ПРОЛОГ
Для вас, потомки, строки эти, не помышляя о совете,
Я проведу вас вдоль стиха, чтоб позже избежать греха
Своим примером, как уроком, по картам, глобусам и крокам.
Сквозь толщу дней и бездны лет, сквозь мрак, дуэльный пистолет.
Через помпезные чертоги, где не задерживались Боги.
Через бараков смрадный тлен, где Блок царил и Поль Верлен.
Где на просторах мирозданья, в озёрных плавнях камыша,
Полна надежды и страданья, живёт капризное созданье,
Моя озябшая душа.
ЖИЗНЬ Часть-1
1. Лена.
Солнце, Бог мой, как же его много,
Щебет птах задорный, как весна.
Просит грудь возвышенного слога,
Словно пашня доброго зерна.
Май летит над старенькой планетой,
Выжигая сумрак по углам.
И душа, она так жаждет света,
Чтоб изгнать обыденности хлам.
Вот вчера корпела целый вечер,
Над конспектом, чтоб ему огнём!
Десять дней и до свиданья «Сеча»,
Полно хныкать, Ленка. Поднажмём.
Лёшке вон сложней на сотню знаков,
Правда медалист и, значит бронь.
Но в мозгах (вот смеху-то) Плевако!
И какой-то Кони или Конь?
Десять дней и в Ашхабад к туркменам,
Жизнь-рулетка, да ещё слепа.
И пойдёт по миру доктор Лена,
Парацельс с приставкою – апа.
Рассмеялась звонко, как хохочут
только дети, чей беспечен лик.
И нырнула в дебри междустрочий,
Показав Руфанову язык.
2. Алексей.
Эх, суббота, тут бы мордой в стену,
Отоспаться так, чтоб из ушей.
Вечером в кино, там будет Лена,
Нынче ж институт, а то взашей.
Скоро в мир, последние звоночки,
И юрист, в каких-то двадцать лет.
Буду прокурором, это точка,
"Облокатом", как смеётся дед.
За окном весна, горланят птицы,
Яуза скребётся о причал.
Нет, браток, учиться и учиться,
Как Ульянов Ленин завещал.
Вечером в «Одессу», это твёрдо,
Зал, сердца, что бьются в унисон…
Расплывалась по подушке морда,
Лёшка спал и видел дивный сон.
Парк, скамья, тенистые аллеи,
Ведьма-ночь, изнанка бытия.
И медичка, хрупкая, как фея,
Руки, губы, трели соловья.
Скажешь, было? Было, Он свидетель,
Миллионы раз в кругах любви.
Что всегда одна, на целом свете,
В мелодрамах крохотных трагедий,
Всё нормально. Спи, Алёшка, спи.
3.
Пламенели звонкие закаты,
Над рекой, спешащей в океан.
Отгремели марши и парады,
Пафосно-смешливые тирады,
Отзвенел бутылкою стакан.
Разошлись по весям и просторам,
Планами безумными полны.
Медики, юристы и шахтёры,
Слесаря, сантехники, монтёры,
Человеки будущей волны.
Дав обет на гимне и на флаге,
Отпуская жизненную нить.
Нет, они не знали, бедолаги,
Что уже на Красной и в рейхстаге
Думали, как глобус поделить.
Сладко обмирая от истомы,
Как в преддверье плахи палачи.
Два сатрапа жаждою ведомы,
Строили прожекты и фантомы,
Два вампира алчущих в ночи.
Но шагали гордо по планете,
Покорив дипломов высоту,
В трубных звуках голосистой меди,
В одночасье выросшие дети,
На Олимпы, битвы, на беду?
4.
Вечер был не по-советски томным,
Наливался светом лунный глаз,
И казался мир таким огромным,
Необъятным был он в этот час.
В сквере, где чудил бессмертный Воланд,
Где от липы кругом голова,
Возле Патриарших страсти полон,
Он шепнул заветные слова.
Замер мир – подлунная арена,
Улица в тот миг была пуста.
Молча улыбнулась доктор Лена,
Дальше? Дальше встретились уста.
В кронах лип пернатые орали,
С перспектив захватывало дух.
В общем, всё, как в старой пасторали,-
Дудка, луг, свинарка и пастух.
И по всей стране резвились слётки,
Выбирая личную звезду.
Молодость, она пьяна без водки,
Ночь была стремительно короткой
В том далёком, знаковом, году.
КОМИ-ТАЙГА
1.
Лет сто тому, а, может, двести,
В одном заблудшем королевстве,
Среди тайги в глухой дали,
Где спит забытый пуп земли.
Народец жил легко и просто,
Без опостылевших вопросов.
Без чёрных мыслей и тревог,
Не размышляя, есть ли Бог.
Цвели в державе коммунизмы,
Дымили рубленые избы
В бездонно-синий неба флаг,
В почёте был Иван дурак.
Вставали домны и мартены
Средь разноцветья Ойкумены,
Неслись по свету поезда
Под сенью Божьего креста.
В лесах ходил медведь и соболь,
И хлеба, братцы, было вдоволь,
Так, что кормили белый свет
Почти что сотню долгих лет.
В бескрайних чащах Пармы чёрной
Жил человек травою сорной,
Укрыт лесною стороной
Изгой окраины земной.
Пахал весною огороды,
Кляня кротов и недороды,
Бил зверя посреди тайги
На берегах Олыч-реки.
Ловил в силки лесную птицу,
Не ведал шумные столицы.
Всегда в тайге, всю жизнь один,
Не раб, не важный господин.
Ратай, каких по белу свету,
Что хлебных крох в мясных котлетах.
Своей таёжной волей горд,
Лесной бродяга, коми-морт.
Не знал про войны и победы,
В колодцы не плевал соседу,
Помпезным тронам не служил
И просто, знаете ли, жил.
2.
Всю зиму Пожва спит под снегом,
Так повелось ещё до века.
Плывёт себе сквозь мглу и время,
Неся положенное бремя.
Лишь по весне Богам в угоду,
Порвёт кылалом-ледоходом,
Нутро под солнечною спицей,
Вздохнёт и рыбой разродится.
Застонет, выгнется дугою
В своём извечном непокое,
Неся, презрев рожденья муку,
Сома, подлещика и щуку.
Так будет праздник в каждом доме,
И, значит будут сыты Коми.
Ведь для лесного человека
Вся жизнь и смерть - в тайге и реках.
