У окна стоит грустная дева, плетёт себе косы
И смотрит своими потухшими взглядами вверх.
Она уже тысячу лет как совсем-совсем взрослая.
Почти человек. Не совсем человек.
Жует мармелад её друг, нервным тиком моргая.
В машине он делает то, что совсем не ломал,
За новой деталью детально до полок шагая,
Фруктовый металл (металл - после гаек) глотал.
Они в суматохе какой-то - предпраздничной что ли
По дому играют друг с другом в войну мишурой,
Не замечая вокруг одиночества горького боли,
Делили его, как ценные ценности (в детстве) между собой.
Им стало так ленно страдать, обнимая картины в прихожей
И завтрак готовить в толпу, поедая в итоге вдвоем.
Они по ночам стали чаще касаться друг друга - и может
Их слезы зимой стали литься НЕ буйным ручьем?
Они в суматохе едят мандарины и чай, может, пьют
Гирлянды блестят - но все же не как их улыбки.
И это каким-то неведомым образом что-то.. Уют?
Его иллюзорность? Проекция? Или попытка?
Он ворот рубашки поправил нелепо и после
Прильнул к бледной деве, губами касаясь неловких ланит
Шептал: "Ну - Мария! Все будет прекрасней, чем осенью!
Нас даже с тобой бесконечность простит!"
И пусть бесконечность действительно даст им свободы
От близких, от тяжких потерь, от кровавых убийств
Прожить им осталось - считая доступные годы -
Ну.. Целую жизнь?