ВИКТОР ВИТТИНГ
ЗАЛ ОЖИДАНИ«Недозрелый месяц завис над планетой Земля, мертвый — над умирающей».
Джон Фаулз
Волхв
- * -
I Устная скорлупа
«… я превратился в Яго, оставшись при том Венецией, покидаемым краем, начальной точкой дальнего пути».1
С тобой иль без тебя… О, нищета
рассудка моего без вдохновенья,
без кружевной накидки на коленях,
украденной у осени с холста!
Какими я глазами подглядел,
уверовал в Поленова, как в тайну,
и в Левитана росчерк неслучайный,
похожий на прозрачность па-де-де?
О, нищета моих усталых рук!
Когда б я мог вот так, на полувздохе,
подобно им выпрашивать по крохам
у осени её немой испуг!
Когда б я мог переложить его
на музыку сонета и колени,
с тобой иль без тебя — не в том значенье,
твои укрыть в предчувствии снегов!
* * *
Вначале были красные тона —
двадцатый век. Потом он станет чёрным,
как кофе. Так поджаренные зёрна
завариваешь, греясь допоздна
у мартовских посул и, как бы впрок,
предчувствуя голодный двадцать первый,
жуёшь эпоху, оголяя нервы
друзей своих, под впечатленьем строк
из цикла «Устной скорлупы», где мир
то предстаёт в одеждах гражданина
у стен дворцов, а то с капризной миной
бранящимся на «залежалый сыр»,
посаженный на трон!.. Где мёртвый цвет
двух лиц — Иеговы дополнит маску.
Где небо к вечеру всю выльет краску
пурпурную — в корзину жёлтых лет.
* * *
Мне трудно вам советовать — всё прах,
как прах и то, какие с нами чувства.
И посмотрите — звёзд, и тех негусто,
и санный путь заносит на глазах.
О, этот снег, жестокий и сухой —
песок испепеляющей пустыни!
И что ему до наших тонких линий,
до губ, и голосов над тишиной?!
Скрипят полозья!.. Трудно говорить.
Ещё невыносимее — молчанье.
И, кажется, любое слово канет,
произнеси его. Но хочется как… ЖИТЬ!
* * *
Склони главу. Служением возвышен,
как Рода сын у стольного шатра,
молись России, северным ветрам,
поэзии и петербургским крышам!
К столпу Александрийскому низвергни
свой век пустой, и в качестве ином
рассматривай надтреснутое дно
в сосудах каменных с вином для черни.
Беги от лжесвидетельств и соблазнов,
как Блок бежал, не ведая ещё,
что будет поколеньем возвращён
на пьедестал, изъеденный проказой.
И всё ж — твори, соразмеряя поступь
своей строфы — с течением Невы!
О, знать б кому, когда «Иду на Вы!» —
я возвещу, мгновением ниспослан?!
* * *
Мы выросли в чужих дворах без нянек,
без матерей, отдавшихся войне.
Вслед за отцами — канули в стране.
В гранитном сером камне
остались жить на набережных невских,
чтоб выходить с туманами в дозор,
и склянки бить, и тешить рейдом взор,
иглой Адмиралтейства.
«Свободные», мы научились словом
развенчивать дворянское гнездо
своих веков, и нам не повезло
с парламентской половой.
Мы выгорели в нищенских подъездах,
осыпались трухой осенних виз —
теперь уж выездных. Нет, не каприз,
мой визави любезный —
мы видели рождение сверхновой!
* * *
В. Б.
Вероника… Венера… Венеция…
На горячих песках средиземных
я пишу бесконечное — с кем Вы?
И откуда?.. Скажите, не жрец ли я
храма Солнца?! Что небо июльское?
Что гротеск без восточного ветра?!
Я — в поношенной шляпе из фетра
приношу Вам своё чувство русское.
Вероника… Венера… Сомнения
над моей поэтической фразой.
Ах, скажите, Венеция — разве
Вы не слышите в ней откровение?..
Вероника… Венера… Венеция…
Я — люблю Вас!
* * *
Ещё пытаешься носить лицо
под маской равнодушного презренья
ко всякой пустоте. Ещё не пленник
усталых рук, что падают кольцом
на плечи нам. Ещё не раб причин,
подобно прутьям в бельевой корзине
сплетённых меж собой, и тонкость линий
предпочитаешь зрелости морщин.
