Ю. Л. Прокушев. И неподкупный голос мой. Поэты...

КНИГА ЮРИЯ ЛЬВОВИЧА ПРОКУШЕВА

И НЕПОДКУПНЫЙ ГОЛОС МОЙ...
*ПОЭТЫ РОССИИ*

В этой публикации даются фрагменты книги и глава
*ДЫХАНИЕ ПРАВДЫ. ДЫХАНИЕ ВРЕМЕНИ*
о поэте ВАСИЛИИ ДМИТРИЕВИЧЕ ФЁДОРОВЕ...
 

ОТ АВТОРА

   ... Со временем, на расстоянии, открылся мне истинный лик великих первопроходцев советской поэзии — Владимира Маяковского, Александра Блока, Сергея Есенина.
   Опять же время и счастливая судьба накрепко спаяли творчески, духовно с моими современниками — выдающимися русскими советскими поэтами Александром Прокофьевым, Сергеем Васильевым, Ярославом Смеляковым, Леонидом Мартыновым, Василием Фёдоровым, Дмитрием Ковалёвым, Егором Исаевым, Валентином Сорокиным, основоположником литературы манси Юваном Шесталовым  и  другими  прекрасными  современными   поэтами.
 
   Не однажды доводилось счастливо, одному из первых, а то и первому, слышать их новые стихи и поэмы. Писать об их книгах.
Отсюда во многом — личностный характер книги «И неподкупный голос мой...».

   Три её части: «Их имена — бессмертны», «Опаленные войной», «Правдой испытанные» включают двадцать две главы — двадцать два очерка о русских поэтах со времен декабризма до наших дней. Пушкин, Некрасов, Никитин, Блок, Маяковский, Есенин, Твардовский, Вас. Фёдоров, Ал. Прокофьев, С. Васильев, Л. Мартынов, Я. Смеляков, Д. Ковалев, В. Боков, Е. Исаев, С. Островой, А. Марков, Ю. Шесталов, Э. Асадов, Н. Флеров, Н. Рубцов, Вал. Сорокин — вот имена, о которых прежде всего идёт речь в этих главах.

   Со многими из современных поэтов сдружил меня единодушно, на долгие годы, Есенин. И прежде всего, с Василием Фёдоровым, Сергеем Васильевым, Дмитрием Ковалевым, Ярославом Смеляковым, Егором Исаевым...

«Юрию Львовичу Прокушеву с благодарностью за С. Есенина», — писал в июне 1959 года на книге поэм «Белая роща» Василий Фёдоров. Незадолго перед этим её выпустила «Молодая гвардия». Для многих тогда «Белая роща» явилась откровением. Стало очевидным — в русскую поэзию пришёл самобытно-талантливый поэт мощного эпического дыхания, у которого — всё впереди. Для меня же «Белая роща» — начало нашей многолетней дружбы с Василием Фёдоровым, у истоков которой так счастливо оказался Есенин.

   В пятьдесят девятом году трудно было предположить: пройдет немногим более десяти лет и — мы в «Современнике» станем издавать одна за другой книги Василия Фёдорова, включая критическую прозу и ироническую поэму «Женитьба Дон-Жуана». Вышла она в 1977 году. Напечатать её по тем временам было непросто. Тогда же Василий Дмитриевич подарил мне свою книгу с автографом: «Дорогой Юрий Львович. Мои стихи давно знают тебя дружески, а о моём Дон-Жуане и говорить нечего!» Однажды он пришёл ко мне и сказал: «Пиши! Юра напечатает!    Вас. Фёдоров. 11 янв. 78»...

                ИХ ИМЕНА — БЕССМЕРТНЫ

                ВЕРУЮ В НАРОД

   ...Каждое новое поколение обращалось и будет обращаться к бессмертной некрасовской песне «Русь» в минуты наивысшего духовного подъёма, когда возникает естественная внутренняя гражданская потребность сказать, чем тебе особенно дорога, любима  твоя  Родина...

О, Русь моя...
Огонь и дым,
Законы вкривь и вкось.
О, сколько именем твоим
Страдальческим клялось!
От Мономаховой зари
Тобой — сочти пойди —
Клялись цари и лжецари,
Вожди и лжевожди.
......................
У ложных клятв
Бескрыл полёт,
Народ — всему судья....

   Образ Руси Советской велик и неисчерпаем, и если чувство любви к родине наполнено огромной, неистребимой сыновней верностью и гражданской ответственностью поэта перед своим народом и временем, то тогда-то и рождаются свои неповторимо прекрасные стихи, как только что процитированное стихотворение выдающегося современного поэта Василия Фёдорова или такие широко известные стихи о Родине, как «Россия стоит на граните» Александра Прокофьева, «Люблю тебя, моя Россия» Сергея Васильева, как мужественная, гражданская, талантливейшая книга Ярослава Смелякова — «День России»!..

                ВЕКАМ, ИСТОРИИ И МИРОЗДАНИЮ

   Уже в наши дни справедливо и мудро, в духе Маяковского, было сказано выдающимся русским поэтом Василием Фёдоровым:

Наше время такое:
Живём от борьбы
До борьбы.
Мы не знаем покоя,—
То в поту,
То в крови наши лбы.
Ну, а если
Нам до ста
Не придётся дожить,
Значит, было не просто
В мире
Первыми быть.

***

Мне наплевать
           на бронзы многопудье,
мне наплевать
           на мраморную слизь.
Сочтёмся славою,—
           ведь мы свои же люди, —
пускай нам
           общим памятником будет
построенный
           в боях
                социализм.
Явившись
          в Це Ка Ка
                идущих
                светлых лет,
Над бандой
          поэтических
                рвачей и выжиг
я подыму,
         как большевистский партбилет,
все сто томов
            моих
                партийных книжек.


   Как было бы прекрасно и знаменательно, если бы, подобно Александру Прокофьеву, Александру Твардовскому, Ярославу Смелякову, Сергею Васильеву, Борису Ручьёву, Людмиле Татьяничевой, Василию Фёдорову, Егору Исаеву, Валентину Сорокину и многим другим, каждый из наших современных поэтов, наследуя и развивая традиции Маяковского, мог бы с такой же гордостью и убеждённостью, как и поэт революции, сказать так о себе и своих стихах.

                ПРОЗРЕНИЕ ГЕНИЯ

               КРАСНОГРИВЫЙ ЖЕРЕБЁНОК И СТАЛЬНАЯ КОННИЦА

   ...В век Научно-технической революции, неудержимой урбанизации, охватившей в наши дни весь мир, все континенты и страны, проблема отношения к природе, сохранения её для будущих поколений встала перед человечеством с особой остротой и неотвратимостью.

О человечество,
Куда ты,
Куда ты, милое,
Идёшь?
..................
Земли
Не вечна благодать.
Когда далекого потомка
Ты пустишь по миру
С котомкой,
Ей будет
Нечего подать..

   Это было сказано в наши дни выдающимся современным поэтом — Василием Фёдоровым. Его стихотворение «Пророчество», как сигнал тревоги, сигнал, возможно, непоправимой беды, с которой люди Земли могут столкнуться в будущем XXI веке.

