Подняв налитый до краёв подойник,
Груз плоти подхватив другой рукой,
Смахнула в грязь просоленный повойник,
Зашлась клокочущим, надсадным воем,
От боли обесцветившись муко;й.
Она - молчальница, бесправнее скотины.
Привычная всему - в пятнадцать лет –
Работница на всех. Покорней животины
Для старого вдовца, что выбрал сиротину,
Как лошадь на торгах, и не было, и нет.
Боль кровью залила подол рубахи,
Как год назад – он на страданья дюж:
Ладошкою, закусанною страхом,
В рот загоняя крик, стонала птаха
Под пьяным мужиком покорно – муж!
Навоз расцветили невиданные краски:
Что белым наплескала – молоко.
И вспомнились огромные ромашки,
И божьи, красненькие (в точечку) букашки,
Кровиночки, ползущие легко.
Елозя в темноте за стойлом грубым,
Слезой в белках коровьих глаз дрожала,
Кусала развороченные губы,
Не знавшие о ласке слова «любый»,
В поту трудилась – тужилась, рожала.
Молилась, округляя губы ступицей.
Щепотью мелкою крестя привычно грудь:
«Ох, не оставь, Пресветлая…Заступница…
Кто, окромя тебя, за бабу вступится?
Ох, матушка, ну подсоби чуть-чуть!
А позже, отгрызая пуповину,
Целуя обморочно в темя, грудь…везде
Его, спелёнатого в белую холстину,
Согретого дыханием скотины,
Доверчиво приподняла к сияющей звезде.