Когда ты сгоришь дотла
И превратишься в пепел,
И дворницкая метла
Пустит тебя на ветер,
Когда ты чужим плевком
Останешься, или окурком,
Когда ты останешься сном,
Растаивающим под утро.
Тогда ты поймешь, что ты
Только воспоминанье
Случайное, пустоты
Мыслей и чувств. Сказанье
О страсти живее, чем страсть.
Но ты-то уж знаешь, что нету
Прекраснейшего, чем пасть
Вместе со страстию в Лету.
Еще ты, наверно, поймешь,
Что был не так уж хорош…
А, впрочем, не так уж и плох,
Раз чей-то теперь ты вздох.
*
Только пепел знает, что значит сгореть дотла.
Но я тоже скажу, близоруко взглянув вперед:
не все уносимо ветром, не все метла,
широко забирая по двору, подберет.
Мы останемся смятым окурком, плевком, в тени
под скамьей, куда угол проникнуть лучу не даст.
И слежимся в обнимку с грязью, считая дни,
в перегной, в осадок, в культурный пласт.
Замаравши совок, археолог разинет пасть
отрыгнуть; но его открытие прогремит
на весь мир, как зарытая в землю страсть,
как обратная версия пирамид.
"Падаль!" выдохнет он, обхватив живот,
но окажется дальше от нас, чем земля от птиц,
потому что падаль -- свобода от клеток, свобода от
целого: апофеоз частиц.
Иосиф Бродский, 1986