Ещё живёшь. Но белая строка
с трудом даётся, как и чувство меры
к согретому вину… и ты — не первый,
хотя не предаёшься пустякам,
как сытый «римлянин». Ещё живёшь.
Ещё глотаешь нищету предзимья
и с грустью вспоминаешь чьё-то имя,
и ветер в ослабевших пальцах мнёшь.
Ещё — ЖИВЁШЬ!
- * -
II Волхв
«И Ричард, конюх, выскочил во двор,
держа над головой фонарь, заливший
кромешной темнотой его глазницы
и яму рта».2
СЛЕД
Прозой, прозой скажу о России
потому, как и песен не стало!..
Но поймут ли Язык? — даже имя
подменили Творца! Мало?.. мало?!
В храм вступивши «Господний», взгляните!..
Слёзы, слёзы мои на престоле
горькой медью лежат! Соль избытком,
что от века досталась — исполнить?!
Кто скопил серебро?! Вот — взыскую!
Босым выйду на Поприще людно.
крепко Посох возьму: «Где, "князь", юность
дома царского?.. Так ты мир судишь?!
Вот Я — ВОЛХВ!"
* * *
Я ищу в отрицании СЛЕД протяжённых миров,
столь далёких от вещного мира коротких иллюзий,
что воскликнуть посмею: "Ничтожные — прочь! Моя кровь
у варана струится в зрачке — до предела взгляд сузив!!!"
* * *
Я пришёл к философскому хламу.
Так дотошный хозяин в кладовке
возвращается к прошлому, ловко
отделяя наследье Приама
от двуликих преамбул — рескриптов
«брать на понт». Здесь о Понте Эвксинском
речь пойдёт. Здесь похмельем от виски
застоявшийся воздух пропитан.
Ветра нет. Я пришёл, как наследник
светлых арий! Да-да, долгожданным
исполнителем Промысла!.. Ждал ли
кто меня?! На кладовку повесил
некто мёртвый завет. Некто петли
вколотил мне в язык, не подумав
о ЯЗЫЧЕСКОМ ПРАВЕ!.. Под утро
я затем и пришёл — кто в ответе,
как не Бус?! — к философскому хламу!!!
* * *
Вам не кажется явным, что Коммод-секутор использует сеть
и трезубец использует, чтобы сразить благородность Престола?..
Я одену доспехи… но нынче не стану, как Бирра, говеть —
пусть бы даже пред миром в слепом отчуждении взвою я в голос!
* * *
Отчуждение ценою в жизнь.
Кто сойдёт оратаем по сходням?
Кто на берег ступит?.. Кто исполнит?..
Кто ещё восстанет против лжи?!
Новый Савл?.. Свидетельствую вам,
как последний из Последних — зрите!
Танец, вальс со смертью — тьмы обитель!
Православия "Девятый вал"!
Заклинаю!!! — с ними никогда
не танцуйте. Смерть не знает правил!
Ветхий храм заветов не избавит
от единства двух! Так кто воздаст?!
Кто язычества подхватит меч
обращающийся, Святослава?..
Боги!.. Люди русские — вставайте,
сбросьте идолов пасхальных свеч!
Подымайся, Русь!..
Я — ВОЛХВ!!!
* * *
Из сумы подаяний я чаю извлечь
только то, что отрадно Столу на сегодня.
И прошу об одном: как наездника с плеч,
крест нательный сними свой, как сбросил б поводья!
* * *
Как псам без рвотного обряда
и нам не жить. Сезон охоты
всегда богат на гон без квоты,
на кровь и смерть. Мелькают в кадрах
флажки, флажки — не откупиться.
Горит! Сгорает «в-хлам» февральский
в потёках талый снег, и слякоть
смердит!.. «Единство» пялит лица
на Русь святую. Под прицелом
наш век, наш кров, наши устои.
Горячий, на крови настоян
февральский гон постели стелет.
И мы, Богов своих не помня,
желудки вывернув изнанкой,
уходим, оставляя накипь,
на белом — красное… В знакомый
вираж уходим — по спирали!
* * *
А скажи-ка ты мне, птица вещая,
Гамаюн-птица, что мне назначено?..
И кто Ирий стерёг бы, коль ночью Я
под твоим, Русь-крылом, да не нянчил сон?!
* * *
Оптимизация, 2015 = геноцид, 2015
Эгрегор проклятия
Отхлёбывая «с-горла», щурясь
на неба край, непостижимо,
я слышал ор… то кровь по жилам
бранясь, выкрикивая «чур мя!»