А дальше май сметёт сугробы,
И выйдут в поле хлеборобы,
Засеют зёрна в грудь земную,
И встанет Нянь златой стеною.
И пусть зима была суровой,
Но замычат в хлеву коровы,
Заблеют овцы, сбившись в стадо,
Родятся новые ягнята.
Взорвётся луг цветов рекою,
Вписавшись новою строкою
В сей мир, на зло старухе-смерти,
И жизнь не кончится, поверьте.
3.
Мам, не суетись, ведь я успею,
Выпускной, так он по всей стране.
Чуешь, как от Пожвы ветром веет?
Тьфу ты, пропасть, ну к какой войне?
Дался этот Гитлер идиотам,
Забоится, гад, не нападёт.
Ветер же всегда зовёт к полёту,
Значит, будут солнце и полёт!
Нынче аттестат, годи немного,
Отшумит, и сразу двину в Пермь.
Стану, как решили, педагогом,
Ты не думай, мамка, просто верь.
Эх, сынок, старухи мутят воду,
Санька, ты - святая простота.
Сказывали - в ночь по небосводу,
Пронеслась двухвостая звезда.
Неспроста же запасают люди
Сахар, спички, мыло, ту же соль.
Чует сердце, скоро что-то будет,
Сердце плачет, подступает боль.
Пермь, оно, конечно, дай-то Боже,
Педагог для коми - это шик,
Но тоска ночами душу гложет
За тебя, дурной, ведь ты - мужик.
Полно, мать, не трать слезами веки,
Будет час, пойду, как стар и млад.
Мы лесные, значит не калеки,
И не забывай, я всё же егерь,
Встретим и проводим … солью в зад.
ВОЙНА
ОТ АВТОРА
Вставали зори спелые над знойными полями,
В садах берёзы белые шептались с тополями.
Орали птицы звонкие восторженные фуги,
Девичьи станы тонкие ложились в чьи-то руки.
Пыхтели домны грозные углём Магнитогорским,
Цвели бульвары розами под солнцем черноморским.
Стадами степи полнились, арбузами - баштаны,
Заводы, шахты строились, трясло меридианы.
И детским смехом плавилось хохочущее лето,
Отчизна приосанилась, жила страна Советов.
Народец в Бога веровал, на труд и смерть готовый,
В июне сорок первого от Рождества Христова
1.
Вздрогнула земля от тяжкой ноши,
Реки расплескав из берегов.
И явились дьявольские рожи,
Не оставив крохотной надёжи,
Притаились счастье и любовь.
Из земель, где бьются в берег Рейны,
Дранг нах Остен, как века тому,
Шли Гудерианы и Манштейны
К Волге, перепившие глинтвейна,
Опьянены лаврами Му-Му.
С пауками чёрными на алом,
Касками рогатыми грозя,
За Российским хлебом, Львiвским салом,
Чёрной бронемассой, вал за валом,
«Deutschland uber alles» голося.
Забежав вперёд, скажу вам тайно!
Сколь же их останется в Руси.
В Белорусских пущах и Украйне,
Не вернувшись к Франкфуртам на Майне,
Сгнив, как суки, в варварской грязи.
Мимоходом поживившись в Польше,
Растоптав Гасконь и тот Прованс.
Шли к Москве отведать русских грошей,
Что ж, чужой, он, как известно, толще …
Без разведки, буром? Ганс ты Ганс.
2.
Поезд-поезд, сколько вас по свету
Мчится в ночь, презрев круженье дней,
Обгоняя время и планету,
И Российских бешеных коней.
Вот и Санька, в Пермских Вузах роясь,
Бросив маме: "Ты тово, пиши…"
Угодил, как сотни тысяч, в поезд,
Повинуясь выплеску души.
Этот год застал страну Советов
не врасплох, друзья, но как-то вдруг.
Выпускные, радость, солнце, лето,
И ... война! Форсированный Буг.
Где уж тут "учиться и учиться",
Всё в былом, как выходки детей.
Если сердце мечется, как птица,
И вылазят когти из ногтей.
В дефиците год? Ну, что за диво,
Если волны бьются о причал…
Повинуясь неким директивам,
военком за годы промолчал.
Врач – свидетель Ветхого Завета -
Покачал сурово головой:
"Как не взять такого Пересвета,
Коли Челубеи под Москвой?"
В общем, кратко: Саша, парень крепкий,
Лесовик, добытчик, здесь без слов,
(На Урале всё надёжной лепки)
Угодил в пехотную учебку,
В незабвенный город Камышлов.
3.
Разобрать, собрать и всё по новой,
Смазка, ветошь, горький керосин.
Пулемёт системы Горюнова,
И старик – Чапаевский «Максим».
Марш-броски, проблема неумейкам,
По-пластунски в дождик, мордой в грязь.
Мосинская девка-трёхлинейка,
Непогода, слякоть, непролазь.
Немец жмёт свирепой волчьей стаей
на Москву! И тут не до соплей.
И уже «обрубки» поступают,
В руки тыловых госпиталей.
Ходят слухи, но с подтекстом вздорным,
Комсостав стреляют без вины.
И уже явились бабы в чёрном,
С прядями нештатной седины.
Эх, скорей бы на передовую,
Две недели, крохотный шажок.
И раззявив глотку в штыковую,
Чтоб проверить целостность кишок.
Сердце воет беспокойным волком,
Бьётся в рёбра, мечется в груди.
Будут Ленинград, бои за Волгу,
Что ж, война, дружище, это долго,
Всё успеешь, Санька, погоди.
ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ
1.
Вечер на Бахметьевской прохладен,
В голове стенанья и содом.
Да, диплом в кармане, не украден,
Но повестка, словно финка сзади,
На Лубянку, Лёша, в старый дом.
Над страной война, раскинув крылья,
Чёрной тучей мчится на Москву.
Все в ружьё, на бой с фашистской гнилью,
Здесь же есть вербовка, крик бессилья,
Кстати! Скоро с Ленкой рандеву.
Ну, вербовка, это слишком громко,
Разговор о знаниях, броне.
Как допрос, неровный взгляд и кромка,
В мыслях арестантская котомка,
Нет, пожалуй, лучше на войне.
Лучше ль? Совнарком тебя помилуй.
Пользуйся подачкою небес.
