сыновьями песни.
VI, ’81, Окинава
ГЭРИ СНАЙДЕР. ИЗ «LITTLE SONGS FOR GAIA»
Снежинки медленно падают в пруд,
о чем жалеть.
Тонкие побеги только что проросшей травы,
она растет.
Дети учатся играть в китайские шашки,
А взрослые потягивают виски.
Весна. Вечер. Снег.
ИЗ МАКСВЕЛЛА БОДЕНХАЙМА
Приходит лето: я – нудист.
Зима приходит: я – буддист.
РОБЕРТ КРИЛИ. НЕБЕСА
Если бы все было просто,
и жизнь без водоворотов текла,
о чем бы тогда эта печаль
была.
И если бы каждый день
был счастливым,
что бы тогда в жизни
происходило.
ЭНН КАРСОН. БЕЗ НАЗВАНИЯ
вокруг
нерушимое черное Дао
сверчков
ночь это дом
возведенный из шелеста.
слух прекращается
мысль прекращается
дух забывает о миллионах вещей
на которые все распадается
только сверчки
ДЕРЕК УОЛКОТТ. ВУЛКАН (ФРАГМЕНТ)
Джойс боялся ударов грома,
но когда его хоронили,
слышалось рычание львов
в Цюрихском зоопарке.
Это был Цюрих или Триест?
Неважно. Это все легенды –
так же, как и смерть Джойса
или упорный слух о том, что Конрад
мертв, а его ВИКТОРИЯ иронична…
ЛЕОНАРД КОЭН. Я СЛЕДОВАЛ КУРСОМ
Я следовал курсом
От сумбура к искусству
Лошадь – желание
Повозка – страдание
КЕВИН ПРУФЕР. ПЕРЕВОДЧИК
Стихотворение в переводе,
любил повторять этот молодой переводчик, –
вроде тела мертвого иностранного гражданина,
принесенного волнами к нашей земле.
Здесь
он обычно делал паузу, чтобы слушатели могли
оценить метафору.
АНОНИМ. ЧАЙКОВСКИЙ VERSUS ТЕЛЕФОН
В 1974 году в США вышел сборник пародий "National Lampoons - This Side of Parodies", включающий и несколько пародий на стихи Бротигана, среди которых есть и вот эта, обыгрывающая стихотворение Бротигана «The Pill Versus the Springhill Mine Disaster»:
Когда ты говоришь
«Пока. Позвоню»
и вешаешь трубку,
в телефоне вместо гудка
звучит всегда
увертюра «1812 год»,
и я слышу,
как пылают колокола,
и город гудит,
и падают первые
хлопья.
ЛИДИЯ ДЭВИС. СОВЕРШЕНСТВУЯСЬ В НЕМЕЦКОМ
Всю жизнь я совершенствовалась в немецком.
Наконец мой немецкий стал весьма и весьма приличным
–––– но теперь я стара, больна, мне осталось недолго.
Скоро меня похоронят
С моим приличным немецким.
КЕЛЛИ ЧЕРРИ. ПЕСНЬ ТЕЛА
Прижми свой рот к моему рту
и заставь звучать музыку в моем горле –
этой пересохшей флейте, чью жажду может утолить только звук.
Каждый толчок сердца – нота: выпей свою музыку из моего тела, будто пьешь кровь,
научи петь сухожилия и позвоночник,
играй на мне, пока не закончится ночь.
КЕЛЛИ ЧЕРРИ. ПЕРВЫЙ БРАК
Я обнимала тебя, или никогда не обнимала, или обнимала недолго, однажды, давно, и ты меня целовал, а мое сердце отбивало ритм.
А, может быть, нет, может быть, это твое сердце стучало так громко, что я приняла его за свое.
Но я знаю: краска была свежей в той просторной квартире в доме, облицованном терракотой, на бруклинской улице. И еще знаю: звучала музыка.
Белые стены. Повсюду книги…
Помню, как тихо комнаты наполнялись солнцем.