стекала, алая в колодец,
в глубины. Буднично-одышлив
день догорал, как если б вишню,
иссохшую под чёрным солнцем,
срубил бы кто. Срез кровоточил.
Отхлёбывая «с-горла», длинный
я взгляд бросал. Я видел спины
нечеловеческих обочин.
Я видел чёрный срез в квадрате
окна — чужое-в-дымке-солнце.
Срез кровоточил дном колодца,
песком безжизненным. Обратной
дороги не было!.. Я видел
загон. Я видел сеть, трезубец.
Я слышал плач. Так кто безумен
из нас?.. Не ты ли, раб Давида?!
* * *
Вам меня не понять?!
Где уж там, коли встал рахдонит над Россией.
Я — конечная ЯТЬ.
Как оратай, похмельную чашу испил Я.
* * *
Н. Я.
Дрожа и кутаясь в рванину
тумана утреннего — случай
из ряда вон! — я строчку мучил,
как некогда заблудших спины
рукою твёрдой ради жизни
я жаловал. Теперь эпоха
поганая!.. Всё круче похоть.
Всё крепче пьют на горьких тризнах
и в пляс пускаются. Сбирётся ль
когда… и кто Уставом вещим
«идти на Вы» — набегом тешить
свободу?.. Кутаясь, как осень,
в рванину волглую — на череп
я наступил. Всё повторилось —
и роковой укус, и милость
свой кубок не допить на четверть…
как некогда Олег!..
* * *
Я, Бус крови, вправе гебраизм смыть
с Лица земли! Я повелел Россию
поднять с колен! Я положил в умы
сынов её — призвать Асуров силу!
* * *
Н. Я.
Вернуться бы к Столу!.. Но как забыть
кровавый час — дозор полночной стражи?
О, если б знать, чья ложь тебя обяжет
и чья рука — не знать моей судьбы?!
На все твои четыре стороны
лежат дороги — каждая с приметой.
О, если б хоть одна тянулась к лету,
да за Калинов мост — беду избыть!
Тянулась бы тропинкой — не дыши,
не поругай, не оборви, не выдай
и не сойди, доколе будет идол
сидеть в красном углу твоей души.
пока не будет проклят свиты срок,
и ковш «Большой Медведицы» не выльет
ночное молоко… Авесты имя
покуда не ворвётся колесом
в твою судьбу — к Столу я не вернусь!
* * *
Как я помыслил, надо б придержать
сухим остатком у жида в желудке
его ж гешефт. Так лезвием ножа
Правь жатвой прорастёт! Гандель — пожухнет.
* * *
Оптимизация, 2015 = интерфейс ветхозаветной схемы
Предсказание Кассандры
Бессонница. Халат внакидку.
Неодолимое желанье
под шёлковой остаться тканью
закрученной в спираль улиткой —
решает всё. По высшей мере
ты снова увлечён сложеньем
Атреи чисел — вызвать к пенью
рукою Клитемнестры двери!
Шаги. Короткий вздох и чьё-то
дыхание так ощутимо,
что боль в висках невыносимым
взрывается предсмертным счётом
всё тех же чисел. Знак погони?!
Ты ловишь взгляд, как бездна чёрный!
И кровью прорастают зёрна
предутренних часов в ладонях!
Эгист?.. Очнись же, Агамемнон!
* * *
Справедливость и Промысел!.. Ищет любовь
иудей воцерковленный. Я же — от мира.
Заповедую так — да не вменится кровь!
Да не взыщет лукавый раб русского пира!!!
* * *
Лука! Ты надеешься здесь найти
раковину — нашёптывать сплетни?..
Пустая затея в день последний
года собаки, грызущей настил
современности, продолжать игру
на интерес с Гогом и Магогом,
припадать к одышливому богу —
искать затерявшуюся иглу
в стоге сена. Лука! Я слышал бред,
твой, именуемый благой вестью,
нашёптанный в раковину вместо
покаяния за суетность лет,
за сотрясение воздуха — звук
для уха, в сущности, бесполезный…
как бы сопутствующий болезням
раковины, выброшенной в траву!
* * *
Всё — насквозь! Всё — обнажённо!
Всё, как если бы последний
«князь» Сиона пал! Из ножен
поднималась ПРАВЬ на пену!!!