   Вместе с тем ныне со всей очевидностью ясно, что в русской поэзии, ещё на заре XX века, опираясь на богатейший опыт отечественной словесности, её гуманистический пафос, всё это едва ли не одним из первых, по-народному мудро, пророчески почувствовал и выразил тревожными стихами Сергей Есенин.

Видели ли вы,
Как бежит по степям,
В туманах озерных кроясь,
Железной ноздрей храпя,
На лапах чугунных поезд?
А за ним
По большой траве,
Как на празднике отчаянных гонок,
Тонкие ноги закидывая к голове,
Скачет красногривый жеребенок?
Милый, милый, смешной дуралей,
Но куда он, куда он гонится?
Неужель он не знает, что живых коней
Победила стальная конница?
..........................


                ДЫХАНИЕ ПРАВДЫ. ДЫХАНИЕ ВРЕМЕНИ


Нам наша жизнь дана не напоказ,
Но каждому положен подвиг личный,
На вековом пути свой звёздный час.
Первична жизнь, история вторична.

Василий Фёдоров

Поэзия у Пушкина, у Л. Толстого
и у всех русских классиков
есть дыхание правды.

М. М. Пришвин

   Удивительная вещь — время. Именно оно, время, всегда самый справедливый и вместе с тем самый суровый судья и критик всего того, что действительно является прекрасным, а значит — вечным в поэзии.
Время по-народному мудро обрекает в конце концов на полное забвение стихи, звучащие как полуправда, фальшиво и сиро, если даже кое-кто из современников пытается сенсационно рассуждать о них как об очередном открытии.

   Оно же, время, бережно и достойно хранит в веках правдивое, как дыхание жизни, Слово истинного поэта, всенародно защищая его от любых скоропалительных оценок и недостойных наветов.
   Прошлое в этом отношении дает нам немало поучительнейших примеров.
   Вспомним, как в двадцатые, тридцатые годы, да и позднее, настойчиво делались, как показало время, весь¬ма недальновидные, бесплодные попытки не замечать на поэтической орбите России такие самобытно талантливые, светлые имена, как Маяковский, Блок, Есенин...

   Тут, как говорится, слова из песни не выкинешь. Что было, то было. Сегодня великие первопроходцы Октября как никогда близки нам, нашей духовной жизни. Время! Да! Да! Прежде всего, мудрое, беспристрастное время — народ — все поставило на свои места. Ещё в 1965 году Василий Фёдоров в дерзком, мудром «Слове о Сергее Есенине» очень справедливо отмечал: «Эпоха трёх русских революций дала нам трёх богатырей: Александра Блока, Владимира Маяковского, Сергея Есенина, на долю которого выпала крестьянская застава... Сергей Есенин как поэт не мог не родиться. Без него наше представление о времени революции было бы далеко не полным, Он, как и Маяковский, пришёл в поэзию не по капризу тщеславия, а был мобилизован и призван Революцией»1.

   Что говорить! Истинная поэзия всегда помечена своим временем, всегда — дыхание правды, дыхание жизни. Стихи вне времени и пространства — мёртворожденные стихи. Время, действительность для поэта, как стартовая площадка космодрома. Без неё самый совершенный космический корабль — беспомощен. Он не может взлететь в просторы Вселенной, не может преодолеть извечной тяги земли. Так и поэт без постоянной опоры на своё время, на стартовую площадку действительности окружающей его жизни не сможет сказать в стихах главного о своём времени: того, что прежде всего делает его поэзию по-настоящему народно-современной, нужной людям, будущему. Существует как бы незримая обратная связь. Чем поэт полнее выражает духовную суть эпохи, вечные, незыблемые нравственные истины, тем настойчивее, именно время, прежде всего, стремится закрепить Слово такого поэта в памяти потомков.

Время село на плечи мои
Как живое в извечном полёте. —

это сказано Василием Фёдоровым, сказано на излёте Земного пути.

   Чувство времени рождало историзм, дыхание правды его стихов; рождало народность Слова Василия Фёдорова, врачующего добром наши души, справедливо карающего зло; рождало духовный свет, высокий нравственный пафос его поэзии. Он мог бы сказать о себе устами одного из его любимых героев — великого Бетховена:

В борьбе со злом
Постиг он все законы.
Зло изощрялось
В хитрости,
В коварстве —
В искусстве добром
Изощрялся он.

   В книгах Василия Фёдорова перед нами встаёт тревожно-героическое, дерзкое время, когда Россия, «страна телег», становилась космически крылатой.

1 Фёдоров В". Слово о Есенине. Сергей Есенин. Исследования, мемуары, выступления//Под общей редакцией Ю. Л. Прокушева. М.: Просвещение, 1967. С. 201.
 
   Поэт чувствует себя сотворцом, а не сторонним наблюдателем этого незабываемого времени. Его стихи проходят через сердце эпохи.

Наше время такое:
Живём от борьбы
До борьбы.
Мы не знаем покоя,—
То в поту,
То в крови наши лбы.
Ну, а если
Нам до ста
Не придется дожить,
Значит, было непросто
В мире
Первыми быть.

   Думая о судьбе Василия Фёдорова как крупнейшего поэта нашего времени, которого, провожая в последний путь, справедливо нарекли великим, думаешь и о том, как непрост, а порой тернист был путь его стихов к сердцу читателя — народа; о том, что при жизни он не был избалован критикой, заласкан радио,телевидением... И ещё: о бессмертии истинной поэзии, ее вечно живом начале. Не две, не три, не пять, а... пятнадцать тысяч (!!!) поклонников прекрасного пришли к родному очагу поэта причаститься  красоте  и доброте,  заключённым  в  его  стихах.

   Пришли с близких и дальних далей России на Первый праздник поэзии Василия Фёдорова. Он состоялся летом 1985 года, всего лишь через год после смерти поэта, в его родной сибирской деревне — Марьевке, что раскинулась на берегу речки Яя.
   Их никто особо не организовывал. Они пришли по зову сердца, пришли, чтобы благодарно поклониться Земле Сибирской, которая дала начало жизни стихам поэта. Это был подлинно народный праздник души, праздник светлой Памяти.
   Поэт всю жизнь гордился своей родной Марьевкой. С каким-то особым волнением читаем мы сегодня строки одного из его ранних стихотворений:

Промчится время — много, много лет,
Посмотрят люди, спросят мимоходом:
— Откуда он? —
И скажут им в ответ:
— Он — марьевский
И поступью, и родом.

   Размышляя обо всём этом, почти всегда вспоминаешь, невольно, знаменитое есенинское: «Лицом к лицу. Лица не увидать. Большое видится на расстоянье».

                СКВОЗЬ ГОДЫ

Не удивляйся,
Что умрёшь.
Дивись тому,
Что ты живёшь.

