ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Дочь Мясника. ЭЛЕКТРИЧЕСКИЕ РЕКИ.
1.
…Я с превеликим трудом научился лавировать в кишках огромного здания – спрута. Бывало, что я находил нужную дорогу не с первой попытки. Путь указывали люди, халаты которых были точно того же самого цвета, что и мой собственный. Всякий раз, чувствуя к ним диковинную смесь зависти, восхищения и сочувствия, я невольно расправлял плечи и смотрел вперед предельно дерзко, с вызовом, подобный ожидающему реванша боксеру.
А люди в этих халатах, в этих белых халатах, казавшихся более белыми, чистыми, хрустящими – они проявляли участие, понимание. Они улыбались, показывая, толкуя направление. Персональные Иисусы, рассказывающие притчи, побеждающие драконов, умиротворяющие агрессора братским поцелуем терпеливой кротости. Морские волки, вершители судеб с незаметной славой очистителей канализации человеческих душ подавляли естественное стремление выразить «фи» к жалкой салаге, сухопутной крысе, презренному учителешке на сопливых птичьих правах.
Я понимал, я чувствовал. Меня уважают, ценят, я на своем месте, но, однако, существует дистанция, буек, за который не заплыть – табу. Я – не они, хоть и похож. И точка.
Порой мне случалось приходить к закрытым дверям палат. Порой изувеченные постоянной борьбой мамы безнадежно извинялись, что занятие не состоится. Порой – с объяснением причины, порой – без. Чаще всего это связывалось с прохождением курсов химии. Доводилось ощущать недоверие самих учеников. Они – бойцы. А он – военный корреспондент с другой стороны. Его жизни ничто не угрожает. Сейчас. Пока не начался джаз.
2.
И снова пробираться хитроумными лабиринтами, самому себе напоминая обреченного героя компьютерной игры. На сегодня остался последний ученик. Машинально, как – то рассеянно поздоровавшись с коллегой – учителем информатики, внезапно ощущаю чье – то легкое, вежливо – вкрадчивое прикосновение на своем плече.
- Простите, что беспокою, это ведь вы преподаете здесь историю? – звучит откуда – то извне мягкий голос Жены Мясника – Может быть, нами займетесь? Тем более, что с вашей администрацией я договорилась. Нам необходимо подготовиться к ЕГЭ. Мы сами из Твери. Девушка. Только, по сути, приехали. Не хочется, знаете ли, прерывать учебный процесс…
На голову выше. Халат, тапочки. Местная униформа. Чувствуется – аристократка. Вроде бы и спрашивает мнение, но ясно дает понять, все уже решила. С администрацией. И с Господом Богом заодно.
Заходим в палату. Привычная картина. С некоторых пор. Слегка тесновато. Думаю, вам понравится заниматься. Сказано с неожиданно изменившейся интонацией, будто бы желая нечто подчеркнуть, особо выделить, заблаговременно сделав акцент. Впрочем, за болтовней скрывается тревога. Она вовсе не так уверена, как хочет показать. Привычный сценарий жизни совершил взбрык, кувырок. Эта экзотическая птица еще не до конца освоилась здесь. Оглядывается вокруг чуть – чуть затравленно, ищуще. Глаза добрые, усталые, но при этом цепкие, жадно внимательные ко всему.
На двух подушках сразу полулежит – полусидит очень худенькая девушка с обиженными бровями, вся какая – то скукоженная, выплюнутая, жалкая. Хотя жалости она точно не ждет. Видна воля, виден характер. И покрепче, чем у маменьки. То ли спит, то ли бодрствует. Тут многие застыли в пограничном состоянии между явью и сном, между жизнью и смертью. Девушка, скорее, дремлет, совершенно апатичная ко всему. В этом доме хватает сна. Желтого сна коллективного разума.