* * *
Оптимизация, 2015 = Шем гамефораш, 2015
Дизраэли и Гамбетта
С лица не пить… И всё-таки ищу
в Кремлёвской тьме намёка на подобье,
как Диоген искал среди надбровий,
взметнувшегося лба — зажечь свечу.
И всё-таки — пускай меня побьют,
как били в кровь во все века за чтенье
арийских саг — я всё ж найду призренье
средь мудрых, отлетающих на юг
к Богам Рипейских гор!.. А что там «свет»,
загаженный бездарной режиссурой?..
С лица не пить! — на Гефсиманских шкурах
разыгрывает фарс, хоть верь не верь.
Меня побьют!.. И всё-таки я прав —
взметнувшегося лба не повстречаешь.
Ах! Было ведь и Русское начало,
его строка — «Унылая пора!
Очей очарованье!»
* * *
Когда гешефт — суть формулы «Единства»,
когда российской Славы СЛЕД — в помине…
Я — подымаюсь! Я — позор испил свой
до дна, как КНЯЗЬ!.. Мой ПОСОХ — псов не минет!
Я — Бус Лютень!!!
* * *
В. П.
Ты — виртуоз?.. Колено преклоню
пред Гением, когда бы Он позволил.
Но в том и дело — нет с тобою воли,
как нет и крыльев, улететь на юг.
Но Духа Зороастра есть струна,
и есть рука моя — финал исполнить,
«конец и вновь начало» — в чистом поле
пред тьмами Аримана устоять!
И я возьму аккорд, как прежде брал
меч обращающийся Святослава!
И плеть возьму… И будет час прославлен
Прозрения!.. Ха! Ты — геккон, «мой брат»!
* * *
Не Бог языческий — сатир обрюзгший,
поэт провинциальной режиссуры…
Я, всё же, вопреки хозяйским курам,
из табакерки добрую понюшку
втянув ноздрёй... Я предпочёл свободу —
чихать на клир!.. Ха! Кто из вас посмеет,
насест покинув, оказаться с теми,
кто родственен языческому сброду?..
Ха! Я — один из них! Я — пересмешник!
Я — старый шут из свиты Диониса!..
Не вы ли из его клюёте миски
мякину?! Ха! Тщеславие потешить
моё!!!
- * -
III Эрато
«Я — язычник, лучшее во мне — от стоиков, худшее — от эпикурейцев; им и останусь».3
Проскений, орхестра под открытым небом раскрылись предо мной неожиданно и выпукло, как если бы — но кто? — сорвал с глаз моих повязку или же с лица убрал ладонь свою, мозолистую и жёсткую. Алтарь Диониса в передней части орхестры и скена, фасад храма на заднике её — завершали картину.
Взглядом, как бы со стороны, я видел себя в центре подковы, локтях в десяти и выше орхестры, освещённой светильниками. Ветер, свободно гулявший между рядами сидений, поднимавшихся уступами вверх и окаймлявших орхестру, наверное, раскачивал пламя. И от этого сама орхестра, скена с хором перед ней и полухорием же «киссийских плакальщиц" вызывали во мне чувство какого-то восторга и, вместе с тем, поднимавшихся из глубин подсознания волн почти благоговейного ужаса из-за невозможности до конца понять и примерить всё, происходящее здесь — к себе.
Наконец в орхестру через парод вошёл корифей и подал знак к началу.
Хор тотчас же запел.
Радуйся, смертный, почтивший алтарь Диониса своим подношеньем
с лозы виноградной — амфорой, полной вина, приносящего вечность.
Радуйся! Радуйся девам танцующим, ланям подобным — на склонах
к небу и звёздам воздевших прекрасные руки — Богам воздаянье!
Но вот он поднял правую руку и, остановив пение хора, обратился ко мне.
Муж многомудрый! Сегодня даём мы тебе представленье,
как одному из достойных: танцовщицы лучшие будут
славить искусством своим Диониса алтарь и Олимпу
дань воздавать песнопением стройным и плакальщиц криком.
Ты же внимательным будь, и одной из танцовщиц прекрасных,
равным Афине Палладе в движениях тела искусных,
должен отдать предпочтение, выбрав себе в дом подругой,
дабы очаг не угас твой, однажды зажжённый Гермесом.
Так говорил он. И вышла одна из желанных. Другая,
следом за ней, поощрённая жестом моим и призывом
круг завершила, подобно, как землю светила обходят,
чтобы придать окончание суткам — Богам подношенье.