   Это было четверть века тому назад...
   21 мая 1962 года. Политехнический музей. В'зале, который так хорошо известен любителям поэзии, в зале, где в свое время велись жаркие дискуссии о путях нового революционного искусства, где неоднократно читали свои стихи, спорили друг с другом Маяковский и Есенин,— выступал Василий Федоров. Перед началом он заметно волновался. Ведь это, по существу, был его первый авторский вечер здесь, в этой прославленной аудитории. Будет ли народ? К тому же, как назло, после трех недель холода и дождей выдался впервые теплый солнечный день. Многие москвичи потянулись к земле, на природу. А тут ещё в Лужниках — матч с Бразилией, в Доме литераторов — устный   выпуск   альманаха   «День   поэзии»...

   Волнуюсь и я. Мне предстояло открыть вечер словом о поэте, а затем вести его вместе с автором.
   Постепенно зал наполняется. Много молодёжи. Чувствуется, пришли на встречу с поэтом, стихи которого им дороги и близки. У некоторых в руках книги Василия Фёдорова. С какой сердечной отдачей слушали они поэта!

   Василий Дмитриевич начал тогда своё выступление, как бы полемизируя со мной, а по сути дела, продолжая мой разговор о трагизме и оптимистичности его творчества.

   — Здесь было сказано, что в моём творчестве, в моих поэмах много трагического. Это верно. Но я хотел бы подчеркнуть другое. Когда в Риме на площади с таким поэтическим названием: «Площадь цветов» — сжигали на костре Джордано Бруно, человечество не остановилось перед силами мракобесия, жизнь продолжалась; когда в Париже расстреливали коммунаров, опять-таки это не остановило борьбу человечества за свободу. Когда гибли герои революции тысяча девятьсот пятого года на бар-рикадах, когда лучшие сыны России шли на каторгу в Сибирь, всё равно и тогда народ не смирился с царизмом. Он верил в победу революции, верил, что мир может быть прекрасным и совершенным. Не потеряли люди веру в будущее и тогда, когда на полях сражений первой мировой войны гибли миллионы. Ни войны, ни атомные бомбы не могут убить этой веры человека в будущее. Я в этом глубоко убеждён. Это моя гражданская позиция как поэта, моя вера, вера в человека, в прекрасное и лучшее в нем. Отсюда, при всей трагедийности и драматизме моих стихов, я считаю своё творчество оптимистическим, а судьбу моих героев, при всех трагических изломах их жизни, при всех драматических ситуациях, в которых они у меня порой оказываются,— светлой и прекрасной. При этом хочу ещё раз заметить, — подчёркивал Василий Фёдоров, — прекрасное не может родиться без трагических и драматических конфликтов. Мы живём в трагедийное время, в самый разгар борьбы нового со старым... Сознание трагедии не унижает, а возвышает человека.

   Позвольте мне прочитать теперь стихотворение, которое, как представляется, имеет прямое отношение к вопросу о трагическом и оптимистическом в поэзии и — главное — в жизни:

Не удивляйся,
Что умрёшь.
Дивись тому,
Что ты живёшь.

Дивись тому,
Что к сердцу близко
Однажды ночью голубой
Горячая упала искра
И стала на земле тобой.
Не скифом.
И не печенегом,
Минуя сотни скорбных вех,
Ты сразу гордым человеком
Явился
В наш двадцатый век.
.........................
В любви,
В крови,
В огне боренья,
Со славой тех, кто первым пал,
Сменялись,
Гибли поколенья
За это всё, что ты застал.

Всё чудо:
Солнце, вёсны, зимы,
И звёзды, и трава, и лес.
Все чудо!
И глаза любимой —
Две тайны
Двух земных чудес.

   В зале стояла напряжённая тишина. Было такое чувство, словно испил ты в эти неповторимые мгновения глоток живой воды и причастился к чему-то необыкновенно светлому и прекрасному. Всё мелочное, суетное отходило постепенно куда-то в небытие. По-иному начинала видеться казавшаяся ещё совсем недавно неразрешимой, особенно в минуты душевного одиночества, трагическая коллизия жизни и смерти. Всё больше и больше душа наполнялась благодарностью к матери-природе, которая столь щедро дарует людям высочайшее благо — жизнь:

Не удивляйся,
Что умрёшь,
Дивись тому,
Что ты живёшь.

   Да, истинная поэзия — всегда чудо, всегда великое таинство, которое ни объяснить, ни понять умом до конца невозможно.


                ЗВЕНЬЯ ОДНОЙ ЦЕПИ

Одной цепи я вижу звенья,
Сработанные не вчера:
И мировые потрясенья,
И горе одного двора.

   Василий Фёдоров постоянно, неудержимо и смело бросал себя в самый крутой водоворот жизни, сам открыто шёл навстречу «святой трагедии века», как высшей истине, «добыча» которой и была для него самым главным смыслом его творчества, его бытия:

Ты, критик,
Как бы мы ни пели,
Не говори, впадая в страх,
Что наши песни не созрели
Судить о горьких временах.
И не советуй нашим лирам,
Воспевшим честные бои,
Отдать трагедии свои
Иным векам,
Иным Шекспирам.

Над нами, говоришь, не каплет,
Подвергнут, говоришь, Макбет...
Но жив народ — извечный Гамлет.
Быть иль не быть?
Подай ответ.

   Так философски-наступательно начинается глава «Память века» — одна из ключевых в поэме Василия Фёдорова — «Седьмое небо».
   Такой взгляд на мир, на явления действительности, на узловые события истории своего народа, своей Родины, наконец, такое прозрение будущего, человечества, вплоть до тех грядущих времён, когда люди планеты Земля, возможно, встретятся во Вселенной с обитателями иных миров (вспомним хотя бы главу «Земля и Вега» в той же поэме «Седьмое небо»), — наполняют поэзию Василия Фёдорова истинным драматизмом и трагедийностью и вместе с тем истинной верой в человека нового мира, в могущество его духа и плоти.
   Всё это порождало эмоциональное напряжение поэзии Василия Фёдорова, масштабность мысли, любовь к Родине и ненависть, презрение к её врагам:

О, Русь   моя!..
Огонь и дым,
Законы вкривь и вкось.
О, сколько именем твоим
Страдальческим клялось!
......................
Народ,
Извечный, как земля,
Кто б ни играл судьбой,
Все вековые векселя
Оплачены тобой.

Не подомнет тебя напасть,
Не пошатнешься ты,
Пока над властью
Будет власть
Твоей земной мечты.

   Со своими неустанными думами о судьбах Родины, о «земной» и «вечной» красоте, о нашем прекрасном и тревожном веке, об атомной трагедии человечества и судьбах
мира, о бессмертном подвиге советского народа в годы войны с фашизмом, поэту всегда было тесно в строках, лирического стихотворения. Василий Фёдоров был и остаётся блестящим и признанным мастером высокого, труднейшего жанра — жанра поэм. Он выдающийся художник ярко выраженного эпического склада. В каждой из поэм он выступал как суровый реалист и вдохновенный романтик. Мысль в его поэмах сжата, сконцентрирована в ёмкие афористические образы, она стремительно увлекает нас, читателей, в вечно новый мир прекрасного, мир мудрости и красоты человеческого духа.
 