- Доченька, спишь? Устала, бедненькая… Совсем ее тут замучили, на самом деле. Если не спишь – кивни. Я тебе тут учителя привела… молодого. А ты расклеилась, понимаешь, негодяйка. Ай – ай – ай! Ну ничего, мы к занятию обязательно подготовимся. Девочка – то умненькая. Нам нужен хороший институт. И высокие баллы нам тоже нужны. Пойдемте, пойдемте… У вас, видно, обход. Когда первое занятие можно будет назначить? Что нам для него понадобится? Если что, мой муж…
А я слышу и не слышу одновременно. Завис в прыжке, в странной психоделической матрице, на которую круг за кругом рука невидимого глазу демиурга нанизывает кольца событий. Нечто теплое кольнуло мою душу, еще и еще. Сначала осторожно, потом – все более настойчиво, даже бесцеремонно. Непонятное предчувствие. Чья – то пульсация разом очистила мой внешний диск, сняла усталость, отодвинула проблемы. Я заходил в палату к Дочери Мясника одним. Я вышел из нее полностью, абсолютно преображенным. Не лучше, не хуже – просто переформатированным. И плевать, что почти сразу меня сызнова поглотила черная дыра повседневной рутины. Еще не раз за тот вечер мысли необъяснимым образом возвращались к чему – то, имени чего я пока не знал. Стало явно легче. Реальность нового типа прорастала упрямым бамбуком сквозь асфальт.
3.
Торжествующими языками мучительно – всепобеждающего пламени раскаленное Солнце ласкает крыши убогих типовых домишек, между которыми мчится дальше и дальше, постепенно набирая ход, Герой. На нем – гидрокостюм, очки пловца, а рот его заклеен крест – накрест черной изолентой. Герою все по плечу. Он, знай себе, рассекает по набережным, наравне с отравляющими воздух автомобилями и надоевшими рекламными щитами. Наравне? Нет. Он гораздо ВЫШЕ их. Вот, Герой въезжает на мост, распугивая стаю ленивых голубей. Его мускулы напряжены, словно рычащие искрами тигры перед прыжком. По шее щедрыми потоками струится молодой здоровый пот. Герой продолжает путь с упорством несгибаемого борца за справедливость. Резко темнеет. Словно кто – то мигом выключил лампочку. Зажигаются мутные огни. Но никакая сила не в состоянии его остановить. Если только… Да. Если только он не остановится сам. Это происходит в начале Мятежной Ночи. Герой тормозит посреди заброшенной индустриальной улицы. Прислушивается, словно ожидая. И вот, прямо у него за спиной, появляются Они. Сразу заполняя ширину улицы своими велосипедами. На них нет гидрокостюмов, Они одеты, кто во что горазд, но их рты заклеены точно также крест – накрест черной изолентой. Герой сразу начинает торопиться. Всей массой надавливая на железного коня, Новый Атлант возглавляет колонну. Дальнейший маршрут проходит в полной тишине. Имя им – легион. Их энергия воистину неиссякаема, а тела – безупречны. От них не укроется ничто в подлунном мире. И никто. Никогда.
4.
Небольшой уютный коридор отделения С – 5 сегодня выглядит по – особенному. Вдоль стен расставлены стулья. Кажется, три ряда. Или пять. Не суть. В уголку, у окна закрытого белыми лианами жалюзи, затихла самая простенькая звуковая аппаратура. Рядом – плотный, приземистый мужичок ковыряется в проводах, колдует, подготавливая выступление своего босса – известного столичного певца – жеманного богемного юноши без возраста, не лишенного определенного слащавого обаяния, на которое столь падки утомленные бальзаковские леди.
Однако этот концерт не предназначается для всегдашней публики гастролера… У стены напротив всего один ряд стульев. Именно туда, заметив, что Дочери Мясника негде сесть, я принес пустой стул, повинуясь внезапно охватившему меня вихрю. Сам дипломатично уселся поодаль, у стойки дежурных, но так, чтобы хорошо видеть девушку. Опасаясь, как бы кто другой не опередил ее и не занял удобное место.
Опасения мои напрасны. Она садится, рассеянно – благодарно улыбнувшись мне, закидывая тонкую ногу в смешных шлепках на ногу и сразу за тем погружаясь в глубины своего смартфона.
Если снаружи больница напоминает огромный кругосветный лайнер, то изнутри ее отделения похожи на палубы теплохода. Подковой тянутся палаты – каюты с трех сторон. Четвертая сторона состоит из стройных, высоких, кристально – чистых окон. Отделение прямоугольной формы, с двумя коридорами, а по бокам – еще палаты. В центре – просторная рекреация, где и собралось сейчас местное население.
