Что-то ищут все самое главное в поисковиках
Жгут бумажки помятые под куранты
Бросают в бокал, чтоб сбылось..
Ну и что? – да пока никак,
Пока только спилось
И съелось. все эти долбаные салаты,
Не остались на первое января,
И я, честное слово вам говоря,
К этому празднику обжорства
Не притронулся даже нисколько.
А если и обожрался то только лишь вискаря,
Как тогда у вечно пьяного друга Николки,
Когда закрывались шторки,
И семь дней лилось веселье в бокалы.
Правда Коли потом не стало,
И сейчас редко о нем говорим
Но это другая история –
И ее бы спросить у жены у его Виктории
Но она отправилась вслед за ним…
Вот и гимн.
Все встают че-то, чокаются хрусталем,
Еще бабушкой вывезенным тайком
Из суверенных запретных тогда заграниц.
Вот и первый падает ниц,
Ведь шампанское лихо бьет по пустой голове
Когда ложится на вчерашнюю водку
И на позавчерашнее пиво.
И он что то бурчит там в салатной густой траве
Мол, мы умеем отдыхать красиво,
И зубами пытается взять селедку.
Вот второй. Бьет сначала об стол а потом жене,
И она отлетает на первого, а потом к стене,
Непонимающе шепчет, ведь праздник, Толь.
Ну родилась я ведь сразу стервою,
А ты, мол, козлом-то стал
А Толя опомнится только к весне,
Когда и жена и дети слиняют к первому,
Который тогда спал.
В тарелке лицом и душой.
И поэтому главного то и не сказал.
Что спал он не только здесь,
И порой не один, а именно с Толиной женой…
А потом и остальные перепились,
И пока новый год проходил страной,
И стучался в каждую дверь,
Они в мутном угаре, в хмельном табачном дыму,
Две недели не открывали никому.
В том числе и ему.
И так и остались в далеком и каждому из них дорогом
Девяносто втором.
В мелких кухонных дрязгах, среди миллиона смертей.
И ты пей.