   Уже ранние поэмы Василия Фёдорова, такие, как «Лирическая трилогия», «Марьевская летопись», «За рекой ключевой», «Ленинский подарок», «Далёкая», «Обида», «Первые слёзы», «Белая Роща», «Золотая жила», «Дуся Ковальчук», написанные более тридцати — сорока лет тому назад, — все они в той или иной степени несут неповторимо-своеобразные черты его поэзии.
Полагаю, что не случайно и сам поэт не однажды замечал, что в ранних его поэмах, особенно в «Далёкой», уже были заложены зёрна почти всех его будущих крупных вещей, включая «Седьмое небо» и «Женитьбу Дон-Жуана».

   Во всех ранних поэмах Фёдорова — казалось бы, далекое теперь от нас время, далекие от наших дней герои. И вместе с тем все они глубоко современны, все выдержали испытание временем.
   Пример тому, яркий и поучительный, одна из лучших поэм Василия Фёдорова «Проданная Венера», ставшая по праву в наши дни классикой советской поэзии. Впервые Василий Фёдоров напечатал её в 1956 году, в то время, когда кое-кого из наших литераторов основательно покачивали западные ревизионистские ветры, когда некоторые писатели не смогли сразу осознать всей сути исторических решений XX съезда нашей партии, иные, явно растерявшись перед сложными и противоречивыми явлениями действительности, стали изображать её однобоко, лишь одними чёрными красками.

   В отличие от таких «правдоискателей», в поэме «Проданная Венера» Василий Фёдоров раскрывал, прежде всего, особенно в образе главной героини Наташи Граевой, моральные, нравственные истоки нашей победы над фашизмом. При этом поэт был далёк от ложной красивости. Голос его звучал сурово, мужественно, тревожно. Поэт как бы хотел сказать всем нам: не забывайте! Помните всегда! Всё, что мы утвердили на земле нашей Родины, — всё это результат титанических усилий народа. Ради светлого будущего шёл наш народ на неописуемые жертвы и лишения; шёл сознательно, с величайшей гордостью за свою социалистическую Родину:

Судьбу,
Сгибающую лучших,
Мы не берём за горло: «Стой!»
За красоту
Людей живущих,
За красоту времен грядущих
Мы заплатили красотой.

   Заплатили едва ли не самым дорогим! Не слишком ли высока цена победы! И да и нет. Сама героическая судьба Наташи Граевой, судьба народа в Отечественной войне — это бессмертный, исторический подвиг, а «подвиг — стоит красоты». Такова мудрая диалектика жизни, точно схваченная поэтом и запечатленная в прекрасных романтических образах «Проданной Венеры». Не случайно, отлитые из бронзы поэзии на века, строки о подвиге и красоте стали крылатыми, и не только в литературе — в народе.
   Более четырёх десятилетий живут своей неповторимой жизнью герои «Проданной Венеры». Наши сердца всё больше прикипают к ним. Само Время как бы проверило их на духовную прочность. Они — выдюжили! Выдюжили вместе с героями «Золотой жилы», «Белой рощи», «Бетховеным», «Седьмым небом»...

   Вспомним: сколько других поэм—тысячи! — появилось в эти же годы. Сегодня особенно очевидно, что многие из них, при самых благих авторских намерениях, рождались, к сожалению, без озарения в слове, дерзкого прозрения, без вечных мук и страданий души поэта.

   Рождались зачастую довольно легко и поспешно. И так же легко забывались, не выдержав проверки временем. Лишь немногие из них обретали свою счастливую жизнь в памяти народной. В"русской поэзии — это, прежде всего, были поэмы Александра Твардовского и Александра Прокофьева, Сергея Васильева и Ярослава Смелякова, Леонида Мартынова и Сергея Наровчатова, Анатолия Софронова и Алексея Маркова, Егора Исаева и Вален¬тина Сорокина, Сергея Викулова и Николая Благова, Сергея Поликарпова и Игоря Ляпина... Среди них законно достойное место занимает поэтический эпос Василия Фёдорова, наполненный дыханием нашего времени, романтически суровой, зачастую бескомпромиссной правдой жизни.


ПО ГЛАВНОЙ СУТИ

А жизни суть,
Она проста:
Её уста...
Его уста...

   С того памятного вечера Василия Фёдорова в Политехническом музее, речь о котором шла выше, многое изменилось в нашей поэзии, многое, как говорится, на расстоянии видится и оценивается по-иному. Появились и утвердились в ней новые имена. Радуют поэты старшего поколения, чьё творчество с годами мужало и крепло в благодатном, надёжном русле реалистической поэзии.

   В эти же годы мы стали свидетелями «сенсационных» взлётов и падений шумных «гениев» литературной эстрады. Иным из них теперь — за пятьдесят. И всё очевидней та горькая истина, что «короли-то эти голые».

   Наконец, в последние годы жизни Василия Фёдорова кое-кто стал рассуждать о якобы кризисных явлениях в современной русской поэзии. Несостоятельность подобного утверждения становится очевидной, как только мы обращаемся к конкретным книгам и именам, включая богатейшее творческое наследие Василия Фёдорова.

   Можно сказать без преувеличения: новые стихи и поэмы, из которых складывались новые книги Василия Фёдорова, после «Проданной Венеры» вплоть до последних дней его жизни, — «Третьи петухи», «Седьмое небо», «Книга любви», «Второй огонь», «Книга любви и веры», «Как цветы на заре», «По главной сути», «Наше время такое» (критическая проза), наконец его «Сны поэта», «Женитьба Дон-Жуана», маленькие поэмы-терцины: «Завоеватель и мастер», «Мать и сын» и другие, — в эти годы всё больше и больше определяли глубинное течение всей нашей поэзии, стрежень её мысли, её партийный накал, новаторский художественный поиск, её гражданский пафос и народность.

   Василий Фёдоров все эти годы пристально вглядывался в лицо своего века, идя навстречу его тревогам и бурям, его грандиозным земным и космическим перегрузкам и свершениям. Он стремится запечатлеть без прикрас в образной плоти своих новаторских книг главную, магистральную правду эпохи, показать революционно-освободительную историческую миссию своей Родины — Советской России — и одновременно те колоссальные испытания и трудности, которые всегда ложатся в мире на плечи народа — первооткрывателя будущего.

   Он был убеждён, что поэт должен, обязан: «Не по праздникам любить народ, а по горьким и тяжёлым будням». Он чувствовал высокую ответственность поэта перед временем, перед Родиной.

Так построй
Земную жизнь свою,
Так живи в ней
Помыслами всеми,
Чтобы в смерти
Встал ты вровень с теми,
Беззаветно павшими В бою.

   Василия Фёдорова всё неотступнее волновала судьба всей нашей Планеты, нарастающая в мире угроза атомной трагедии человечества:

Между тем кипит раздоров ярь,
И уже — вы слышите ль, поэты:
По ночам космический звонарь
Глухо бьет В колокола планеты.