Так повторялось: луна заходила, и солнце вставало,
чтобы опять и опять под волшебные звуки кифары
взор услаждать мой. Я стал узнавать и одну. И в движеньях
той, что живее и легче была, вспоминать Пенелопу.
Не ошибись, — мне шептала Афина, — очаг не гаси свой,
круг завершая... Тогда я Кассандры пророчество вспомнил
и Клитемнестру узнал, дочь вторую владыки Тиндара.
И Агамемнона, ставшего жертвой измены, увидел.
Встал, и Афине я вновь поклонился, Зевесовой Дщери,
что принесу гекатомбу теперь же из стад моих вольных
в щедрую жертву Олимпу, как мужу всегда подобает
так поступать. И Она приняла мою дань благосклонно.
Я же лицом обратился тогда к корифею, и начал
так говорить, поднося ему кубок с вином благородным,
смешанным в кратере с кровью быка, принесённого в жертву
здесь же, рукой одного из соратников, пояс носящих.
Сколько речей ты держал, подобающих долгу, и ныне
я благодарен тебе… и всему, что пред взором открылось,
как Провидение. Но неужели, на руки приму я
хоть бы одну из прекрасных, чтоб стать обречённым ахейцем?..
Тотчас погасли светильники. Возглас Афины Паллады
в сердце моём, оставляя глубокую рану, разбился.
И корифей удалился. И хор с полухорием вышли.
И начертала Эрато на воске желаний — омегу.
И указала перстом на алтарь затемнённый с фигурой
странною возле него, на осле молодом восседавшей,
бросив, что если угодно мне было от дев отказаться,
с тем и даются мне скорби. И с тем же — падение жизни!
И не было воды.
И не было ни глотка чистого воздуха.
И не было ни тени, ни места для неё.
И не было ни времени, ни пространства преклонить голову. И полуденное солнце, остановленное Иехошуа бин Нуном, висело испепеляющим Молохом над некогда цветущей долиной Киалима, окаймлённой Таганайскими величественными вершинами, оберегаемыми, до дней брани Неразволочной, матушкой-Стряпухой.
И не было каменных рек, и только их оплавленные останки, как обнажающийся меч, время от времени, и раз за разом, сквозь мой зрачок, рассекали окровавленную сетчатку глаза.
И не было под ногой моей ни пяди земли.
И пепел… и пыль пепельная поднималась, и висела столбами над каждым следом моим.
И не было ни дуновения ветреного.
И не было ни шелеста травного.
И не было ни бормотания лиственного.
И не было ни кустарника, ни дерев.
И не было ни щебета птичьего.
И не было жизни.
И тогда Духом поднят я был над землёй.
И сказано мне было, — смотри… и слушай!..
И очнулся.
И угас очаг мой.
И остыл под пеплом материнский шёпот.
И забылась молочно-грудная мягкость, куда утыкаясь лицом, всхлипывая, можно было выплёскивать, без остатка, ужас сновидений — с неизменно-чёрной комнатой, с узенькой, сквозь дверную щель, пробившейся полоской света на полу, с чьим-то присутствием за спиной и волей его, холодной и цепеняще-связывающей.
«… никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия».4
И сердцем «принимал благоволение».
А из другого угла, из бездны его непроглядной, катило-накатывало на меня колесо, подсвечивая-подмигивая очами своими, и в нём ещё колёса, каждое-в-каждом, и было их числом двенадцать, —
Накатывал июльский вечер
катком асфальтовым… «Мессия»
под небом умирал — бессильный
что-либо предпринять. Лишь ветер
ещё трепал кусты акаций
подёнщиком. Арба скрипела.
И мрамор не казался белым
античной статуи без пальцев
отбитых. Каждое движенье
боль причиняло. Крест. Голгофа.
Накатывал Гиркана профиль
сквозь пелену в глазах… и жженье
в груди не обещало влаги.
Жара. Июль. Век двадцать первый
накатывал катком на перлы
моих скитаний по бумаге —
нечаянных реминисценций.
И плакала душа.
И болела… болела.
И «К колесам сим, как я слышал, сказано было: "галгал"».5
Всё — суета! Но профиль тонкий
Свечи, затепленной от спички,
так выразителен привычкой
смотреться в острые осколки
разбившихся зеркал, что, право,
мир представляется мне в «лицах».
