Когда Вифлеемской звездой зажигается лампа в квартире,
чтоб тысячей искр раздробиться в стеклянных шарах,
нарядная ёлка - одна в накренившемся мире,
и ёкает сердце, и чуду свершиться пора,
как в детстве, чтоб крен тот исправить, и праведник знает молитву,
что свитками снега доныне хранима в веках,
и снова охотники Брейгеля, словно шагая на битву
не пики, а нити Вселенной сжимают в руках.
И город парит, как во взвеси, и чтоб удержать равновесье,
колеблемых чаш, надо всё же сходить на базар,
игрушки на елке в привычном порядке развесить,
согреть, как птенца, твои пальцы и, глядя в глаза,
сказать, чтобы ты не боялась. Что это – усталость и нервы,
что эти мгновенья падения в бездну, дрожанья в бокале воды,
пройдут. Это станция так совершает маневры.
И всё устаканится. И не случится беды.
Поверишь –не мне, а мальчишке , читавшему Лема,
студенту на встречи с Тарковским спешившему вьюжной зимой,
страница ли книги, экрана ли кадр –вот проблема,
то, что происходит сейчас – со Вселенной, со мной и с тобой.
До этой секунды , увы, мы не знали, как мир нестабилен,
что он только призрак метели холодной, нейтринной.
Среди невесомости снега парим мы с тобою,
пока зависают шары между ёлочной кроной
и нами, таращась на нас, как планеты в разброде,
и, вроде, все так же как было…Но что-то, конечно, –не так.
Шампанского шар- без фужера. И шпрота -не на бутерброде.
И Баха парик. И ключи от органа. И медный пятак.