Признаюсь сразу: «интриги» не получилось, анонимы рассекретились. Заглянула на страничку БЛК – что там да как? – а там участники во всей красе поимённо представлены. Ну и… ладно. Лично для меня это ничего не меняет: «Связи связями, но надо же, в конце концов, и совесть иметь». Впрочем, чего греха таить, приятно увидеть знакомые имена и любимые строки в шорт-листе – как говорится, счастлива знакомством, так держать!
И сразу – белый шар в копилку конкурса: выбор оказался труден. Колоритная десятка получилась, экспертам – честь и хвала! Финальные-то сливки снимать большого ума не надо: произвол и вкусовщина, вкусовщина и произвол. Каждый из десяти авторов по-своему достоин победы, и муки выбора оказались связаны не с именами, а прежде всего с конкретными стихотворениями: составляющие «троек» не всегда равновелики. Посему иногда «безусловные единицы» перевешивают в целом предложенное.
Добавлю, что мой «отборочный инструментарий» был предельно прост: слёту в яблочко! // оценила и запомнила // хочется возвращаться и перечитывать. И – остальные, тоже хорошие.
АВТОР 1. Александр Крупинин
Сложный выбор! Здесь, наверное, сыграла «безусловная единица» «…хорошего второстепенного поэта» – победила, не борясь за жизнь. Потому что – верю, и грустно, и чёрт возьми… Увиделось – и осталось. Да и Суходроков – тот еще гусь – подралась бы с каждой строчкой! Такое не забывается.
Никак без Басё? Ну и…Суходроков с ним.
1. Она была хорошим второстепенным поэтом
Она была хорошим второстепенным поэтом,
И вот в какой-то чужой стране изнуряюще жарким летом,
Полулёжа на шезлонге в саду, она умерла.
Неизвестная птица щебетала на сикоморе,
Внизу плескалось Средиземное море,
И никто ничего не заметил. Такие дела.
Как обычно, в саду на шезлонге она лежала,
Несмотря на жару, покрытая одеялом,
Социальный работник чистила рыбу для какой-то местной ухи.
А она умерла, не издав ни звука,
Далеко-далеко от детей и внуков,
И вслед за ней один за другим умирали её стихи.
Умирали юношеские стихи про блокаду
И ещё стихи, посвящённые Ленинграду,
Две известные в прошлом поэмы о людях труда.
За жизнь боролись только несколько строчек,
Написанных случайно, впопыхах, между прочим,
Которых, вполне вероятно, никто не читал никогда.
Она была хорошим второстепенным поэтом.
Впрочем, разговор сейчас не об этом,
А о том, что в южной стране есть красивый изысканный сад.
На сикоморе щебечет неизвестная птица,
В доме социальный работник над рыбами суетится,
Средиземное море шумит, как шумело тысячу лет назад.
2. Молитвы Глеба Суходрокова
В комнате Суходрокова вместо иконы зеркало.
Он по утрам у зеркала молится сам себе.
Глеб Суходроков верует, что сотворил Вселенную.
Вроде, задумал здорово, а получился бред.
Глеб Суходроков верует, что сотворил Суходрокова,
Вылепил по подобию и образу своему,
Бледного, бесполезного, слабого, одинокого,
Страждущего, облезлого, не нужного никому.
Глеб Суходроков трудится в бывшей больнице Свердлова.
Нищим ставит диагнозы, пьяницам, старикам.
Ставит он их, но чувствует, что ничего не ведомо.
Что там у них шевелится, не понимает сам.
Девушки тонконогие в белых халатах мечутся.
Нищим суют таблетки, горькие, как грейпфрут.
Пьяницы жаждут радости, но Суходроков лечит их,
Да никого не вылечит. Все, всё равно, умрут.
Вот он стоит и молится: "Господи Суходрокове,
Может, закончим, Господи, вечную маету?
Сколько ещё осталось мне прыгать шутом гороховым
В белой дурацкой шапочке и со змеёй во рту?
Верую и исповедую, ты Суходроков истинный.
Ты на земли полюбишь нас, яко на небеси.
Денег тебе пожертвую, двадцать четыре тысячи,
Сочный кусок говядины, только спаси, спаси"...
3. Мистическое путешествие
На старой полуживой девятке
По белой, засыпанной снегом Земле
Мистическое путешествие от Саранска до Вятки
С краткой остановкой в Йошкар-оле.
Четыреста вёрст по дороге, засыпанной снежной пылью,
И потом в придорожной закусочной "Кухня горных мари"
Будут самые вкусные в мире вареники подкагыльо,
Тушёные белки, гадюки, ежи, глухари.
И когда остаётся километра четыре,
В крайнем случае, пять, и потом обед,
В абсолютно белом от снега мире -
Нестерпимо яркий, слепящий свет...