И сморщенной отведав пиццы,
ещё оставшейся от славы
эпохи кисти Леонардо,
запечатлевшего двенадцать
святых апостолов в палаццо,
я всё ж предпочитаю бардов
воскресной службе. И колени
судьбы, укрыв своей привычкой
свечу затепливать от спички,
впадаю снова в настроенье —
метаморфоз.
- * -
IV Гекконы
«Я поднял лампу и повернул карточку, чтобы посмотреть, не написано ли что-нибудь на обороте. Но узрел лишь поджарого геккона, что врастопырку висел на стене и встретил меня затуманенным взглядом. Гекконы предпочитают помещения, где люди постоянно не живут».6
Миф и кумир. Вот почва и зерно.
Вот колосится поле Единенья.
А вот и урожай!.. Вот чаши дно,
узрев которое — мы онемели?!
* * *
Достоинство?! Да это лишь игра
на бирже собственных же недостатков.
Поскольку с дураков все взятки гладки
и «царь Борис» наведывался в храм.
Я не о том, как шляпу он не съел,
но протестую жить в любви с вождями.
Ах, к чёрту всех!.. Коль мой хозяин Гамлет —
я красный шут к застолью, на десерт.
Послушать их?! — так кровь не Розенкранц
пустил из носа конюха за девку!
Мне съесть колпак?! Но что им, однодневкам-
прислужникам, до пошлостей двора?..
Послушать их?! — так лучше на омёт
гнилой подстилки завалиться в стойле
у конюха, всё с той же девкой!.. Ой ли?..
А справишься?! Достоинство — не мёд,
не кубок от льстеца, но… мужа честь!
* * *
Правь говорит: в стране не власть — режим!
У этих — нет лица. У тех — гримаса.
И так всегда. Так торжествует жид
в делах у всякого, коль кровь в закваске!!!
* * *
Всё — как всегда. Но чуточку не так,
как словно кто подглядывает в щёлку?..
Как если пить сикеру натощак
у молодой шинкарки, втихомолку!
Желанью разгуляться бы?! Ан — нет.
Пребольно бьют законы Хаммурапи,
хотя и минуло немало лет,
как ты плетёшься с вайшьями этапом!..
И ныне так. Гуляй, да не забудь —
не дремлет раб лукавый Междуречья.
И донесёт!.. На собственном горбу
попрёшь… попрёшь, попрёшь обломки речи.
Гуляй, да не забудь!.. Минувший век
в пример тому… Сикера у шинкарки
уж больно хороша — что талый снег,
что воск на пальцах сального огарка!
Гуляй-гуляй, пока…
* * *
Ты полагаешь, что акрополь
себе воздвиг — сидеть на Горке?..
Я — вижу нравственную копоть
и скудность вещества подкорки!
* * *
Он — шельма!.. И ведь ты, пожалуй
был прав, друг Гильденстерн, давая
пинка ему! Не в пику ль август
дождями проливными жалость
не раз к себе будил, и призрак
минувшего являлся часто,
уж слишком, полночи исчадьем,
что называю я капризом
времени?.. Ха! Как есть, он — шельма,
хозяин городских конюшен.
И ты поберегись, коль уши
глазами стали, коль ошейник
на герб теперь переместился
орлу двуглавому «в подмогу»!
И ты был прав, взывая к Богу.
Он шельма — наш хозяин. Призрак
порочности!.. Он — шельма, шельма!..
Хомут!
* * *
К. С.
Ты не Орфей, не скоморох, не птичка —
ты лошадь у крыльца литературы!
А что поэтом стал — так, может, сдуру?..
Так может «князь» тщеславием напичкал?!
* * *
?. !.
Не путайте, прошу Вас, Господа,
речь радикала с делом экстремиста,
ведь Слово — что живящая вода,
что сурица. О, Вам бы да омыться!
Ан — нет. Всё ищите, как бы самим
стать РОДА Промыслом. Среди безмолвья
рассеяния Вам лежать костьми,
размыв голубизной остаток крови.
Но с вами я и жестом объяснюсь
Левой руки, ударив правой сверху...
Увидели?.. Я — не впадаю в грусть.
Я — утверждаю собственную веху!
Приватно жить. Приватно пить вино
и Русь свою любить, и славить буйство
пирующей Ясуни!.. Вам дано
лишь уповать. Негусто ль?.. Нет, негусто!
Так что же, «Господа»?!