Медсестры (многие из соседних отделений, забежали на минутку поглазеть на знаменитость), смешавшись с толпой взрослых, стоят в одном из проходов. Врачей не видно, они – слишком заняты. На первом ряду – самые маленькие, с золотым любопытством, чуть тронутые испугом, оглядываются вокруг. Дальше расположились ребята постарше, с ними, в белом халате с чужого плеча –я.
Еще остались на сегодня ученики. Почему – то магнитом хочется остаться здесь. Тянется мой сон, образ невесом. Жизнь прошла. И все – решено. Неуловимо – неумолимо близится Новый Год. За окнами спор хилого снега с анорексичным дождем. Зиму обещали суровую. Пока не верится. У стойки уже многолюдно. Обычно там лишь двое дежурных. Поправляю марлевую повязку, глазами отыскивая Бабушку Дочери Мясника. Находит сидящей со своими товарками чуть поодаль от внучки.
Удивительная способность пожилых женщин везде и всюду сколачивать банды, настоящие мафиозные группировки. В любой ситуации сбиваться в стаи, находить общие интересы. Хотя тут – то иначе никак. Волей – неволей объединишься. Бабушка – подпольный никнейм КГБ – невысокая, коротко стриженные крашеные рыжие волосы – смотрит ясно, твердо и решительно. Строгая и предельно внимательная к мелочам. Легкая ирония в образе. Переживает сильнее всех прочих, вместе взятых, показывает – меньше всех. Бог весть, какие костры сгорают внутри, какие перекрытия, балки там рушатся. Мы видим только монолит, глыбу. Стальную уверенность народовольцев на допросах.
Глубоко в душе ранимая, не чуждая романтики, давно потерявшая мужа, КГБ не расстается здесь с извечными сентиментальными романами. Ко мне (давшему внучке уже три урока, если б не концерт, быть бы четвертому) относится с доброжелательно – насмешливым интересом.
Я же, честно говоря, ее слегка побаиваюсь. Мать приезжает лишь на выходные, с отцом мы пока что не встречались. Зато бабушка повсюду сопровождает Дочь Мясника, опекая ее ласково, но твердо.
Вот звуковик заканчивает манипулировать и равнодушно – устало встает у стенки пузатым оловянным солдатиком, словно на расстрел. Звучит негромкая музыка, под аплодисменты впархивает герой вечера. Дочь Мясника, успеваю заметить, едва взглянув на «звезду», еще пуще прежнего утыкается в гаджет. Певец здоровается, сильно грассируя, посылает воздушные поцелуи, поздравляет публику с наступающим.
Включается фонограмма. Кому же она там пишет? Наверно, молодому человеку. Стоп – стоп! Тебе – то какое тут дело? Смотри концерт! Или вон, работать дальше иди. И все же. Хмурится, покусывая губы. Дурные новости скачут, как блохи? Явно нечто расстраивающее. Отложила телефон. Смотрит в пустоту, мыслями далеко. Где – то в заснеженной Твери. У них там зима – это зима, не то, что у нас. Опять взяла телефон. Певец плотоядно посматривает на ее длинные ноги, сильно открытые короткими джинсовыми шортиками.
Или мне кажется? В принципе, человек неплохой. Раз согласился выступить перед ними, несчастными, потерянными, сильными, волевыми душами, плывущими на бриге вечной печали к неизведанным скалистым берегам. При этом – чувство гадливости, отторжения. Может, потому, что после «благотворишки» он отправится в клуб, снимет дорожку кокаина со стекла и забудет тех, перед кем кривлялся несколько часов назад?
А они, не исключая самых крошек, вернутся к капельницам, катеторам, промываниям, к жутчайшим болям, тошноте, головокружениям, слабости, страху, мраку? Будут эти пятьдесят минут в его грешной, непутевой, ворохом газет прожженной жизни, когда он подарил им глоток спокойствия и беззаботного веселья. Значит, не зря родился слепой лазутчик безумного мира «здоровых». Не стоит судить его строго.
5.