***
Все поэты Земли от Гомера до Пригова
Собираются на планете в окрестностях Ригеля.
Ещё там из наших поэты Сатурна
От Хламхама до Хламхама-э-Хурна.
Сатурновцы выглядят малышами
С большими глазами, бахромчатыми ушами,
При этом брутальны и малокультурны,
Кичатся сверх меры своим Сатурном.
Вот один из них вынимает тетрадку
И кричит долгое-долгое "гррррр",
Потом "грр" очень кратко,
Потом снова "грррррр".
И часа полтора в таком порядке.
Прозрачная ткань из созвездия Псов издает ультразвук, и
В течение трех-четырех часов
Мы должны терпеть эти муки,
Пока выступает ткань из созвездия Псов.
В это время садится со мною рядом,
Улыбаясь мило, но всё же довольно странно,
Зауряд-врач второго разряда,
Мальчишка, погибший под Ляояном.
Шепчет на ухо очень плохие стихи про войну
В подражание Надсону.
Наконец от землян выступает поэт Басё
Выходит, читает три строчки - и всё.
АВТОР 2. Владимир Маркин
«Ох уж эти сказочки! Ох уж эти…» Сколько хожено без путеводных глаз над беспросветным небом, сколько можно? Да сколько влезет – хоть птичкой, хоть саламандрой. И чтобы уйти в себя, предлог не нужен, а условный камень с плеч – родненький такой – переплавляется без жалости и злости. Атмосфера! И – «Диптих»: точка в итоге, слёту в яблочко.
1. Водолей
Посуду сдать – и хватит, в аккурат –
купить для птички фотоаппарат
и заказать камин для саламандры;
пусть каждая совьёт своё гнездо;
зажгу огонь (распевочное «до»
возьмёт труба) и буду слушать мантры.
И нота «до» не нота, а предлог
уйти в себя, и выйти под залог
намоленного места на погосте,
и на свободе, в золото углей,
остаток дореформенных рублей
переплавлять без жалости и злости.
Мозг заражён, и вирусами слов
выглядывают мысли из углов,
в сухом итоге не хватает точки;
на что надеюсь, что держу в уме –
уже не помещается в суме
рождённого с сумою и в сорочке.
Судьба моя, дай время подрасти,
чтобы набрать и удержать в горсти
январских звёзд мерцающее млеко –
оплату за желания твои:
от цвета розы в золотом Аи
до ауры Серебряного века.
Часы (клепсидра) оттепели ждут;
я вижу время – можно из минут
лепить снежки, минуты не жалея.
Жаль только – птичка рвётся из гнезда
лететь туда, где время и вода
рождаются в кувшине Водолея.
2. Близнецы
Скрипучих половиц дощатый ксилофон,
здесь карта СССР с ремаркой: «Карта бита!»,
заброшенный чулан, забытый патефон –
и на конце иглы – и смерть, и «Рио Рита».
Сиамская душа, я так прирос к земле
родного городка судьбой провинциала,
что сам не ожидал, что окажусь в числе
предавших всхлип волны у сонного причала.
Июнь. Апологет созвездья Близнецов –
мой виртуальный брат – двойник по интернету,
просвета в небе ждёт, и зря в конце концов
срывается на крик: «Комету мне, комету!»
Жаль, зеркала его отзывчивой души
ночные облака накрыли чёрным крепом;
мне некуда идти в отчаянной глуши,
без путеводных глаз над беспросветным небом.
Знакомая тропа спускается к реке,
знать от реки тропа карабкается в гору,
мне нечего искать в далёком далеке
и взад-вперёд во тьме ходить по косогору.
И даже если снять условный камень с плеч,
дальнейший результат предугадать несложно:
дорожки лунной нет – и реку пересечь,
и ног не замочить, пожалуй, невозможно.
Молочный брат близнец, молочная река,
придёт сухой июль – всё станет, как и было:
в линейку белый лист и красная строка –
пока открытых вен не высохнут чернила.
3. Диптих
Высокий берег медленной реки,
колосья ржи, тропинка, васильки,
туманных далей романтичный флёр,
и женщина, несущая обед,
торопится налево, за багет,
где ждёт её прихода комбайнёр.
Он предвкушает встречу и еду,
он присмотрел уютную скирду,
но мы-то знаем – волею судеб
мгновение застыло напоказ;
окончен диптих, выполнен заказ
и женщина не переломит хлеб,
и не разложит сало на ломте,
и будет каждый на своём холсте
напрасно ждать и каменеть лицом,
и пальцами, отстукивая такт,
осознавать неоспоримый факт
того, что есть заказчик над Творцом.
Он разговор ведёт через губу,
он в книге судеб выберет судьбу,
заложит на странице василёк,
на землю бросит кости из горсти,
и выпадает – поле перейти,
кто хочет – вдоль, кто хочет – поперёк.