* * *
Стране, где обречённых большинство,
где у Парламента бесправен нищий —
не перекрыл ли горло статус-кво
подельщиков — гешефт-элитной пищей?!
* * *
Для взрослых ролевые игры!..
Ха! Убеждение, я знаю,
отцов элиты править миром,
адептов разобщив по стаям —
суть нави. Чем тебе не клетка?
Есть ощущение свободы,
но и не более… Столетье
ознаменовано не годом
Орла, но властью серой моли.
Все те же игры. Разновидность
метафоры, где смысла больше,
чем очевидного. Капризна,
к стыду, мать перевоплощений!
Вот, собственно, и вся интрига.
Я искренне искал б прощенья,
когда виновен был бы. Игры
в рулетку?.. Ха! Играем в габбью!!!
* * *
Ты, вижу, любишь гарпий, как себя,
желудки их… но только не Россию!
Вот Я — не с тем ли слово взял, скорбя
по Бруту, чтобы к Славе вызвать Имя?!
* * *
Уйти от всех. Закрыть все двери,
все окна, ставни. Тихий шёпот
молитвы взять с собой, поверив
в расположенье звёзд. В акрополь
войти. — «Ты кто, ты кто?» — услышать. —
«Ты скиф?» — и быстрый бег, и шорох
одежды лёгкой. — «Кто ты, мышью
сюда вошедший? И как скоро
покинешь нас? Эй, стража, стража!» —
Бежал. Античные химеры
отвергли. Я вернулся с жаждой
восстания. Вернулся первым.
Восстал! И снова слышу — «Кто ты?» —
И те же крики — «Стража, стража!» —
Бежать? Куда?! В каких болотах
искать Отечество? Кто скажет?!
Уйти?.. Уйти-в-себя?!
Пожалуй.
* * *
Чей Дух, Сатир во мне, вас упразднил, как власть?
И Дух чей обратил Правь к ящерицам мерзким?
И чей я Посох взял?.. И чьей рукой подвески
Стюарт Я вам поднёс?! Дух — презирает вас!!!
Я — Бус Лютень!!!
- * -
V Профиль в бронзе
«Мы будем скитаться мыслью,
И в конце скитаний придем
Туда, откуда мы вышли,
И увидим свой край впервые».7
Кончаешь дни свои, как все —
с претензией на профиль в бронзе...
и на Ваганьковскую прозу
заводишь званое досье,
перечисляя имена,
события… и прочий мусор,
что у подножия Эльбруса,
подобно древним письменам,
всяк оставляет. О, какой
разбудишь крик среди кумиров
Московии, где шумным пиром
затмили призрак золотой
Константинополя!.. И ты
рискуешь быть подвергнут порке
ещё при жизни — привкус горький
никчёмной суеты.
* * *
Когда боюсь я вновь коснуться
желаний тайных, не мятежных,
что дремлют в зеркалах небрежно,
подобно бабочкам у блюдца
с медовой патокой янтарной…
и друг природы, энтомолог,
когда достав с чердачных полок
сачок свой штопанный, пространно
мне улыбается… боюсь я
вновь оказаться на Голгофе,
худой показывая профиль,
или анфас из захолустья
витрин, где дремлют экспонаты…
Когда боюсь я вновь очнуться
редчайшей бабочкой у блюдца —
в плену эфирной ваты!
* * *
Зал ожидания — как часы,
остановившиеся вчера,
накануне исхода. Жара.
Вентилятор — скупые весы,
отвешивающие один
глоток, через столетье — другой.
Зал ожидания — как пустой
немытый стакан в баре среди
себе подобных. Рейс на Восток
отменяется. На Запад — есть.
Громкий выслушиваешь протест
своих губ. Допиваешь глоток
пьянящий воздуха и бредёшь
на посадку. Вентилятор, бар,
лампы люминесцентный нагар —
всё исчезает, как тот же грош
из влажной ладошки малыша,
купившего сладости.
- * -
Примечание:
1 Джон Фаулз
Волхв
2 Из Хаима Плуцика
Поэма "Горацио" II. Конюх
И. Бродский
3 Джон Фаулз
Волхв
4 (Лк. 9: 62)
5 (ВЗ.Иез. 10:13)
6 Джон Фаулз
Волхв
7 Фрагмент поэмы Томаса Стернза Элиота «Литтл Гиддинг» приведен в переводе Андрея Сергеева.