На войне же убивают, милый,
Кровь, лишенья, братские могилы,
С обелиском, или вовсе без.
Так что щупай нервами, подкожно,
Меньше открывай в беседах рот.
Прокурор? Ну, значит так и должно,
Делай выбор, только осторожно,
Если он возможен, выбор тот.
2.
Госпиталя. Изнанкою беды
они горчат, не попадая в прессу.
Медперсонала скорбные труды,
Увы, не представляют интереса.
Войди под своды в августовский зной,
Слетай в палаты бестелесной тенью.
Безумство, плач, бинты, блевота, гной,
И вездесущий запах разложенья.
У нашей Лены дел невпроворот,
Двенадцать ночи, на дворе суббота.
А выходной? Ну, как же, шире рот,
Сейчас война. Вот главная забота.
Она хирург, и значит день-деньской,
Ножи, трепаны, ампутаций бездна.
А тут беда, и словно в лоб доской,
Пропала мать. Под Ельнею исчезла.
Мужайся, Лена, руки холодны
у той старухи, что не выбираем.
А врач, он воин, даже без войны,
Поскольку вечно на переднем крае.
3.
Солнце вновь себя по небу катит,
Над людской помойкой «Варьете».
Лёшка лейтенант и дознаватель,
От особых войск НКВД.
Целый день в «зинданах» спецотдела,
Перекур и тот из-под полы.
Мародёры, трусы, «самострелы»,
Гадость, не успевшая в орлы.
И приказы грудами, лопатой,
Хватит протопить большой завод.
Главный же – Двухсот семидесятый,
Дезертирство, мать его в живот.
Лёха взматерел врачуя мерзость,
Закурил, тут смерть без табака.
И в глазах отчаянье и дерзость,
Возмужала в очниках рука.
И теперь уже без всякой спешки,
Применял каблук и кулаки.
Понимая в лёт, вот это пешки,
А вот это злобные враги.
Немцев не успевших встать на лыжи,
Сослуживцев, дальнюю родню.
Профессуру, выродков из бывших,
Работяг загнивших на корню.
Поначалу гнул, но без нажима,
А потом утратил берега.
Снова подлость выпустила джинна,
Закусила, стало быть, машина,
И пережевала паренька.
4.
Жизнь порой остра, как та же бритва,
В пику соловьям есть вороньё.
Как гласит латынь - suum cuique,
Если проще, - каждому своё.
Слава Богу, если путь укажут
добры люди, был бы только прок.
Вот уже и наши персонажи,
Подошли к развилке трёх дорог.
Доктор Лена верная обетам,
Плачет и смеётся со страной.
Тащит мужиков с иного света,
В наш, такой привычный и земной.
Радуется письмам от Алёши,
До полночи всматриваясь в них.
Как иначе? Нет его дороже,
Размышляя: друг или жених?
Алексей несёт свой крест народу,
Щепетилен, по-советски строг.
Исполняя нужную работу,
Убирая «падаль» из-под ног.
А за триста вёрст в войне народной,
Пары не успев стоптать сапог,
Пал Санёк от противопехотной,
Под Смоленском, в вилке трёх дорог.
Ан не умер, зря старался кречет,
Есть ещё на свете доктора.
Как вы догадались, я их встречу,
Каждого заслугами отмечу,
Всех троих, когда придёт пора.
ОТ АВТОРА
На этой тёплой ослепительной планете,
Где для живущего готов и стол и дом.
Всё безвозмездно. Расцветает, греет, светит,
Сезонность есть, что наступает чередом.
Есть водопады, надозёрные рассветы,
Снега на кручах, чудеса морских глубин.
На все вопросы есть не явные ответы,
Обрящет тот, кто расшифрует тайный pin.
Здесь всё в наличии, по описи, по смете,
Рожденье, смерть, уродство духа, красота.
На этой маленькой и хлопотной планете,
Есть Человек, и это главная беда!
ГОСПИТАЛЯ
1.
Шли бои под Оршей и Смоленском,
Не за смерть бои, но жизни для.
Ад кромешный, как в старинных фресках,
Перманентно плавилась земля.
Но стоял народ за жизнь, за долю,
Как когда-то на Березине.
Танки-звери, сколько же их в поле,
С пауком на крупповской броне.
Схватки, обороны и атаки,
Миномётов оголтелый рёв.
Ночь, звезда у костерка в овраге,
Сашка и надёжный «Дегтярёв».
Бьётся пламя, в отблесках былого
дом над Пожвой, жёлтая скирда.
Написать бы мамке хоть полслова,
Мам, ты как там, робишь как всегда?
Завтра, ань*, опять идём в атаку,
Нас здесь крохи, а фашистов рать.
Инбебет*, фашист, ползи в клоаку,
Русские привычны помирать.
Санька спал, во сне расправив плечи,
Лунный диск рассматривал лицо.
И какой-то чокнутый кузнечик,
Свиристел для замерших бойцов.
Утром бой, заграды дышат в спину,
Дым, разрывы, прущие враги.
Артобстрел, рычащие машины,
Боль, удар, надсадный хохот мины,
И смешной обрубок от ноги.
2.
Госпитальной хлорки едкий запах,
Боль в ноге не то чтобы, но жжот.
Там бои, а я выходит, драпу?
Закосил от службы, бросил взвод.
А теперь с таким-то причиндалом,
Перевязки десять раз на дню.
Лучше накормить верёвку салом,
Чтобы не расстраивать родню.
А сестра, ишь смотрит злобной кошкой:
Без ступни, подумаешь беда.
Ты годи бросаться из окошка,
Нонче, парень, не твоя звезда.
Вона же летал наш русский лётчик,
Без ступни ещё о ту войну.
Так что не сопливься, пулемётчик,
Победим, найдёшь себе жену.
Дом поставишь с яблоневым садом,
Станешь жить, работать для страны.
Вместе с бабой народите чада,
Будет радость, полные штаны...
Скоро против гансов встанут грудью
все народы, и сметут в ноли.
Мир, он обязательно пребудет,
До скончанья матушки Земли.
И не злобствуй, двинешься по фазе,
Твой фашист грядёт, исполнишь мстю.
Всех убьёшь о следующем разе,
А сейчас, сердяга, собирайся,
На Москву, долечивать культю.
3.
Следователь молод и настойчив,
Лейтенант, но всё-таки не Бог.
Сашка размышлял: Чего ж ты хочешь?