Украдкой наблюдая за Дочерью Мясника, я вспоминаю наш самый первый урок. Палату, залитую подсолнечным маслом ослепительного света, льющегося из слегка приоткрытых «иллюминаторов», за которыми угадывался примостившийся прямо к больнице стадион и еще вроде бы крытый бассейн. Свет делался более ярким от длиннющих льняных волос Дочери Мясника.
- Если честно, я должен учить тебя истории, но твоя мама попросила, чтобы мы уделили хотя бы несколько часов обществознанию – только и смог проговорить я, усаживаясь перед ней за переполненный учебниками столик.
- Если честно, я, что в истории, что в обществознании не шибко сильна, поэтому начать можно с чего угодно – подыграла мне шутливо она с легким мелодичным смехом, при этом несколько стеснительно перебирая лежащие пособия. – А нам понадобятся дополнительные учебники?
Я объяснял ей основные термины экономики, удивляясь произошедшей перемене. Во время первой встречи она предстала сомнамбулой, потерянной, даже безнадежной и сломленной, ничем, к несчастью, не выделяясь из числа подобных бедных созданий. Теперь же это была переполненная неистребимой, всесокрушающей витальности, яркая, очаровательная, энергичная и веселая барышня, будто по ошибке заглянувшая сюда, где боль и надежда как никогда тесно связались жутким клубком.
Рядом с ней развеселился и уставший я, ведя занятие как никогда сильно и уверенно. Я тогда вообще находился в ударе и, что очень важно, сам осознавал это.
- Все понятия… Они мертвы без примеров. Берем известный факт: прежде, чем выйти на рынок, производитель обязан изучить данный рынок. Согласна? Хорошо. Но что бывает, когда участник рынка забывает провести мониторинг? А вот что! Одна ну очченнь крутая фирма выиграла тендер на поставку партии внедорожников в некую африканскую страну. Прекрасно! Какой цвет считается наиболее престижным? Молодец, черный. И наши горе – бизнесмены радостно отправляют условные десять черных джипов, довольно потирая руки, предвкушая выручку! Теперь скажи мне: какая температура превалирует на африканском континенте? Да! Там жарко!! Черный – он дико притягивает лучи. Никто в здравом уме не купит себе черный джип! Черные автомобили используют там только для перевозки покойников!
На последней фразе я немного запнулся, но Дочь Мясника, по счастью, ничего не заметила, лишь спросила, сквозь смех:
- Что же стало с партией непроданных джипов?
- Их пришлось возвращать назад и менять на белые – пожимаю плечами притворно - равнодушно – В результате фирма не только не получила доход, но и понесла значительные убытки…
Я еще много рассказывал, явно превысив отведенное ему время. Про то, как те или другие марки автомобилей на языках других стран звучат оскорбительно для владельцев, кому понравится кататься на авто с надписью «козел»? И поставщики выкручиваются, вместе с производителями создавая специальные серии с другим брендом. Про то, что можно делать с собственностью. Опять же, на примере автомобилей! Владеть (машина просто стоит в гараже или ржавеет на улице), использовать (на машине, хотя бы иногда, но - ездят), распоряжаться (машину продают, дарят, завещают, дают кататься сыну хозяина по договоренности). Про спрос и предложение. Про факторы производства. Под занавес урока мы с Дочерью Мясника даже открыли собственный магазин (конечно, по продаже автомобилей), расписав в блочную тетрадь правильную последовательность действий.
Дочь Мясника больше и больше поражала меня. Прежде всего, невероятной непохожестью на остальных подопечных. За время работы я привык видеть либо настороженную скованность, либо вялотекущую апатию, либо, наконец, с трудом скрываемое отчаяние. Новая ученица, напротив, просто излучала бодрость, уверенность, а ведь излучали здесь совсем - совсем другое! Я говорил о скучных, в общем - то, вещах, о темах, давным - давно проговоренных много раз с вопиюще живой, естественной, распахнутой навстречу будущему красавицей. Рядом не было ни нависшей ужасной болезни, ни фальшивого мирка дешевых лицемеров. Были только мы вдвоем. Фантастически человечные и бесконечно далекие от всех людей. Висящие словно вне времени, в каком - то открытом космосе совместного притяжения. Покинувшие точку отсчета и не достигшие пункта прибытия. Я видел ее без прекрас, чистую, подсвеченную со всех сторон софитами напряжения каждой эмоции, лишенную пафосного макияжа прокисших истин, стереотипов, домыслов, убеждений... Такой, какая она есть.