Возможно, ты обнимал меня, а музыка (что-то из Шенберга, все двенадцать тонов нежно сдержанны и загадочны, словно солнечные часы), родившись в опасной надежде, искала свой путь домой.
Возможно, ты любил меня.
А, может быть, нет, может быть, это только мое сердце билось громко, как метроном.
МАРК ДОТИ. НА ТОМ ЖЕ МЕСТЕ
Солнце рано заходило на Площади, зимними днями, склоняясь к западу над жилыми домами, так, что свет делил по диагонали северный ряд темных построек, величественных зданий, а те внезапно совершали путешествие во времени и принадлежали уже не прошлому веку, а позапрошлому. Тогда представлялось, что мир на недолгое время разделен поровну между золотым цветом и холодом, равновесие в несчастливом году. Когда солнце окончательно уходило, мы поворачивали к дому, я и собаки, а там, на юге, две башни, днем строго-официальные, бесцеремонно-властные, с наступлением вечера меняли свой цвет, покрываясь синевой чуть более темной, чем небо, освещенные сверху донизу колеблющейся сетью из маленьких, приветливых огоньков.
ЛУИС ЗУКОФСКИ. ОДНАЖДЫ
опираясь на левую руку
держа сигарету
слишком близко к уху
изумленный
я слышал как пепел
трещит
будто костер
зажженный
вчера
и уже забытый
сегодня.
РАССЕЛ ЭДСОН. ОСЕНЬ
Он нашел два упавших листа и пришел к родителям держа
их перед собой и сказал я – дерево.
На что они сказали ступай во двор и не вздумай устроиться здесь
ведь твои корни испортят ковер.
Он сказал я дурачился я не дерево и уронил свои листья.
А родители сказали гляньте-ка листопад.
РАССЕЛ ЭДСОН. МАЛЕНЬКАЯ ИСТОРИЯ
Он поглядел вниз и увидел человека, и понял что этого его мать, и спустился к ней, проложив путь через любимые безделушки.
Но когда он добрался до нее, она была все еще вдалеке.
Почему ты такая маленькая? крикнул он.
Это ты, крикнула она, Ты все там же, на том же месте, обжора, оптический мот!
Но мама, ты ведь вырастешь, станешь как прежде, когда я приду к тебе?
Я уже не вырасту, слишком я стара. Тебе придется найти другую, крикнула она, делаясь еще меньше…
БОБ КАУФМАН. УТРЕННЯЯ РАДОСТЬ
Клавиши рояля, прочерченные на утренних фонарях.
Просыпается день – просыпается джаз,
Когда я просыпаюсь с джазом, любовью вспыхивает ночь.
Глаза появляются и исчезают,
Чтобы, как раньше, отвести меня к зеленой луне.
Улицы, залитые опаловой грустью,
Ведите меня против хода минут к островам радости
И джазу.
ЮЗЕФ КОМУНЯКА. ОЖИДАНИЕ
Памяти Ричарда Джонсона
Солнечный пес торопит любовника
домой после работы в офисе
или на фабрике шума.
Гудки машин и свет солнцестояния.
Еще один долгий день бежит
со стайкой дворняг загоняя на ограду
окрестных кошек. Малыш,
превратившийся в Цербера,
несется под безумной догмой
луны, сбавляя бег, когда
его окровавленные лапы касаются
трав Сент-Огастена, где Ра и Шамаш
зависли над кромкой леса.
Зимнее солнце для тебя – это
«Блюз желтой собаки» с голосом Бесси,
тот, что подарил любимый,
давным-давно укативший куда-то
с другом. Длинные тени,
долгие поцелуи. Небесный коготь
заставляет последние побеги аканта
умолкнуть, и «Желтая подводная лодка»
прячется за рядом машин,
там, где любая надежда исчезает
до того, как ее ощутишь. Но сезон
с песьими ушами никогда
не упустит случая возродиться,
будто Сириус возле черного хода,
тоскующий по звуку твоего VW.