Извини, дружок, что не подох.
Память поплыла на перемотке,
Первый бой, подобие крестин.
Целый взвод полёг на той высотке,
Выжил, как ни странно, он один.
Подлый взрыв, комки горячей стали,
Вспышка боли алой, как заря.
А потом в заградовцев стреляли,
Из его родного «дегтяря».
Лейтенант, ты верно плохо слышишь?
Тут такое, белый свет не мил.
Ну, конечно, я с рожденья рыжий,
Взял и всех в беспамятстве убил.
Может, и стреляли, я не в курсе,
Не виню братишек. Взвод как взвод.
Ты представь, ползёшь себе на пузе,
А в затылок дышит пулемёт.
Как хотишь, довольствуйся ответом,
Я простой мужик, а не злодей!
Директивы? В рот бы их предметом,
Коли в них нет места для людей.
Хватит, не выпрыгивай из кожи,
Я зимой медведя поднимал.
Но поносом хаоса не множил,
Да, пришей мне ногу, если сможешь,
Чтобы я свой срок довоевал.
МОСКВА
1.
- Лена Николавна, как здоровье?
Притомилась с нашей суеты.
Хлопца привезли, потеря крови,
Крыл в бреду на непонятной мове,
Плакал бедный, рвал с себя бинты.
Самострел? Да вряд ли, не похоже,
Нет ступни, абсцесс, пришлось отнять.
Восемнадцать лет, силён, как лошадь,
Санитару вона как по роже…
Злится, не успел повоевать.
- Тётя Варя, вы наш ангел чистый,
В ваши годы и такая прыть.
А бойца к горевшему танкисту,
Пусть посмотрит, как умеют жить.
2.
Головня в бинтов переплетенье,
Скорбь во взглядах пасмурных врачей.
Тонкий шёпот, отголосок тени:
- Эй, пацанчик, ты откуда, чей?
Ох, печёт зараза, дай-ко взвара,
Видишь щель, здесь рот был, наливай.
Что ты говоришь, из Кудымкара?
Это Шри-Ланка или Китай?
Да не злись, бывал я в вашей Коми,
Знаю Пермь, там мощно варят сталь.
В Кудымкаре друг был, нынче помер,
Всё на бабу матькался – папаль.
Ну а ты чего смурной как туча?
Ногу отпластали, хрен бы с ней!
Зри в меня, бывает и покруче,
Обгорел, почти как Галилей.
Нынче вона делают протезы,
Чище новых, в Туле, за три дня.
Так что не тряси своим порезом,
А не то прольёшься энурезом,
Ты ж мужик! Подумаешь, ступня.
3.
Той порой, пока метался Саша,
Меж понятий Быть или Не быть.
В боксе Лены, приключилась кража,
Опиум! А доктора под стражу,
Особисты выказали прыть.
После были долгие допросы,
Крики, боль в бессонной голове.
Очень много не печатной прозы,
Штатные гебешные угрозы,
Всё это с Алёшей во главе.
- Ты пойми меня, подруга Ленка,
Я на службе, здесь повсюду рвы.
В каждом звуке тысяча оттенков,
Ну, сокрою, значит тоже стенка,
Наша дружба кончилась, увы.
- Эх, Алёшка, время рушит горы,
Ты созрел, утратив берега.
Знаем, как радеют в ваших норах,
Твой резон, подлец, назначить вора,
Чем ловить иуду и врага.
Но когда меня по тёмным залам,
Уведут в означенный тупик.
Вспомни, Лёша, то что я сказала,
Помяни любовь, что нас связала,
И перекрестись на Божий лик.
ПИСЬМА
Здравствуйте, Елена Николаевна.
Вижу вас, и свет как от лампад. В наших Коми-Перемских окраинах, про таких - Голубка, говорят.
Ваши руки, без лекарства лечат, без пилюль, таблеток и ножей. Я бы отплатил, но нынче нечем, разве что улыбкой до ушей.
Кстати, я тут радуюсь, как заяц, тот, что без морковки занемог. Будет и у нас в деревне танец, «Тупи-тап» посредством пары ног.
Нынче был умелец от завода, заходил в палаты, поворчал. Старичок, но что такое годы?
Коли руки ... вобщем из плеча.
Посмотрел на мой смешной обрубок, сантиметром смерил так и сяк. И сказал: Ну, что ж терпи, голуба, скоро встанешь на ноги, босяк!
Как представлю, кровь летит по венам. Хочите, на Маркса забожусь!
Так что потерпите, доктор Лена, я от вас теперь не отвяжусь.
***
Здравствуйте, здравствуйте, милый и добрый Саша.
Просто вам легче и это у вас сгоряча. Я же старуха и на пятилетку старше, честно признайтесь, жалеете дуру врача?
Слушайте деда и делайте новую ногу, рекомендации, если позволят, я дам. Эх, расходить бы мне вас, разгулять понемногу, коль не уеду этапом по вашим местам.
ДУЭЛЬНЫХ ПАРА
- Ну, что, щенок, допрыгался, давай!
Кажи, какой ты сильный против равных.
Хотел чужую бабу? Огребай!
И впредь не на своё не разевай,
Лечи свои придуманные раны.
Елена Николаевна моя!
И потому не трожь её руками.
Имей в виду, колхозная свинья,
Уйди с дороги, не буди зверья,
Коль непонятлив, пропишу пинками.
Сашок силён, и в том вопросов нет,
Бил росомаху, рос не на картохе.
Но, мон ами, кулак не пистолет,
Он вскрикнул, не успев сказать привет,
В клещах энкаведешного литёхи.
А Алексей, теряя берега,
Не замечал бинтов и колченогость.
Раздался лязг взведённого курка,
«ТТ» вонзился в кожу у виска,
Ещё полстука и паденье в пропасть.
Но был удар и Лёшкин громкий храп,
Была Елена, санитаров свита.
Что ж, Алексей, то был не твой этап,
И ты не знаешь свойства русских баб,
Что вопреки на стороне побитых.
СНОВА ПИСЬМА
Здравствуй, Лена, это я, твой Лёша.
Тут со мной ужаснейший афронт. Ты была права, но так негоже, горький стыд мне душу растревожил, вобщем еду, девушка, на фронт.
Срыв прости, но мой накал как бремя, я ж тебя любил … люблю … любя. Для тебя, быть может и не тема, заводить амуры в это время, но в любови каждый за себя.