Ее редкие замечания оказывались точны, говоря о неслабом интеллекте и крепкой подкованности в разбираемом предмете. Что тоже, без сомнения, удивляло. Слова о том, что она не знает обществознания, ее первые слова, обращенные ко мне, разумеется, обернулись весьма скромным преувеличением. Еще нигде и никогда не встречал я столь гибкого ума, стальной логики, поданных под соусом кокетства, бесцеремонной стрельбы глазами по адресу импозантного (а я, действительно, сразу приосанился, расправил плечи, ненадолго стал другим, словно камень немыслимых тягот несчастного подневольного бурлака упал с него, разом возвысив из ничтожеств в могущественные герои) молодого учителя. Эманации всех моих здешних учеников, та надежда, тот огонь, что зрел в них и - теперь - в нем самом - все передавалось ей. Я ощущал себя своеобразным посредником, передатчиком, наградой которому был благотворный оазис неиссякаемого тепла, исходившего от этой хрупкой юно - взрослой девушки. После долгих лет страданий. Страданий и борьбы. Со всеми. Прежде всего - с самим собой. Если спросят меня: "А жив ли ты?", я скажу: "Если с ней, то - да".
- Почему ты такая радостная? – не удержался я от не вполне тактичного вопроса, вставая по окончании нашего первого урока.
- Завтра домой еду – просто ответила она, в очередной раз улыбаясь бьющей наповал улыбкой.
- А где же он, дом? – несколько нарочито – игриво поинтересовался я.
Так я и узнал, что она родом из Твери. Когда мы закончили, ее мать уже стояла в дверях. КГБ тогда почему – то отсутствовала и дежурила мама, спросившая ласково – устало дочку, входя:
- Ну, как тебе урок?
- Здорово – сияя, отвечала та – Мы… Много говорили о машинах.
- Вижу, что понравилось тебе – вкрадчиво, с нежностью смотря на нее, проговорила неброско – красивая женщина, лебединая стать которой когда – то давно, вероятно, нравилась очень многим – Ну, отдыхай, к тебе сейчас алгебра должна прийти.
Дочь Мясника – еще немного по – детски угловатая, с длинной шеей, уселась на край кровати, забавно всплеснув руками, демонстрируя радость пополам с сожалением.
- Спасибо Вам – зазвучал голос Жены Мясника у меня под ухом, когда мы вдвоем вышли из палаты – Хоть оживили ее. Давно не видела дочку такой радостной! Вы – то сами довольны?
Снова едва уловимая, чуть слышная ирония. Рассеянно, но от этого не менее искренне и горячо заверив мать, что очень рад и что урок прошел крайне хорошо, я собрался было идти дальше, когда Жена Мясника неожиданно добавила:
- А уж, как ждала! Как готовилась, прихорашивалась! Ну, Вы понимаете…
Сказала, прошелестела мягкими тапочками, мелькнув серой пижамой, оставив меня наедине с новыми мыслями и ускользающим ароматом дорогих духов. Потом я отправился к ученику из того же отделения. Закончив, проходя на выход, я неожиданно вновь встретил Дочь Мясника. Она занималась алгеброй с Черепашкой в одном из «карманов», образованных коридорами – кишками.
Ребятам, которые не «капались» и вообще чувствовали себя сносно, разрешалось встречать своих учителей в рекреации или вот в таких «карманчиках». Когда он увидел ее, она, еще не заметив меня, сидела скучная, насупленная, утомленная. Но вот, встретив мой взгляд, вся словно подалась вперед, расцвела, улыбкой как бы говоря, что хотела бы еще одного урока с ним взамен этой нудятины, смертной тоски, усиливаемой монотонным речитативом Черепашки. Да и я тоже не хотел отныне покидать отделения С – 5, ставшего таким родным. И таким близким.
6.
