I
«Не тот мудрец, кто был в раю,
а тот, кто убежал из ада,
кто выпивая чашу яда,
судьбу благословит свою.
Не тот мудрец, кто все успел,
а тот, кто ничего не стоит:
быть нужным -- самое простое,
трудней остаться не у дел…»
Полуподлец, полуфилософ,
офигевая от вопросов
о вечном смысле бытия,
он напивался как свинья –
«In vino veritas? In whisky!» –
и расставался по-английски.
«Твоя навек!», «Ни дня без строчки!»
Им это было не дано.
Писатель – слабое звено,
зато от точки и до точки.
«Cogito ergo sum» – отлично,
но для народа неформат,
«To be or not» пессимистично
и светит суд за плагиат.
Изменчивость равно свобода?
Он был спокоен, как природа,
и равнодушен, словно бог:
«We’ll never roll but nor to rock…
и как ни начинай ab ovo,
пишите письма — все не ново».
Он был неплох, когда со скуки
однажды сочинил роман:
его герой был наркоман,
что на себя наложит руки,
но проходил за годом год,
герою встретилась невеста,
короче, сволочь все живет,
а это нам не интересно.
Шутя исследовал натуру
циничный Том. Свою Лауру
привычно с дурой рифмовал –
меня он разочаровал,
хоть изначально знал издатель:
нутро поэта суть предатель.
Когда на бой пошли народы –
кто в ад, кто в рай, кто на парад –
и каждый первый был бы рад,
кабы уделали урода,
Том провалялся на диване,
как признанный авторитет:
«A propos… lupus aut cani –
такая суета сует…»
Зато Лаура не дремала,
зане ей мира было мало,
и хрупкий рушила уют:
«Сарынь на кичку! Наших бьют!»
Как говорится, NO COMMENT,
Но story нужен happy-end.
II
Мне нравились(какой пассаж!
слились в нем вопли краснокожих,
славянофильские галоши
и европейский саквояж)
обворожительная ясность,
с которой истину несут
прибить на крест с табличкой «гласность»
и в каземат на быстрый суд;
мне нравились – ну право! Bravo!
ажиотаж всемирной славы
и шелест глянцевых страниц
с юнцов оравой и юниц,
артистов царственная прыть
и то-чего-не-может-быть.
Мне нравились загадки Тома
и тайный замысел творца
слинять, но не с того конца,
где все publicity знакомо;
Лауры трепетной заскоки
и между делом болтовня,
те недомолвки, экивоки
и чистокровная фигня,
что называется любовью,
но у чужого изголовья
кадить свечой – прескверный грех.
На всех одна, одна за всех,
о felix sanctus! Voila!
Куда вращается Земля?!
Зачем к нам Йолупукки мчится
и вторит Бойлю Мариотт?
Какой стремительный деспот
народу в сердце постучится?
Зачем уныло звезды блещут,
цыганка юбками трясет,
зубами недруги скрежещут
и оливье ни то ни се?
Каким зловещим bric-а-brac'ом
сцепились овен с красным раком,
и рыбы прутся косяком,
угар растет, как снежный ком?
И жизнь идет, увы, на убыль,
jak w dupu zeszpecony dubel.
Не тот мудрец, кто все успел,
здесь ходит Пушкин иностранцем:
он не был вегетарианцем
и правоверных од не пел,
он не читал Умберто Эко,
не тыкал пальцем в телефон,
и умер раньше на два века,
чем был бы йеху запрещен.
Не тот поэт, кто рифмой-плеткой
приударяет за красоткой
и после женится на ней,
не тот дурак, кто маршал Ней.
Кто виноват? Конечно, Дама!
Не Туз, не Туз, не Туз... Не драма.
III
Моя задумчивая муза,
томится в стойле твой Пегас!
Был нужен, как козе фугас,
как катету гипотенуза,
потешный полк вдовы Клико,
Реми Мартын,Шивари штука...
Чтоб не входила глубоко
в народ мятежная наука,
вломив по головам указкой
и паству сокрушив фетяской,
попы обрящут мир с амвона.
Моря достались Альбиону.
Измучен казнию покоя,
вулкан Неаполя пылал,
бряцал самозабвенно галл,
но выйдет ли раввин из гоя?
Синедрионы в ус не дули,
страдал на лыжах пастор Шлаг,
летели холостые пули
и куркули считали лаг:
«Доу Джонс, Насдак, hi tech, Gehenna,
швартуй ковчег – по курсу Вена.
Как таковое c'est la vie
есть плод и денег и любви».
Сей муж судьбы, сей призрак дикий,
пред кем унизились цари,
исчезнувший как тень зари,
не стану спорить,Карл Великий,
кабы не декабристов сходки
там, где свирепствует борей.
(Читатель ждет уж рифмы «водки» –
так на, возьми ее скорей!)
Шли месяцы, стал ропот ниже,
мы оклемалися в Париже,
там, как всегда, Алжир и Мекка,
пекинский le homard из хека,
Montrez-moi, je vous en prie
ce pour une femme... Вам три? Нам три.
Авось, о Шибболет в полоску
с орнаментальным рукавом,
как замок, обнесенный рвом,
и с виду неприступный в доску,
застрельщик масс, герой мгновений,
лукавый щеголь, враг труда,
я избегаю слова «гений» --
я тоже гений иногда.
Финал гремит, пустеет зала,
толпа на площадь побежала,
там упоительный Россини
и prima donna в платье синем,
на этой славной ноте я
прощаюсь, милые друзья.