Вот черта, за которую я не ступала, мир поет свою песню, и песня, как рана, и песня, как голод, как голос и город, в котором ты жил, но не был в нем молод. Часы поют песню в карманах и в залах, поет жалкий пьяница песню стакану, поет песню мать неуемному сыну, поют в небе птицы, крылья раскинув над странной землей, онемелой и зябкой, покрытой холодной сверкающей ватой, и люди, глухие и к песням, и к горю, плетут тугой кокон обычных историй.
Пусть там за огромным синеющим скатом несутся планеты, незримые взглядом, у нас понедельник, аврал, курс валюты, рабочие дрязги, душевные смуты, автобус застрял в середине дороги, озябшие руки и мокрые ноги, баулы со скарбом на согнутых спинах, ангины, простуды и прочие сплины.
А старуха с лицом пятилетней девчонки о чем-то смеется заразно и звонко - ей слышится песня в рычащем моторе о лете, в котором была молодою, в котором звенели на кисти браслеты, в котором встречала с улыбкой рассветы, которое длится уже как полвека - кусочек бессмертия вместо билета.
И вот та черта, за которой - не вечность, но что-то, чего не касаются речью, и жизнь - не дорога, а песня о мире, в котором все люди вдруг стали глухими, и лишь старики, подошедшие к краю о чем-то неведомом и вечном знают.
А мальчик, в чьих венах расплавилось время, смеется в ответ мне и в вечность не верит.