Наше новое свидание произошло через неделю. Погода испортилась. Первые минуты урока шли тяжело, буксуя, подобные развитию сюжета в дурно написанной пьесе. Я не сразу заметил, почему настроение Дочери Мясника испортилось, что изменилось в ее облике. Конечно. Волосы. Которых больше не было. Вместо них - парик. Светлый, коротенький, во французском стиле. Но - парик! Ясно. А вы могли бы представить истерику? Бьющиеся в панике слезы отчаяния? Долгие часы воя, меняющиеся тишиной? Слова складываются словно сами собой, по какому - то чудесному наитию:
- Надо же, девушка! Вы меня просто удивляете! Каждый раз - в новом образе!
И тотчас рухнул барьер. Ее страха перед тем, что подумаю я, когда увижу. Страха предстать некрасивой. Все в порядке. Шлюз успешно пройден. Она уже вновь улыбается, смеется, делая умеренно - саркастические комментарии. Уходя, я чувствую, что мир, который раньше состоял из него и остальных, теперь разделился на нее и всех прочих. Опасный симптом, старина. У нее рак. Кстати, надо бы выведать про диагноз. В коридоре встретились с бабушкой - КГБ. Поздоровались неожиданно куда теплее, чем прежде. Я все равно продолжаю побаиваться.
Сегодня, в день предновогоднего концерта заезжей заезженной "звезды", первой, кто встретил меня в отделении, тоже оказалась КГБ.
- Занятие не состоится - промолвила она, неопределенно махнув рукой куда - то в пустоту - К нам певец приехать должен!
- Тогда я пойду?
- До концерта еще полчасика есть - оценивающе - мудро глядя на меня, впечатывает клинопись слов в глиняную табличку КГБ - Зайдите к моей хулиганке, пожалуй! Уж она вам обрадуется! А я пока на кухню метнусь, на общую.
Сказала, чуть обиженно сложила пухлые губы, улыбнулась морщинами и - была такова.
- Перед тем, как пойти в первый класс, умудрился прочитать рассказ Горького... Не помню уже название. Там про мальчика, который идет в школу и над ним все сразу начинают издеваться. Короче говоря, последнее желание становиться первоклассником тут же улетучилось.
Реальность теряет очертания, стремительно уходит из - под неверных ног. Легкой тенью в цветастом халате мелькнула на периферии моего сознания КГБ. Принесла сладкое к чаю. На столе между нами - пластиковые стаканы с обжигающим содержимым. Да, мы и сами готовы обжечься. Учебники сдвинуты. Я сдвинут полностью. Сахара нет, но чай сладок сам по себе. Доставленные КГБ лакомства не востребованы. Двое слишком увлечены разговором, пусть говорит по большей части один из них.
Куда - то делась соседка Дочери Мясника со своей бабушкой. Куда - то делась усталость. Куда - то делись лишние звуки. Осталась только спонтанная, откровенная, Волгой разливающаяся ностальгия.
- Вдобавок у меня, прошу прощения, обнаружили вшей. Пришлось стричь голову под ноль. Представь картину: маленького роста, за портфелем и огромным букетом цветов не видно, да еще и лысый, как коленка. Хорош, первоклассничек! Сначала, само собой, нудная линейка с официальными речами. Тогда Империя доживала последние дни. Смуту ощущали даже мы, малолетки. Ладно. Затем - нас передали учительнице. Полная такая. Сразу разделила на пары. Мальчик - девочка. Угадай, кому пары не досталось? Ты удивительно догадлива, я тебе скажу! Вернее, не совсем так. Одна девочка, тоже кхм... невысокая, должна была встать со мной, чтобы пойти в здание. Но она... наотрез отказалась! Признаться, я ее прекрасно понимаю.
- И что же произошло потом? - отсмеявшись, спрашивает Дочь Мясника.
Рассказ довольно прозаичен. Несмотря на это, серо - зеленые глаза девушки искрятся огнями вечернего мегаполиса. Приходит время свернуть любые банальности тонкой трубочкой наводимых мостов.
- Потом детишки попарно зашли в школу. А я встал, будто вкопанный, смотрю на школьное крыльцо упрямым кабардинским бараном, рот открыл, только что слюна не стекает. Картина! Полный ступор, масло, холст. Выручила та девочка. Подошла, да и отвесила мне сочнейшего пендаля, сразу послушно пошел, куда следовало!