   Из книг Василия Фёдорова, особенно тех, что вышли после «Проданной Венеры», ставшей для поэта, несомненно, поворотной, этапной на тернистом пути к истине и правде, — следует выделить сборник «Третьи петухи», имеющий принципиальное значение для всей нашей поэзии. Он был издан в 1966 году и через год отмечен Государственной премией РСФСР им. Горького. Это, пожалуй, самая обнажённая, самая тревожная книга Василия Фёдорова, каждая строка которой звучит как набат, обращённый к разуму человека:

Да Винчи говорил:
Когда вы захотите
Какой-нибудь реке
Дать новый,
Лучший путь,
Вы как бы
У самой реки спросите,
Куда б она сама
Хотела повернуть.
Мысль Леонардо!
Обновись, и шествуй,
И вечно торжествуй
На родине моей.
Природа и сама
Стремится
К совершенству.
Не мучайте её,
А помогайте ей!

   Не мучайте, а помогайте, иначе в будущем произойдёт самое страшное и непоправимое: не только окончательно разрушится гармония, красота природы, но и в конце концов может погибнуть и само человечество. Мысль эта с особой полемической заострённостью была выражена поэтом в стихотворении «Пророчество»:

Меня охватывает дрожь,
Когда смотрю
В" провал заклятый.
О, человечество,
Куда ты,
Куда ты, милое,
Идёшь!..
.....................
Земли
Не вечна благодать,
Когда далёкого потомка
Ты пустишь по миру
С котомкой,
Ей будет
Нечего подать.

   Впервые в современной поэзии с такой обжигающей душу правдой и гражданской бескомпромиссностью говорилось об одной из острейших и злободневнейших проблем нашего века: говорилось до принятия исторических законов об охране природы нашим социалистическим государством, до того, как наиболее дальновидные умы человечества начали объединять свои усилия, чтобы сохранить природу нашей планеты.
   Василий Фёдоров и в оценке своих отдельных поступков, и в отношении к своим стихам и поэмам, и во взглядах на свою жизнь был в высшей степени требователен, а порой и беспощаден к себе в стихах, как Есенин. Характерно в этом отношении стихотворение «Совесть». Оно открывает книгу «Третьи петухи».  Приведём некоторые строки:

Через реки,
Откосы и рвы
Моя мама идет,
Из могилы восставши,
До Москвы,
До косматой моей головы,
Под веселый шумок
На ладони упавшей.
...................
Что ты, мама?
Зачем ты надела
Тот старый пиджак?
Ах, не то говорю!
Раз из тьмы непроглядной
Вышла ты,
Значит, делаю что-то не так,
Значит, что-то
Со мною неладно.

Счастья нет.
Да и что оно!
Мне бы хватило его,
Порасчётливей будь я
Да будь терпеливей.
Горько мне оттого,
Что ещё никого
На земле я
Не сделал
Счастливей.

   «Третьи петухи» — одна из самых добрых и по-есенински совестливых книг Василия Фёдорова. Да, пожалуй, не только его, а нашей современной поэзии. Она, по сути дела, обращена к разуму и совести каждого из нас — соотечественников поэта; она побуждает каждого из нас самокритично посмотреть на себя, своё поведение, отношение к людям, особенно тебе родным и близким, с которыми ты живёшь и трудишься, к природе, окружающей тебя, — посмотреть как бы со стороны.
Одним словом, стать для себя высшим нравственным судом — судом совести. Поэт буквально с первых страниц книги заражал читателя открытостью души, ранимостью, незащищенностью её от сил зла, которых в современном мире, к сожалению, более чем предостаточно.

Из ночи,
Из тьмы,
Как из берлоги,
Лезет нечисть
Отжитых веков.
Я боюсь устать,
Упасть в дороге,
Не дождавшись
Третьих петухов.
.................
Как же
Перед нечистью
Не сдаться,
Не чертя
Спасительных кругов,
Как же мне,
Не уступив,
Дождаться
Предрассветных
Третьих петухов?

   Никого не сделал счастливей! Ни одного человека! Не слишком ли строго себя судил поэт? Не было ли здесь позы, словесной игры в трагическое — и не больше, с чем, к сожалению, сталкиваешься в иных стихах других авторов? Нет! Всё это для поэта была горькая правда, всё это для него было глубоко и серьёзно. В этом нас прежде всего убеждали стихи:

Никого!
А ведь сердце весёлое
Миру я нёс,
И душой не кривил,
И ходил только прямо,
Ну, а если я мир
Не избавил от слёз,
Не избавил родных,
То зачем же я,
Мама?..

А стихи?..
Что стихи?!
Нынче многие
Пишут стихи,
Пишут слишком легко,
Пишут слишком уж складно...

   В одну из последних встреч с Василием Дмитриевичем, памятуя о его стихотворении «Совесть», я всё же спросил его: «Счастлив ли он, и в чём?» Он в свою очередь заметил: «Что значит быть счастливым?» Затем продолжил: «У меня есть удивительное ощущение. Я почти никогда не считал себя профессиональным поэтом. У меня не было чувства профессиональности, что я именно и призван писать стихи. И, как говорится, осчастливливать. Нет. У меня всегда было ощущение, что кто-то вот-вот окликнет меня и скажет: «Ну, пора бросить заниматься пустяками. И надо заниматься делом уже». Но никто не окликнул за это время».
Немного помолчав, завершил разговор, как всегда проницательно и мудро: «Процесс поэтической работы — процесс творческий, а потому и счастливый.
Сама возможность работы, сама возможность того, что ты можешь что-то организовать, а я считаю, что поэзия — это высшая организация слова, когда поэт может организовать слова таким образом, которые вдруг, соединившись вместе, начинают выдавать какую-то энергию, душевную».

   Своё исповедальное, обжигающее душу стихотворение «Совесть» Василий Фёдоров завершал строфой высокого нравственного накала:

Упадёт голова —
Не на плаху,
На тихую грусть...
И пока отшумят,
Отвздыхают,—
Нагрущусь,
Настыжусь,
Во весь рост поднимусь,
Отряхнусь
И опять зашагаю.

   «Мне с жизнью моею была вручена святая трагедия века, — с пониманием, чувством высочайшей личной ответственности за судьбы людские, за будущее своей Родины и человечества утверждал в стихотворении «Лицо века» Василий Фёдоров. Он же в одном из своих выступлений говорил: «Поэт — нервный центр мира, всякие, даже далёкие радости и боли отзываются в нём».

   Когда совесть спит в душе поэта, когда она не тревожит ни его ум, ни сердце, тогда-то и пишутся стихи легко и складно. Правда, такие стихи как фальшивая монета. Они никому не нужны.
   Истинная поэзия — всегда беспокойная, тревожная совесть.
   Вспомним Александра Блока: «И вечный бой! Покой нам только снится».
   Вспомним Сергея Есенина: «С того и мучаюсь, что не пойму, куда несёт нас рок событий...»
 
   Среди многих примечательных книг Василия Фёдорова (при жизни поэта их вышло более сорока, включая трёхтомное собрание сочинений) кроме «Третьих петухов» есть ещё одна — «Книга любви», которая, по существу, не имеет сколь-нибудь близкого аналога в современной поэзии. «У Пушкина,— заметил однажды Василий Фёдоров, — на всем печать красоты».