АВТОР 3. Геннадий Акимов
Эта вода (тут вдвойне метафора, потому что стихи как раз не столько водою полны, сколько воздухом: ветры веют, и запахи носят, и звуки… эхо картинки: странно? – и так бывает)… В общем, эта «вода» – всегда изобильна. Полна одержимого стремления приблизиться к «большому». Но стратегия – выжидательная: пусть «большое» само приходит, будь то океан или утопия. А как иначе? – мы красивые и смешные, узорышки… Мы – последние на земле.
1. Ключ
Кто-то носит с собой золоченый ключ,
Открывает клетку - выпустить зверя весны.
И тогда умирает империя серых туч,
И приходит утопия голубизны.
Молодая плотва кидается к свежей еде,
На лету попадает сому в усатую пасть.
Человеки ходят по изобильной воде,
Для поимки сома расставляют снасть.
Пахнет хвоей, а скоро запахнет ухой.
Крошки хлеба смешались с крошками табака.
Пахнет прелью и сыростью в чаще глухой,
Пахнет порохом - слабо, издалека.
Даже взгляд часового не слишком колюч,
Потому что кто-то проходит над ним,
На брелок нанизав золотистый луч.
И цветет бессмертник в лесной тени.
2. География
город париж, нижегородская область.
дядя жан удобряет вишнёвый сад...
паганель в сердцах пропивает глобус
и впускает в дом восточный пассат.
"караваны с коврами вышли из асхабада"
(далее тушь размыта, читаем: "...блюды...", "...упцы...")
где-то между бенгалией и снегопадом
их захватили румынские погранцы.
карта мира - завравшаяся интриганка,
страны сплетаются, законам и логике вопреки.
наши дети в поисках капитала гранта
одержимо прочёсывают материки.
помнишь: чайка по имени... впрочем, ладно,
не будем о грустном, уснём под прибойный шум.
старый осколок нового орлеана
океан выносит к нашему шалашу.
3. Солнце со льдом
Я не то что устал за лето, но тихонько схожу с ума.
Пробивает висок кастетом разухабистая зима.
Обдерёт, сатана, как липку, скинет с кручи в глухой овраг,
И поскачет, ликуя хрипло, с буерака на буерак.
Рыбий мех - неплохая штука, но не рвите губу крючком.
Голосит ледяная щука да кресты кладёт плавником.
Гул буранов и барабанов, треск морозовки на меду...
Собираю скупую манну, свежевыпавший пост блюду.
Ах, любимая, разреши мне стать узорышком на стекле.
Мы - красивые и смешные, мы последние на земле
Психотехники в красных робах, маячки аномальных зон,
Те, кто ищет грибы в сугробах, твёрдо веря: пришёл сезон.
Солнце спустится ниже, ближе, светлой долькой нырнёт в стакан.
Мы пойдём на летучих лыжах через Северный океан,
Где вмерзают киты в торосы, где у неба горят края,
Два диковинных альбатроса, льдинки беглые - ты и я...
АВТОР 5. Петра Калугина
Другой почерк – звонкий и угловатый: я так вижу… нет – слышу… нет на меня вашей грамматики. Только из этой «кучею малы» я (теперь уже действительно – я) не прочь уйти в рыбы. Ну, или хоть подглядеть, как оно такое делается: бордовое «люблю» мотыльков над электронным костерком. Потому что! Пальцы прочь! Мотыльки – не переводимы.
1. с высоты
с высоты летающего во сне
вижу город, растянутый на шпагатах,
вижу лица, запрокинутые к весне,
и саму весну – так близко, в пяти шагалах
вижу речку, ныряющую под мост,
угловатой набережной колено,
ветер, как таитянка, полощет холст,
за любовь обстирывая гогена
вижу в парке чертово колесо
для закатно-рыжей гигантской белки,
сальвадоры ловят меня за сон,
я, смеясь, ухожу под стрелки
светофоров, чей заговор обречен –
пробудившись, я тут же его раскрою…
кто-то ласково тронет мое плечо,
как просила, – не ранее, чем весною
кто-то меня «заладует» – пора, проснись! –
возвращая в тело из самоволки.
…на пустом шоссе звонко-синий анри matiz
разлетится в солнечные осколки.
2. Не боги обжигают пальцы
Не боги обжигают пальцы
над электронным костерком.
Слова толпою папарацци
охотятся за языком,
что зубром
ломится сквозь чащу,
сминает кроны, как ти-рекс.
Доисторический, как ящер.
Космогонический, как секс.
Они кричат ему: «давай же!»
И «обернись!» и «у-ла-ла!»
И карнавально валят дальше
Весёлой кучею мала.