Многое доверишь ли бумаге, но скажу, а ты поймёшь меж строк. Мною пополнялись Ныроблаги, я же верил в лозунги и стяги, свято верил в спущенный курок.
И теперь, когда допита водка, сожжены воздушные мосты. Жду, когда над выей прянет плётка, грянет выстрел и остынет глотка, здесь прощай,
но в мыслях только ты!
***
Добрый день, лейтенанту заплечно-ударной службы!
Что ж на фронте без вас не хватило умелых рук? Ну, послали бы в бой одноклассника ради дружбы, есть же опыт посадки тупых и безвинных подруг.
Или, скажем, обстряпать большое шпионское дело, мол, родные из бывших, а бабка фашистская лять.
Да у вас там, уверена, мается сотня отделов, вожделея, кого бы ещё посадить-расстрелять.
Здесь прощайте, от дикого хохота очи слезятся, как представлю холёный ваш лик, автомат на ремне.
Так что буквы не тратьте, они вам ещё пригодятся, приговоры подписывать там, на кровавой войне.
Кстати, да, отпустили меня под подписку, как надо, постарались коллеги, хорошие люди, врачи.
Лёгкой службы вам в будущем, милый камрад Торквемада, и врагов беспроблемных, нехлопотных, только стучи…
От Мамы
Вот что скажу я, сынок, мой далёкий скиталец.
Врать не умеешь, не хватит ума твоего. Так и скажи, мол, отрезали раненый палец, врёшь ведь поди-ко, что пара царапин всего?
Ты выздоравливай, Санька, ведь девки на взводе, и приезжай, чтобы внуком порадовать ань.
Здесь же без вас мужиков даже солнце не всходит, не колосится в полях обездоленный нянь*.
ИНТЕНДАНТ
У Лены новость, и скорей плохая,
Пришёл с письмом от Лёшки интендант.
Себя назвал Раневским Николаем,
Завёл беседы, фиксами играя,
Пустой жуир, индюк с Чилийских Анд.
Повадился, да что ты будешь делать?
Ну, кто тебе здесь ложе обещал.
А поначалу, как бы между телом,
Принёс конфеты, полбутылку белой,
И до полночи лясами стучал.
Москва не Питер, но уже по картам,
И хлеб и спички, ладно есть вода.
Всё что новее, кануло в ломбардах,
Дожить бы что ли до верхушки марта,
Пойдут крапива, пестик, лебеда.
А этот потный явно намекает,
И тащит в койку, аж бросает в дрожь.
Дала по роже, хоть и не святая,
А он орать: Ничо, оголодаешь,
Захочешь жрать, на пузе приползёшь!
Но, слава Богу, Лену отпустили,
Поймался тот, что выкрал препарат.
Отстал Раневский, говорят, избили,
Знать поделом такой-то подлой гнили,
Божится Сашка, мол, не виноват!
ЛЮБОВЬ
Они гуляли над Москвой-рекою,
Под шорох слёз вечерней тишины.
А небо было, братцы, голубое,
Подшито птиц осеннею строкою,
Такое, словно не было войны.
Им было странно и тепло наверно,
Судьба-старушка вновь дарила шанс.
Хватило Лене той житейской скверны,
Санёк хромал, мужаясь лицемерно,
Романс, ты скажешь? Именно, романс!
Чисты как дети, без крупицы фальши,
Вся грязь ушла, как вешняя вода.
Лесной мальчишка с хирургиней нашей,
И что теперь, а будет это Дальше?
Как переписчик отвечаю – Да!
Ещё войне кровавить лик планеты,
Бросать в людство потоки Божьих кар.
Ещё Блокада не известна свету,
И Бухенвальд пока лютует где-то,
Не содрогнулось имя Бабий Яр.
Ещё в Нюрнберге ляжки не обгадил,
фон Риббентроп, не выл как сука Фрик.
Но не гуляли немцы в Сталинграде,
И «Черчилль-Рузвельт» всё ещё в засаде…
Не спит в кремле коварнейший старик.
Они гуляли над Москва-рекою,
Смотрели звёзды в мир из глубины.
А небо было, братцы, голубое,
Волшебное, ну знаете, Такое!
В военный год, но словно без войны.
ЧАСТЬ-2 ВОЙНА И ВСЁ ЧТО РЯДОМ
ОТ АВТОРА
Вот ведь жизнь-сатана, то ревем, то пируем,
То рожденье, то тризна. Божественный свет.
Ну, так что, мой читатель, потянешь вторую?
Продолжение сказки оплаканных лет.
И пока вы в словесности анестезии,
Не успели вернуться в родной водоём.
Расскажу-ка я вам о планете России,
О мечте сокровенной, что в сердце моём.
Сколько помню себя одинокого волка,
Поднимая на кручу свой жизненный воз.
Я её создавал из небесного шёлка,
Из берёзовых далей, Есенинских грёз.
Из болотной кувшинки в таёжном урмане,
Проклиная язык и заветренный мозг.
Я ей пел под гитару с чифирем в стакане,
Я её ворожил на расплавленный воск.
По хмельным кабакам вдоль Сибирского тракта,
На плоту по Хатанге летящему вскачь.
Называя женой и подругой де-факто,
Запивая спиртягой восторженный плач.
И скажу вам, читатель, без скромности ложной,
Хоть в чертогах, хоть в иглу, в совхозной грязи,
Я её заслужил потому что не можно,
Быть по замыслу русским, но жить без Руси.
1.
Окраинный клуб переполнен народом,
Гремит оркестровая звонкая медь.
Солдаты, мальчишки двадцатого года,
Из тех, не успевших ещё умереть.
Пестрят кубари на поспевших петлицах,
Угрюмые латки на фоне сукна.
Улыбки и слёзы на сумрачных лицах,
А там за порогом лютует война.
И там за порогом в расстрелянных далях,
Стоят не за славу, не ордена для…
Мерцают огни на суровых медалях,
Вращаются пары, кружится земля.
Плакаты-речовки взывают по стенам:
Даёшь, Победим не щадя живота!
Вальсируют в музыке Саша и Лена,
Последние ритмы, прощальные па.
Протез не заметен, и так ли он важен,
Лишь дух гимнастёрки натужно-сырой…
Об этом потом Полевой нам расскажет,
Про мужество лётчика вставшего в строй.