   «Книга любви» — это возвышенный, романтический, на едином дыхании гимн любви; любви к женщине — земной богине, хранительнице рода, её солнечной, обжигающей сердце красоте; любви, как главной сути, главному смыслу жизни.
   Рождение «Книги любви» относится к началу шестидесятых годов. Случилось так, особенно после повторного издания в 1961 году в «Молодой гвардии» отличной фёдоровской книги поэм «Белая Роща», и у критики, и у иных читателей стали отходить явно на второй план лирические стихи поэта. Зная, что таких стихов, и опубликованных, и ещё больше неопубликованных, много, я однажды заметил Василию Дмитриевичу: не настала ли пора издать их отдельной книгой, особенно стихи о любви?

   — А что, это и в самом деле прелюбопытно — выпустить отдельную такую книгу. Вероятно, ты прав, — заметил Фёдоров.

   Мне памятны и дороги тогдашние наши встречи и беседы, во время которых мы горячо спорили и обсуждали с Василием Дмитриевичем и состав его будущей книги лирики, и содержание каждой из её частей, общую композицию, и наконец название сборника. Всё это в чём-то, хотелось бы надеяться, помогло ему, когда он окончательно складывал и готовил к изданию «Книгу любви». Возможно, поэтому через некоторое время Василий Дмитриевич попросил меня Для «Библиотеки избранной лирики «Молодой гвардии» составить сборник его стихов, что я и сделал с большой радостью. Он вышел в 1968 году. «Я давно знаю и люблю этого поэта,— писал я тогда в кратком слове «От составителя». — Его стихи и поэмы по силе драматизма» образности, эмоциональной напряжённости более всего созвучны эпическому дыханию шолоховской прозы».

   Возвращаясь к «Книге любви», хочу заметить: кто знал поэмы Василия Фёдорова, будь то «Далёкая» или «Обида»,   «Золотая   жила»   или   «Проданная Венера»,
«Бетховен» или «Седьмое небо», ждали этой книги. Она должна была появиться у писателя, страстно мечтающего раскрыть в стихах «все виды красоты».

   Цельность натуры, искренность чувств, романтика постоянства, настойчивый поиск любви, делающей жизнь прекрасной, неприятие всего мещанского, что убивает, калечит любовь, — таковы некоторые отличительные черты героя «Книги любви». Вместе с автором он ведёт с вами удивительно откровенный, задушевный разговор. Ничего не тая, без тени донжуанства, он рассказывает о первой любви, светлой как родник, об играх и утратах, верности и памяти любви, о том, как порой ярко неожиданно любовь горит вторым огнём. Он прост и мудр, как сама жизнь:

По главной сути
Жизнь проста:
Её уста...
Его уста...

Она проста
По доброй сути:
Пусть только грудь
Прильнёт ко груди.

Весь смысл её
И мудр и прост,
Как стебелька
Весенний рост.

А кровь солдат?
А боль солдатки?
А стронций
В куще облаков?

То всё ошибки,
Всё накладки
И заблуждения
Веков.

А жизни суть,
Она проста:
Её уста...
Его уста...

   Слушая исповедь нежного и мужественного сердца, полного доброты к людям, вы начинаете чувствовать, как светлеет у вас на душе, а окружающий мир приобретает новые очертания и краски.

 
                ОТ ПОЛУБОГА К ЧЕЛОВЕКУ


...Многие узлы нашей морально-нравственной
жизни, которые мы раскрываем, были завязаны
в далёком-далёком прошлом.

   «Мировой державе нужны мировые сюжеты», — как-то заметил в беседе Василий Фёдоров. Теперь особенно очевидно, что говорилось это им далеко не случайно. В то время он работал над большой поэмой, под стать его «Седьмому небу». Приходя к нам в издательство «Современник», он охотно читал главы новой поэмы. Довелось мне их не однажды слышать и дома у Василия Фёдорова, когда мы подолгу беседовали с ним о новой поэме. Позднее, именно в «Современнике», она была издана отдельной книгой. Всё в ней было на редкость необычно, не похоже на «старого», прежнего Василия Фёдорова. На стыке двух миров — поэзии и жизни — развёртывались, казалось бы, с точки зрения «здравого» смысла, самые невероятные события, возникали самые неожиданные сюжетные ходы и конфликтные ситуации.

Пройдя через века
По многим странам,
Стихам,
Поэмам,
Драмам и романам,
Пройдя легенд мифический туман,
Признав мужей ревнивых гнёв и ропот,
Душой устав и накопивши опыт,
В наш новый век женился Дон-Жуан.

   «Как бывало и прежде, — рассказывал Василий Дмитриевич, — эта поэма явилась для меня полной неожиданностью. Сначала хотелось написать стихотворение с названием «Женитьба Дон-Жуана», проследить чисто психологический момент такого шага, что само по себе настраивало на иронию и шутливость. Если бы стихотворение написалось, о поэме не было бы и речи, однако при многих попытках мне оно не давалось по формальным обстоятельствам. Привычный и верный мне ямб на этот случай оказался бессильным, может быть, по той причине, о которой сказано в самом начале пушкинской поэмы «Домик в Коломне»:

Четырёхстопный ямб мне надоел:
Им пишет всякий. Мальчикам в забаву
Пора б его оставить. Я хотел
Давным-давно приняться за октаву.

   — Случилось, — продолжал свой рассказ Василий Дмитриевич,— что меня, наоборот, выручила мальчишеская забава. Когда-то в своей деревне Марьевке, бегло знакомый с октавой и спенсеровской строфой «Чайльд Гарольда», не имея их под рукой, я начал сочинять что-то шутливое, будучи уверенным, что пользуюсь одной из этих классических форм. К моему позднему удивлению, моя октава оказалась строфой, которая мне пока не встречалась в русской поэзии, а главное — она пришлась к моему двору, к замыслу, внеся в него некие мечтания моей ранней юности. Объёмная форма строфы открыла мне возможности поэмы».

   Так родилась «ироническая, в семи песнях» поэма Василия Федорова «Женитьба Дон-Жуана».

   В этой дерзкой, мудрой поэме нет ни одной фальшивой ноты, ни одной случайной, проходной строфы-октавы. Каждая из семи ее песен-глав — музыка правды, музыка жизни, музыка истинной поэзии,  каждая — результат смелого полёта творческой фантазии автора.

   Более пяти лет новаторского творческого поиска в Слове отдал Василий Фёдоров новой поэме. Он завершил её в 1977 году. «Женитьба Дон-Жуана» стала последней большой поэмой Василия Федорова, по сути дела — завещательной. Он ждал о ней серьезного слова критики. Однако, как это случалось не однажды, критика не спешила глубинно «разглядеть» суть поэмы и «открыть» читателю ее неоглядные художественные дали, богатейшее нравственно-философское содержание, заключенное в ней. Не случилось этого и позднее. Вот что побуждает ныне к более развёрнутому разговору об этой выдающейся поэме, читая которую вспоминаешь как-то само собой, невольно, бессмертного пушкинского «Евгения Онегина».
 
