Стихи я с юных лет слагал,
Таким, наверно, и помру.
И ни одной строкой не лгал,
Даст Бог, и дальше не совру.
Не на паркете и коврах,
О них – ни духом и ни сном,
А в переулках и дворах
Я рос путёвым пацаном.
Был тесно с улицей знаком,
Привычен был её оскал,
Махал частенько кулаком
И нож складной с собой таскал.
И в этом всём – ничья вина,
Такие были времена,
Была такою вся страна,
Всем памятна была война.
Тогда ещё фронтовики
Забыли раны, костыли,
Крепки их были кулаки,
Они ещё – ого! – могли.
Они ворочали тюки,
Цепляли туши на крюки
И рассыпали матюки,
Остры их были языки.
Могли, подвыпив, рассказать,
Припомнив бога-душу-мать,
Как приходилось отступать,
Как доводилось наступать.
И я их слушал, рот раскрыв,
Глотая разом, в полный дых,
Рассказов их глухой надрыв
О трудных буднях фронтовых,
О вёрстах фронтовых дорог.
… И вдруг - как будто кто помог -
Легли впервые на листок
Стихов моих две пары строк...
Ну, а дворовая братва,
По фене ботая слова,
Была, наверно, неправа,
Что всё ей было трын-трава.
По всей стране те пацаны
Сидели, часто без вины,
Из них ковали паханы
Весь криминалитет страны.
Я не из маменьких сынков,
Во мне есть много от братков,
И что-то – от фронтовиков.
Вокруг меня был мир таков.
А тот, кто в мире рос ином,
Кто не был бит, и сам не бил,
Путевым не был пацаном,
Он и не жил, и не любил.
А я любил и был любим,
Хоть часто этим был губим.
Но быть никак не мог другим,
Вокруг меня был мир таким.
Стихи я с юных лет слагал,
Они, наверно, неплохи.
А то, что паханом не стал,
Так этому виной стихи.