Потом, паровоз, комендантская стража,
Забег в оголтелую снежную даль.
Прощаются, кружатся Лена и Саша,
А там за окошком хохочет февраль.
2.
Рокады окровавленные шрамы,
Передний край, как в бездну полынья.
Воркуют пули, в каждой девять граммов,
Усугубляет Босховскую драму,
Ползущих танков жирная змея.
Санёк в обозе, жив, потомок Руса,
Протез ничто, когда в душе кипень.
Бои идут уже под Старой Руссой,
И чтоб мне сдохнуть! Давят, давят пруссов,
В пяти вёрстах от озера Ильмень.
Война на взводе, много ещё будет
кровавых драм, шатаний рубежа.
Но кашевар он тоже, как бы люди,
А тут похлёбка, лошадиный студень,
И рвётся в бой комяцкая душа.
Увы, комроты зол и непреклонен:
Благодари, что ложкой бьёшь врага.
А хочешь в тыл к убогим на перроне,
Или к себе в село Большие Вони?
Тогда вари компот, костыль-нога.
Ну, что ж, война, она не только в сечах,
Среди «ежей», снарядов и брони.
Но у станков, в полях, бурлящей печи,
Терпи, Санёк, пусть вместо дроби греча,
Ведь с нами Бог. Спаси и Сохрани!
МОСКВА И МОСКВИЧИ
1.
Комендантского часа суровые зимние ночи,
Патрули, как гаранты, заслон от нежданной беды.
В тупиках на панелях ружейных штрихов многоточья…
Без суда, без допросов, какие уж нынче суды.
Цеппелины, закрывшие небо в разрывах орудий,
Жуткий холод упавший на город с угрюмых небес.
Но, заводы дымят, но от голода падают люди,
И олифой пропахшие корки давно на развес.
2.
Рычит война, лютует тьма,
Вопросы есть, но нет ответов.
Ползёт голодная зима,
По берегам страны советов.
И по ночам протяжный стон
Земли, врачующей воронки.
Давно смирился почтальон,
Нося по весям похоронки.
А руссам что? Не выбирать,
Коль так легла судьбины карта.
Уже привыкли помирать,
В когтях голодного инфаркта.
И никого не удивишь,
Об эту пору ледяную.
Мальчишкой в утреннюю тишь,
Сквозь сон бредущим в проходную.
Не напугать, не для наград
хромает люд, войной стреножен.
В умах голодный Ленинград,
Где нет давно собак и кошек.
И потому лелея месть,
Мы не жалеем крови алой.
Ведь есть победа, знаем, есть!
И на Руси ей быть пристало.
3.
Отброшен немец от Москвы,
Фурор, надежда, эйфория,
Но, Лене не до них, увы,
Сквозь бред смятенья головы,
Когда, откуда? Малярия!
Бросает в жар, да так что пот
течет, казалось бы, под кожей.
Застыло время день как год,
В ушах гармоника поёт,
Плывут в мозгу чумные рожи.
Потом контрастный рецидив,
Мороз такой, что стынут пятки.
Больной скорее мертв, чем жив,
Каким путём пробрался в «Склиф»,
Синдром болотной лихорадки?
В палатах места нет давно,
Выносят койки в коридоры.
А тут промёрзшее окно,
Настой – «полынное вино»,
Работы ж километры, горы!
НА ФРОНТАХ
ОТ АВТОРА
В моей былой оплаканной стране,
Где прививали мужество подкожно.
Где честь и гордость значили в цене,
Я часто видел фильмы о войне,
Их было много скорбных и тревожных.
Вот Соколов в концлагере, в плену,
Истерзан, но ещё не сломлен духом.
В конце концов. Форсируем Двину …
Я, мальчик, представлял себе войну,
Кровавой и растрёпанной старухой.
Что тянет Русь в клокочущий пожар,
Живя огнём и детскими слезами.
Мечтающей загнать наш добрый Шар,
В Майданек, Бухенвальд и Бабий Яр,
Смеясь над теми Божьими весами.
Я видел боль и слёзы матерей,
Утративших детей в кровавой сече.
Крик пулемётов, печи лагерей,
Летящих над Днепром «нетопырей»,
Госпиталя с обрубками увечий.
Я помню посреди могильных плит,
В которых скорбь и давняя угроза.
Где каждый камень болью говорит,
Строителя одетого в гранит,
Застывшего от лютого мороза.
Мне снится тот далёкий Саласпилс,
Где падали не люди, больше. Дети!
К могилам тем теперь нельзя без виз,
Рак совести, вещает эпикриз,
Сто тысяч горьких ясельных трагедий.
Но память чушь, когда в груди азарт,
Когда сосед есть главное из бедствий.
И мы опять испытываем фарт,
Похмельно грезим перекройкой карт,
Оболтусы, не поротые в детстве.
1.
На фронтах с переменным успехом,
То фашист наверху, то русак.
Есть, конечно, немалые вехи,
Но далёк злополучный рейхстаг.
И далёко родимые сёла,
Дым печи и колодезный сруб.
Плач гармони хмельной и весёлый,
Шёпот жарких обветренных губ.
Эх, Алёша, несёт тебя речка,
Непонятно в какие края.
Покатилось, упало колечко,
Позади пустота, полынья.
Там остались родимые стены,
Патриаршие, старый Арбат.
Там давненько утешилась Лена,
С тем колхозником, чтоб ему в ад.
Ну, годи же, уральское быдло,
Бог не выдаст и гитлер не съест.
Фронтовой трибунал не повидло,
Научу как гулять до невест.
2.
Не буду краток, к чёрту лапидарности,
Когда вокруг свирепствует пожар.
Так что у нас в иных разрезах данности?
Как поживает коми-кашевар?
У Саши всё в порядке, каши варятся,
Поскрипывает пятка на ремне.
Фантомно ноют к непогоде пальцы,
Рутина. На войне как на войне.
Бурлит котёл, укрыт ольховой рощицей,
Солдаты спят в объятьях тишины.
Ведь есть и после боя тоже хочется,
Поскольку у желудков нет войны.
Грядут бои с огнём и канонадою,
Фашист отброшен, но отнюдь не смят.
Но пишет Лена. Пишет! Это радует,
И это высший орден средь наград.
3.
Окружение, страшное слово, в коем холод смертельной руки. Где живое среди не живого, но, пытается жить вопреки.