Возвращаюсь в реальность, где Певец пытается исполнить старинный романс, дико фальшивит, приглашая дам поочередно на танец. Только бы ее не пригласил, лихорадочно выстреливаю ошметки мыслей пьяного тапера. Но нет… Она остается холодна и безучастна. Мучительно и как – то нахлестанно наблюдать за ней. Концерт заканчивается, утонув в неизбежных аплодисментах. Головастик убегает первым. Кто из зрителей переживет наплывающим похмельным кошмаром год?
Чтобы попасть в учительскую их отделения С – 5, нужно перейти в другое крыло и там уже подняться на нужный этаж. Часы под потолком стремятся к семи вечера. Как всегда в этот час, застаю Избыточную Марину. Слишком крупные глаза, слишком высокая грудь, слишком много отдает работе. Умница, задорная красавица, искренна с детьми, осторожна с коллегами, профи.
Когда бы не все эти «слишком»…
- Отработал? – слишком громким, но приятным голосом спрашивает она.
Я вижу лишь ее монументальную прическу, копной возвышающуюся над монитором – Нам сегодня, наконец – то, установили кофе – машину, так что, если хочешь бодрости – получи бодрость. Был на концерте? Правда же, он наглый фанерщик? Ничего, скоро мои барды приедут! Я пригласила самого Пегаса! Мне тут сказали, ты пишешь? Лена Куницкая хочет провести поэтический вечер. Знаешь Лену? Вредная хорошая девчонка, Девятое отделение, кровь.
- Марина, милая, с тобой – нам не нужна никакая кофе – машина! – посмеиваюсь я, извлекая бежевую чашку с жирафом.
Она преподает русский и литературу, трудится в больничной школе секретарем, а на добровольных началах – массовиком – затейником. Снимает дом в пригороде, где живет со своим парнем и еще пятью молодыми парами по типу цивилизованной хипповской коммуны.
Слишком пухлые губы Марины изгибаются лучезарной улыбкой, она продолжает арт – обстрел, успевая сделать несколько дел параллельным курсом.
Человек, который умрет на бегу.
- Тебе у нас нравится? Ты нынче какой – то весь странный, необычный. Кажись, влюбился? Заболел? Надо сдать Н.Е. планирование – слышишь? Не наглей только, не бери дурной пример с информатика. Вам хорошо платят на основной работе? Ада зазывает меня пахать второй училкой русского, я, как могу, сопротивляюсь.
- У Ады были уроки? – делаю первый осторожный, партизанский глоток обжигающего напитка.
- Ага, были. Сделай милость, сделай кофе мне! Только два. На концерт она не пошла. Кругом лень вперемешку с Новым Годом. Ты что обычно пьешь? Звала в клуб, но куда я денусь, если дежурство? Корпеть до девяти минимум. Мой любимый Мураками летом пьет пиво, зимой – виски. Блин, хочу мартини. Информатик опять отвез Аду. У него подержанная японка. Ха – ха, я, кажется, становлюсь сплетницей. Наверно, чтобы окончательно не спятить. О, мерси за кофей!
- Скажи, Марина, почему у меня такая гнилая суть? - внезапно спрашиваю я, вклиниваясь в поток ее милой болтовни.
Марина на мгновение морщит прекрасный лоб, потом что - то припоминает как будто.
- Ааа... Ты о своих прошлых проблемах? Почему суть гнилая? Ну, не знаю. Честно говоря, сложно сказать, что хуже: знать, как все плохо или наивно верить в "а вдруг", "а если", "это специально"... Короче, как я!
- Я уже не верю ни во что давно, просто живу, как живется, чего еще ждать?
Откидываюсь на спинку стула, она выныривает из плена разномастных проводов.
- Да ладно, у тебя еще не все потеряно в жизни!
- Все - не потеряно, но - многое.
- Если есть что - то не потерянное, то уже хорошо. Подумай о людях, которые к 23 делают бдыщ, и нет их, подумай...
- Слабое утешение, вернее, вообще не утешение, но - спасибо
- Вот, что конкретно у тебя не получается?