А он, прикинувшийся глыбой,
Окаменелостью, быльём, –
Уходит прочь. Уходит в рыбы.
И рыбы плавают на нем.
Всё повторяется витками:
вода, движенье, пища, свет.
...И Бог поводит плавниками,
входя в безлюдный Интернет.
3. Бордо
Ничего не нужно, ничего.
Из бутылки тёмного стекла
Льётся виноватое вино
С бульканьем утробным. Из горла –
В тонкий пластик, полую ладонь
Наполняя тяжестью – вот-вот
Задымится, даром что не кровь,
Тару эту хлипкую прорвёт.
Упадут на землю и пальто
Капли благородного бордо.
Чокнемся тишайше, и никто
Не полюбопытствует: за что?
Космы трав, к воде пологий спуск.
Угольная плешка пикника.
Удочки расставившая грусть
Ловит взгляд на тень от мотылька,
На огромный, безупречный лист
Дерева. Уж он-то – не фантом.
Мотыльки давно перевелись.
Можно, я побуду мотыльком?
Можно, между вами постою,
Подержу стаканчик белый свой,
Вслушиваясь в тёмное «люблю».
Звук такой бордовый, горловой…
АВТОР 6. Тейт Эш.
Эта поэтическая вселенная объёмна и многопластова: над сепия-пейзажем возносятся и опадают росчерки острых, почти графических теней; плавно накатывают и отступают волны цвета… Какого? – разглядеть бы. Но – «мысли похожих особей равноудалены». А слова-следы остывают – но остаются: фоном, комариным зуммом, какой-то саднящей тревогой… Несовершенства и искушающая прелесть мира. Играем! Сохрани мне остров – я иду тебя искать…
1. Балтийская хореография
... в пальцах проснулась живость боярышника
Иосиф Бродский
заполночь.
мрачный дворцовый голод сполна ощутим снаружи,
даже почтенная лестница хищно тычется в палисад.
люди закончились.
небо упало в лужи несколько дней назад.
так оно и лежит - возле хлама, на битом днище,
всматривается в крыши...
сжав светляка в горсти,
бродит боярышник вдоль парапетов -
ищет,
где ему прирасти.
темень шатается, мостик дрожит, иудит.
чёрную жижу сплёвывает водомёт.
птица, разбухшая от намоканий, будет
спать на плече куста.
иногда мелькнёт
возле балконных осыпей
такой же боярышник (сущность, повадки, тени одной длины).
позвать бы, поговорить,
но мысли похожих особей равно удалены.
светает.
к захвату дороги готовится строй булыжников.
но пока не треснула асфальтовая скорлупа,
в свете фар ветка боярышника вдруг выгнется как Барышников -
помедлит -
и распрямится в диком шипастом па.
2. Волхв
Отворяют простор мосты,
Похваляясь своим уловом.
Ты однажды шагнёшь на «ты»
С древним городом двухголовым,
Где не надо ни вод, ни вед,
Чтобы видела вся округа,
Как выходим в соседний свет,
Не успев опознать друг друга.
Остывают слова-следы.
Здесь вода не живей воды.
Судьбы кружатся комарьём,
Только некуда нас увлечь им.
Мы словами кого-то бьём,
И собою кого-то лечим.
Столько было на шкуре швов, -
От кого - и не вспомнишь толком...
Человек человеку - волхв,
Если к ночи не станет волком.
3. Калипсо. Хроники отставных
В запалатную пустошь,
В иссечённую судьбами мглу
Ты его не отпустишь,
Укрывая в больничном тылу.
Сколько счастий не делай,
Как ни прячь от мирских навсикай,
Снова кто-то бестелый
Сквозь туман возопит: «Отпускай!»
Чья-то передовая
Без бойца не осилит войну.
Ждёт волна штурмовая,
Чтобы дом твой отправить ко дну.
В небесах приграничных
У богов затянулась ничья...
Вместо бланков больничных -
На ладонях твоих чешуя.
Тик метнётся по векам.
Ведь сама отпускаешь, смотри.
За своим человеком
Закрываешь себя изнутри.
--
чуть сутулый, шаталый
(хоть судьбу сквозь него перечти),
он уходит усталый
и тобою спасённый почти.
мимо нордов и остов,
с парапета спустившись едва,
тонет в яви как остров,
сохраняя тебе острова.
--
в оголтелой атаке
до углей небеса сожжены.
он идёт по итаке,
не узнавший страны и жены.
дремлют боги из гипса.
в храме холодно, в доме темно.
--
Полночь.
Вздрогнет Калипсо.
Атлантида уходит на дно.
PS. АВТОР 9. Чен Ким.
Люблю не меньше, чем раньше! Не считаю нужным скрывать. Но здесь номинированы не самые пронзительные (на мой вкус) стихотворения. Потому – поклон в постскриптуме.