   Казалось бы, ещё задолго до Василия Фёдорова судьба Дон-Жуана в мировой и отечественной литературе сложилась и утвердилась окончательно, особенно после того, как его образ запечатлели такие великие провидцы человеческой души, как Байрон и Пушкин. Однако истина в жизни, равно как и в литературе, — безгранична.
«Для современных событий с их бытовыми подробностями мне нужна была историческая координата, — подчеркивал Василий Фёдоров. — Дело в том, что многие узлы нашей морально-нравственной жизни, которые мы раскрываем, были завязаны в далёком-далёком прошлом».

   Воссоединение в едином образе, подобном фёдоровскому Дон-Жуану, настоящего с его прошлым и будущим позволяет рельефнее представить предысторию героя, социальные, нравственные истоки его поступков, линию поведения; придаёт в настоящем такому образу объёмность мысли и чувства, соединяя, сопрягая при этом незримо мир его земных чувств, страстей, забот с романтикой мира «седьмого неба».

   Такой взгляд поэта на мир ведёт его к высшей правде человеческого духа. Он позволяет с наибольшей полнотой раскрыть сложные и противоречивые коллизии жизни, с которыми человек постоянно сталкивается в окружающей его действительности.

  Истинный поэт — всегда философ. Его поэтический мир всегда включает вечные вопросы человеческого бытия, народной жизни.

   Критика не однажды отмечала философскую направленность творчества Василия Фёдорова, диалектическую подвижность и проницательность мысли, заключенной в афористически образной плоти его стиха. Поэма Василия Фёдорова «Женитьба Дон-Жуана» — произведение глубоко философское, от первой до последней строки.
Что есть истинная любовь, истинное счастье, истинная свобода?
Что есть истинная справедливость?
Почему вокруг всё ещё так много пошлости, мещанской сытости, бездуховности и куда меньше доброты, отзывчивости, душевного тепла?
В чём главная радость жизни, её сокровенный смысл?
Что делает человека бессмертным?

   Вопросы, вопросы, вопросы...
Они волновали ум и сердце поэта, мучили его душу с той далекой поры, когда однажды, творя «великое чудо» красоты, в глазах его «детских металась заря» и когда «на девятом году жизни» ему «действительно было виденье»: перед ним предстала его Муза с глазами, полными «глубокой печали» и «горькой правды», словно она предчувствовала все испытания, которые предстояло выстрадать поэту ради истины в будущем.

   Об этом знаменательном «виденье» юный Василий Фёдоров рассказал ещё в 1931 году в стихотворении «Муза».

   Философский ум поэта всю жизнь искал ответа на вечные вопросы нашего земного бытия. То уходя за «советом» в глубь веков, к мудрейшему провидцу истины — Аввакуму, к гению Бетховена, то поднимаясь в просторы Вселенной, на «Седьмое небо». Всего же чаще в поисках ответа на «вечные вопросы» поэт обращался к современной жизни своей родины, своего народа. Вспомним хотя бы его знаменитое стихотворение «Гамлет в совхозе». Вспомним скорбящее лицо не старой, но седой сельчанки, которая (это может показаться невероятным!) до слёз терзается за судьбу какого-то страшно далёкого для неё датского принца! Ведь в своей жизни она пережила такую страшную «войну, со смертельной бедой», «дышала» таким адом, испытала такое трагическое время, когда «родную землю делали чужою, скупою, неотзывчивой на труд»! Казалось бы, после всего этого какое ей дело до страданий Гамлета?

Но с высоты
Страданья своего,
С вершины веры,
Что неугасима,
Она в душе
Боится за него,
Как мать боится
За родного сына.

   Два полнокровных потока: поток истории рода Человеческого, истории Родины поэта и поток бурной современности, нашего сложного, противоречивого века, как два могучих крыла фёдоровской Музы, органически, естественно сливаются в поэме «Женитьба Дон-Жуана» в могучую полноводную реку народной жизни, реку Времени и Поэзии.

   Василий Фёдоров заостряет наше внимание, заставляет нас всерьёз задуматься над острейшими животрепещущими вопросами современности, волнующими всех и каждого. Исследуя их художественно-философски, он стремится правдиво, убедительно ответить на них мудрым языком поэзии, реальными судьбами героев поэмы. Одни из них рождены нашей действительностью; другие, подобно-Дон-Жуану, шагнули в наш день из дальних литературно-исторических далей, успев ко времени встречи с нами, на страницах фёдоровской поэмы, многое повидать и пережить.

   Перед нами предстаёт правопреемник прежних донжуанов, но «с новой биографией души», любовь, верность, семья теперь для Дон-Жуана «превыше многих благ», Увидеть, почувствовать «творца в себе» — вот что отныне всё очевидней становится главным в его жизни.

   При этом заметим, что сама женитьба героя поэмы — это скорее форма его поведения, определяющая внешнюю сторону сюжета. Суть же всего происходящего для Василия Фёдорова в более глубинном содержании этого вечного образа: пути Дон-Жуана к Человеку. Именно на это он обращал внимание в кратком слове, предпосланном поэме:
 
«Сохраняя преемственность прежних Дон-Жуанов с их романтическим ореолом, мой Жуан в жажде семейного счастья, как одного из главных смыслов жизни, проходит путь от героя и полубога к Человеку».
 
   Василий Фёдоров как бы конкретизирует и развивает здесь свои мысли, которые он неоднократно высказывал ранее:
 
«В любом искусстве всё начинается с человека и кончается человеком. Человек меняется. И для меня новатор тот, кто наиболее точно и полно изобразит его душевный мир».

   Сражение поэтическим словом за Человека, красоту его души, светлый ум, сердечную доброту — это для Василия Федорова высочайшая нравственная задача искусства. В" «программном» стихотворении «Другу», о котором уже говорилось, поэт самозабвенно утверждал:

Да будь   я камнем от рожденья,
Я б в жажде всё одолевать
Прошёл все муки превращенья,
Чтоб только Человеком стать.

   О беспощадной нравственной требовательности не только к своим героям, но и к себе на пути к Человеку скажет поэт позднее с предельной откровенностью в стихотворении «Рабская кровь»: «Год за годом, воюя с врагами, я в себе добиваю раба».
   Суров, тернист, многотруден путь духовного становления человека. Вместе с тем, подчеркивал поэт с особой силой, он прекрасен и неодолим, как сама жизнь, ибо:

Из борьбы,
Из сутолоки вечной,
Весь в крови, в поту,
Едва дыша,
Человек выходит человечней,
И душевнее его душа.

   От судьбы Дон-Жуана поэт смело и настойчиво шёл к художественно-философскому осмыслению коренных морально-нравственных проблем современности. Вместе с тем он ни на минуту не оставлял без присмотра своего героя и без какой-либо снисходительности вёл речь о «проступках» Дон-Жуана в былые времена и «вине» его в наши дни:

Был Дон-Жуан
В далёкие года
Вполне достоин нашего суда,
Но не теперь, когда любовь и верность
Он оценил превыше многих благ.
Так что же вскинуло его кулак,
Неужто только ревность?
Нет, не ревность,
Не пьяный выпад,
Не слепая месть,
А подлостью поруганная честь!