- Жить нормально у меня не получается.
- Почему? И что есть норма?
- Сложный вопрос. Есть образ жизни в моем понимании. К которому я стремлюсь. И которого - не достигаю.
- Чего же тебе не хватает для этого?
Марина забросила кипучую активность, глядя на меня с выразительностью горящей революционерки.
- Счастья с гармонией.
Тишина. Потом она спрашивает:
- А что под твоим пониманием значит счастье?
- Покой и некое подобие смысла существования - сосредоточенно тру переносицу. Отчаянно хочется "Бехеровки".
- Ты же сам сказал: тебе не хватает счастья. Разве оно - не смысл?
- Да. Мне не хватает смысла.
- Что для тебя счастье? Задаешь ли ты себе этот вопрос? Готов ли ты за него бороться?
- Детка, я борюсь за него почти 30 лет. Толку? Или плохо борюсь, скажешь? Не думаю. Ладно. Мне пора. Спасибо за разговор...
Ухожу, допив кофе и машинально кивнув азиатской уборщице в коридоре.
- Смотри, не напорись там на людей, счастье которых - воровать и убивать! - в след мне смеется избыточная Марина.
Она любит Мураками. Мураками хотел писать, как Достоевский. Прощаюсь с больничным охранником, кивнув ему головой как - то по - заговорщицки. Я хочу писать, как Мураками. Хорошо бы создать что - нибудь на манер "Охоты на овец" - романа, ни один герой которого не называется по имени. Громогласный мир необходимо обезличить. Слегка поеживаясь на холоде, прохожу пустынно - индустриальной улицей, прочь от уютного, вязкого, липкого плена больницы.
Поворот, за ним еще один. Ночь - осьминог постепенно пускает запасенные чернила. Месяц басурманским мечом изгибается меж темных набухших сосками Капитолийской волчицы облаков. Останавливаюсь, чтобы проголосовать. Забытые богом "Жигулята" Зуфара реагируют сразу, как по команде выныривая из мрака жизнерадостным чертиком. Зуфар коренастый татарин в пахнущей кожей и дешевым табаком тесной засаленной тужурке, вросший в свой неказистый автомобиль. Говорит мало, однако по делу, веско. Добр, но своего не упустит никогда и, если надо, глотку перегрызть вполне может. Раньше владел забегаловкой поблизости, однако - погорел. Нынче извозчик.
Закрываю глаза, предварительно договорившись с ним, что тот будет возить его ежедневно с работы домой. За умеренную плату. Неожиданная идея. Раньше никогда не пользовался услугами таксистов. Теперь зачем - то нанял, по сути, личного водителя. Мысли притекают к Дочери Мясника. И к сайдингу.
Сайдинг… Люди обивают им свои домишки. Свои жалкие, унылые и никому, кроме них, на хрен не нужные домишки. В надежде, что кто – то не заметит общую убогость этих домишек. Примет их за более импозантные домишки. Возможно, захочет поселиться в каком – нибудь домишке. Что же происходит потом? Что же происходит на самом деле? Ответ предельно прост. Не надо быть ни умным, ни смотреть телевизор. Потом Обожаемый Мэр или еще более важная шишка вроде Господа Бога подписывает приказ о сносе. Подписывает недрогнувшей рукой. Или другой вариант. Налетевшая внезапно буря срывает хрупкую пленку сайдинга, обнажая старые бревна и гнилые перекрытия. Способы различны. Исход всегда одинаков. Валяй, обивай сайдингом собственную жизнь, старина! Только торопись. А то не успеешь выжать из продавца последние скидки!
... И губ беспечность соблазняет вишней
Асфальт кусают желтые трамваи
В координатах я немного лишний
Но раны сердца не остывают
Пульс учащают мягкие удары
Под кожей реки лихорадя дрожью
Мы снова вместе скроемся с радаров
Система шифров убежать поможет
Все между нами наполняя током
Сгорают страхи мутные сомнений
Рассвет приходит, как всегда, жестоко
Лучи соблазна скользят по вене
Ты ломкой кошкой выгибаешь спину
Скрываясь плавно между этих строчек
Хочу воскреснуть и опять погибнуть
От сладкой боли разорвавшись в клочья