Чтобы суть, прицепив к коромыслу, по волнам равнодушной реки. Вопреки сумасшедшему смыслу, донести до финальной строки.
Котёл, мешок, кругом одни враги,
Рябит в глазах от сатанинских свастик.
Два рукава, две чёрные реки,
И обе две гнилой фашистской масти.
От батальона пшик, десяток тел,
Сквозь перелески, мёртвые овраги.
Бинты и раны, белый свет не бел,
В душе темно, нет речи об отваге.
Наш лесовик мальчишечка, не Бог,
Устал не меньше тех, что топчут сзади.
Но по чащобе сызмальства ходок,
Как приучили батя, дед и прадед.
Горючий пот течёт, как будто рад
прожечь глаза, обрубок воет волком.
А на загривке раненый комбат,
Плюс трёхлинейка Мосинского толка.
Майор на шее часто просит пить,
В бреду рычит на фрицев в богадушу.
Эй, на спине, приказ от ставки – Жить!
Не помирай, пока идущим нужен.
Терпи, комбат, сегодня не про нас
голодный ворон кладбище пророчит.
Пока не сдохнет предпоследний ганс,
Пока последний не загнётся в корчах.
4.
А той порой, сквозь гарь и бурелом,
Шагали двое. Старшина усталый,
И с ним старлей с обвязанным челом,
Шли бездорожьем, чащей, напролом,
Остатки фронтового трибунала.
- Не суетись, старшой, не раскисай,
Я ж по войне иду от Халхин-Гола.
Бивал япошек с ихними банзай,
Самоубийц отряда Тейсинтай,
Но не мочил шинельного подола.
И не пыхти, не жги себя в себе,
Сорвись на мне, мол, что за панибратство?
Ты ж лейтенант с дипломом в голове,
А я вояка с лямкой на горбе…
Но, жизнь при нас, вот главное богатство.
- Эх, старшина, когда кругом беда,
Не до навязшей табели о рангах.
Фашист как мошек давит города,
А мы бежим, безумцы, но куда?!
И дело брат, увы, не только в танках.
Ты не подумай, я совсем не трус,
И помереть в бою не оробею.
Но как случилось, что коварный прусс,
Лишь за полгода, как гнилой арбуз,
Разбил в щепьё могучую Рассею?
5.
Обычный голод это лишь вершки,
Но две недели по пересечёнке.
Когда из пищи мох и корешки,
Когда желудок лает на кишки,
И норовит вцепиться в селезёнку.
Кругом враги, остовы мёртвых хат,
Повсюду гарь недавнего сраженья.
Окопы-шрамы, неизбывный смрад,
Рубцы рычащих танками рокад,
И вездесущий запах разложенья.
Отряд разросся, нынче целый взвод,
Идёт на звук грохочущих орудий.
(Майор почил, избавив от забот),
К ним как ручьи в кипени вешних вод,
По двое-трое примыкают люди.
А на привале возле озерца,
Когда Санёк бранился с тощим пузом.
Из тёмной чащи вышли два бойца,
Один лицом в покойного отца,
И с ним старлей … энкаведешный мусор.
МОСКВА-43
1.
Весна сорок третьего года, от солнца звенит голова. С надеждою шепчут народы, славянское имя – Москва.
Дыхание Армии Красной, сметает фашистскую дрянь. Мы снова под Ржевом и Вязьмой, ведутся бои за Тамань.
Ох, долго ещё до парада, далёко берлинский вертеп. Но, с Питера снята блокада и в городе празднуют Хлеб!
У Лены нервный срыв, она на грани,
Под сердцем, словно сотни острых жал.
Весна, капель, а тут … не пишет Саня!
Как будто и не жил и не дышал.
Зачем?! Ведь врач на втэке как обрезал:
Свободен. Ты своё отвоевал.
Нет! Напросился со своим протезом,
Всех военкомов попросту достал.
Теперь сиди как девочка в темнице,
Вздыхая на сиротскую кровать.
Да ты сдурела что ли, докторица?
А ну сглотнула сопли и пахать.
Сама же знаешь что на почте сложно,
Кругом война ни транспорта, ни рук.
Скажи себе, ведь чувствуешь подкожно,
Что жив, не сгинул мил сердешен друг.
И вот сейчас он путь ведёт ко славе,
К победе между тысячи огней.
Сходи же в храм и помолись за здравье,
И не зови «костлявую», не смей!
2.
Ушли бои. Разрывы канонады
не беспокоят уши москвичей.
Исчезли над Москвой аэростаты,
И злые пальцы вражеской блокады,
Не омрачают таинства ночей.
Да, есть талоны, хлеба не хватает,
Есть похоронки, признак новых бед.
Всё так же вдовы по мужьям рыдают,
Но есть грачей вернувшиеся стаи,
А это значит что пришёл рассвет.
И древний град обстрелами контужен,
Ещё нахохлен, сумрачен и зол.
Но гарь пожарищ по ночам не душит,
И снова дети шлёпают по лужам,
А в Сталинграде празднество, Футбол!
ОТ АВТОРА
Непростой у нас нынче с тобой разговор,
Мой читатель, бранитель, хулитель и цензор.
Где-то гимны и туши, восторженный хор,
У меня же чернуха, подлог, антитеза.
Не хочу говорить о проклятой войне,
Не хочу возвращаться к утраченным рекам.
Но, поскольку поэт, то обязан вдвойне,
Быть мужчиной и, кроме того, человеком.
И теперь избегая назначенных вех,
Говорю ради правды, врачуя изъяны:
Ведь не только Адольф замышлял против всех,
Но и Сталин лелеял вампирские планы.
Допускаю каменья и разинский свист,
Злые выкрики, типа «Тебя не спросили».
Но, возможно России был нужен фашист,
Чтобы сдвинуть аморфную тушу России.
Пулемёты, расстрелы, тюрьма-Колыма,
Вот такая грузино-советская клизма.
Чтобы вынуть народ из парного дерьма,
И заставить живот положить за Отчизну.
И теперь проклиная тот чёрный предел,
Я судьбе благодарен и выпавшим фантам.
Наше счастье, что Коба тогда не успел,
И не стал мой народ, в сей войне оккупантом!
ВСТРЕЧА
1.
- Ну, что ж, привет, безногий кашевар,
Смотрю, воюешь, как мужик, в пехоте.
Да не журись, давно слетел нагар,
Не будет обвинений, страшных кар,
Я был не прав, и потому в пролёте.
Я много думал, Саша, селяви,
И потому не станем тему трогать.
(Утратил ночью, утром не зови)
Нельзя любовь построить на крови,
Тем более руками, что по локоть…
За этот год я столько разглядел
дерьма и зла в себе и человеках.
Перелопатил сотни подлых дел,
И под стеной оставил груды тел,
Что не отмоюсь до скончанья века.
И потому теперь моя стезя,
Сквозь злой огонь к последней канонаде.
Сгорело всё, любимая, друзья,
Болит душа, а без неё нельзя,
Ни на погосте, брат, ни на параде.
Вздохнул охотник: - Слишком мало зим
я прожил здесь, чтобы являться мерой.
Но, помню «не суди да не судим»…
А через день они пришли к своим,
И затерялись в массе тёмно-серой.
2.
В тот давний год кровавый и нелепый,
Когда рыдая, плавилась земля.
Был целый мир окутан чёрным крепом,
Смеялся Хронос близостью ноля.
Горело небо пламенем объято,
Ревел, рычал свинцовый ураган.
Как будто сотни тысяч Геростратов,
Пришли с огнём к Российским берегам.
А сонным утром, на границе сути,
Когда зефир задумчив и игрив,
Был рёв и грохот тысячи орудий,
Фашист очнулся. Танковый прорыв.
Обычный бой, которых нет в анналах,
Лишь по воде неясные круги.
Но, рядом бились волк из трибунала,
И кашевар из Пожвинской тайги.
3.
Вставал рассвет светло и эфемерно,
Земля дышала родовым теплом.
Был смят фашист, что суть закономерно,
Но не добит осиновым колом.
Струился воздух, вынутый из ножен,
Когда легко, как в отчую кровать,
Упал в траву израненный Алёша,
С одним желаньем, больше не вставать.
А рядом с ним под сенью облепихи,
Подмяв цветы пробитой головой.
Лежал наш Саша благостный и тихий,
И улыбался, робко, как живой.
Парили туч курчавые громады
Бескрайний шлейф, кочующий на юг.
А двое шли по летнему Арбату,
В своих виденьях замыкая круг.
Один столичный, а другой с Урала,
Они болтали дружески, без зла.
Потом цыганка им на жизнь гадала,
И только Лена в грёзы не пришла.
Им пели птицы, словно, возражая,
Бранясь на не законченность страниц.
Но, так всегда, ведь птицы провожают,
Лишь только тех, кто удостоен птиц!
И здесь финал, читатель, мой товарищ,
Уже зовут крылатые с трубой.
И дай вам Бог без взрывов и пожарищ,
Пройти свой путь под этой синевой.
Мы день рожденья, нет, не выбираем,
Но часто можем правильно уйти.
Прощай, когда-то свидимся, за краем,
Arrivederci, друже, не грусти.
Уйдут дожди ковром опавших листьев,
Умчатся птицы в вечную весну.
Придёт октябрь и бессердечной кистью,
Закрасит мир, настроенный ко сну.
Потом снежинки соберутся в стаю,
Засыплют землю, домик над рекой.
Вот так и нас когда-то закопают,
Среди берёз качающих покой.
И руки-крылья снимут трос мочальный,
С швартовых тумб, расплачется волна.
И поплывут на облаках печальных,
В иные страны наши имена…
ПОСЛЕСЛОВИЕ
В иных мирах, в каких-то высших сферах,
Средь облаков, где Алконостов хор,
Где воздают заслуженную меру,
Случился этот странный разговор:
- Нет, Азраил, здесь не моя забота,
Их не поднять, оставь нелепый вздор.
Там злой рукой старательного гота,
Не врачеватель зрим, но некрофор.
Ну и поскольку оба два радели,
За свой народ, за милый сердцу край.
Лежать им в тёплой земляной постели,
То не мои, обоих забирай.
- Ох, Рафаил, ты вечно не доволен,
Тот, что моложе вовсе не убит.
Лечи и неча, здесь хватает голи,
А у меня представь себе, лимит!
Вон видишь, дышит, шевели крылами,
Ведь ты же лучший, найкращий, the best!
Так примени крупицу щедрых знаний,
Да не ори, ну, правда, нет же мест.
***
А той порой, пока тянули фанты, располагая быть или не быть. На поле похоронная команда, как водится, выказывала прыть.
Седые клячи, грустные телеги, десяток стариков, что не у дел. Ловили вздох, рассматривали веки, неспешно пробираясь среди тел.
- Эй, Митрич, посмотри скорее, старый, опять жуёшь, повремени с жратвой. И позови скорее санитара, вон тот с дырою в темени … живой!
Давай бинты. Я сам подумал, крышка, и не ворчи, шары-те растопырь. Да говорю же, дышит сей мальчишка, тебе бы всё закапывать. Упырь!
***
Ну, вроде кода, можно ставить точку,
Всё состоялось. Встречи, расставанья.
Пришёл сюжет к последнему звоночку,
Устал поэт, в катренах хулиганя.
Ах да забыл сказать, в Кривоколенном,
В том месте, где он вырос из Мясницкой.
Средь ночи встрепенулась доктор Лена,
Слеза смочила длинные ресницы.
Заныли зубы, словно от пломбира,
Залаял пёс в соседней подворотне.
Луна взошла огромная, в полмира,
И простучало сердце: Жив охотник…
ПОСЛЕ ПОСЛЕСЛОВИЯ
Да, жизнь, ребята, каверзная девка,
Гаданье не на гуще, на крови.
Молчит, как сыч, и вдруг среди припевки,
Порой такое выдаст, хоть реви.
Негаданно, средь зыбких многоточий,
Сломав поэту выплаканный слог.
Слепому отворяет к миру очи,
Безногому подарит пару ног.
Бредёт себе, старается, итожит,
Бетховенам даруя новый слух.
И старику беззубому поможет,
Поставит на гора, ну скажем … дух!
Прогонит через лобники и зоны,
Подкинет в длань связующую нить.
И я, друзья, пою свои канцоны,
Сквозь сердца хрип, упорно и бессонно,
За эту Жизнь, которой стоит Жить!!!
Ань - Мать.
Инбебет - Непи@ди.
Нянь - Хлеб(коми-перм.)
12.12.2014г.
Пермь-Хмели.