   Так вновь от частной судьбы героя, от «первичного» плана жизни Василий Фёдоров приковывал наше внимание к проблемам, которые самым непосредственным образом касались купно всех и каждого поимённо:

Да, есть закон,
Но есть у миллионов
Авторитет неписаных законов,
Которые нас испокон пасут.
Приспело, чтобы с уголовным вместе
Существовал забытый кодекс чести,
Точней бы стал товарищеский суд.
— Дворянские замашечки!.. У нас-то?!
— А чем мы хуже всякого дворянства!

   Василий Федоров был убежден, что не его герой, а Вадим Гордеев — эгоист, живущий по принципу: «Все для меня!» — подло обманувший, обесчестивший перед мужем и близкими жену Жуана — Наташу Кузьми¬ну, должен в первую очередь отвечать перед судом за свой аморальный поступок и быть строго наказан. При этом опять за личным семейным конфликтом, за жестоким столкновением индивидуальных судеб своих героев — Жуана и Вадима, поэт мудро видел другое, глубинное: своеобразное столкновение «истинного с пошлым... бу-дущего с незавидным прошлым». Тем прошлым, к кото-рому когда-то был самым непосредственным образом причастен Дон-Жуан и которое напоминало ему о себе вдруг так сурово и горько:
— Твоя беда Была неотвратима,
 
Да, да, ведь сам ты породил Вадима,
Собравшего в себе твоё хламье.
О, донжуанство без душевных граций —
Подлейшее из поздних генераций,
Оно теперь возмездие твоё!
Как гордый человек,
О открытым взором
Испытывай теперь
Себя позором!

   Да, как бы говорил нам поэт многовековой историей жизни своего героя, его тернистым, многотрудным путём к подлинно народной морали и человечности, за всё содеянное в жизни — и хорошее, и плохое — рано или поздно приходится  держать  ответ  перед  судом   своей  совести.

   И ещё: в поэзии как в жизни. Тот, кто различает лишь поверхностный «первый план», способен, в лучшем случае, только иллюстрировать жизнь в риторических шумных, пустотелых стихах. Тот же, кто кроме «первичного» остро чувствует «план метафоричный», способен художественно познать и выразить словом всё человечное в человеке.

   В «Женитьбе Дон-Жуана» оба эти плана слитно-нераздельны. Реальная в своих, казалось бы, самых частных деталях быта, заводской жизни Жуана, его любви к Наташе, поэма Василия Фёдорова в самом высшем смысле этого слова метафорична и романтична. Всё это рождало тот раскованный, живой стиль поэмы, который поначалу мог кое-кому показаться шутливо-безобидным и даже «облегчённым» и который на самом деле, как и вся поэзия Василия Фёдорова, глубоко драматичен, мудр по мысли, афористичен. Он свидетельствовал о высоком мастерстве Василия Фёдорова, его гражданской зрелости и чувстве высочайшей ответственности перед народом.

   Для Василия Фёдорова была характерна озабоченность и постоянная тревога за судьбы своих героев, с которыми всегда зримо и незримо связана была и его судьба — судьба автора, породившего их для мира силой своего художественного воображения и таланта. Мы, читатели, естественно, чувствовали это пристрастное отношение автора к своим героям, будь то поэмы «Золотая жила» или «Марьевская летопись», «Белая Роща» или «Бетховен», «Проданная Венера» или «Седьмое небо». Оно счастливо передавалось и нам: мы начинали относиться к ним, как к родным и близким людям, всё сильнее проникаясь личной тревогой и радостью, личной ответственностью за все их дела и поступки.

   Автор наделил своих героев чертами яркой индивидуальности. Временами его поэтический дар кажется безграничным.

Нет, говорят, людей незаменимых,
Зато и повторимых судеб нет.
Все судьбы человеческие тоже,
Как отпечатки пальцев, не похожи.

   Есть в поэме ещё один герой — мудрый, человечный. Он приходит на помощь другим героям и персонажам в самые драматически-взрывчатые ситуации, в которых они довольно часто оказываются. Герой этот — многовековой опыт народной жизни. Смело можно сказать, что он главный герой всей поэзии Василия Фёдорова. Носителем такого бесценного духовного, нравственного опыта в поэме является замечательная русская женщина Марфа Тимофевна Кузьмина. Именно она уберегает Кузьмину-младшую, свою дочь, в самые трагические, горькие минуты её семейной жизни от непоправимых ошибок и поступков:

— Дитё под сердцем
Что тебе — лягушка,
В бездождье заскочившая в кадушку,
Чтоб захотеть и выплеснуть её?
Не-е-т! — Тимофевна злее упрекнула. —
Ты самого Жуана копытнула,
Так сбереги же хоть его дите!
Когда себя ещё сильней замутишь,
Как людям-то в глаза
Смотреть ты будешь?

— Но, мама!..
— Мама — уже двадцать зим!
— Да никакого выхода мне с ним!
— Не трожь!.. —
Тут мать заговорила, даже
Не замечая каламбурных нот:
— Нет выхода?.. Дитя само найдет,
Да и тебе ещё потом подскажет!

   В речи Кузьминой-старшей ярко проявляется народность языка поэмы.
   Язык народа всегда точен, немногословен, ёмок; всегда афористически уплотнён и эмоционален, всегда несёт в себе   заряд  доброго   юмора,   тонкой   иронии,   иносказательной притчи, остроумной присказки, весёлого каламбура.

   С истинным наслаждением погружаемся мы в стихию народного языка поэмы «Женитьба Дон-Жуана». Язык этот — богатый по мысли, по чувству, окрыленно-светел и прекрасен. Он иронически мудр и озорно-задирист, естественно-прост и выразителен, многозвучен. Нет в языке поэмы ничего нарочито заданного, придуманного автором ради голого новаторства, с чем, как это ни досадно и огорчительно, приходится сталкиваться в стихах иных «модных» современных стихотворцев.

   В «Женитьбе Дон-Жуана» Василий Фёдоров поднялся к вершинам народного русского языка. Поэт как бы завершил свой многолетний художественный поиск заложенной в слове духовной энергии. Он был убеждён, что «в каждом слове исторически отложилась духовная энергия народа, подобно тому как в дереве, в каменном угле отложилась энергия Солнца. Задача поэта — извлечение этой духовной энергии». Ныне особенно очевидно, сколь высокоталантливо справился Василий Фёдоров как поэт с этой великой задачей.

   Любовь земная... Любовь человеческая... Вечная, бессмертная тема. Каждый из истинных поэтов по-своему неповторимо пытался выразить, передать это чувство. Саади и Омар Хайям, Данте и Петрарка, Байрон и Гете, Мицкевич и Петефи. А наш Пушкин!!! Другие великие поэты России: Лермонтов, Некрасов, Тютчев, Блок, Маяковский, Есенин, Твардовский...

   Василий Федоров верен этой святой традиции. Он новаторски-смело приумножает, обогащает её в своём творчестве.

   В наш век буржуазный Запад, с его преуспевающей индустрией порнографии и секса, наложил в мире свой отпечаток на сферу личных, семейных отношений, огрубил, растоптал интимный мир человека, породил цинично-торгашеский взгляд на святая святых — любовь, женскую красоту, материнство.

   Пожалуй, никогда не проявлялась так воинственно и нагло буржуазная аморальность, безнравственность в отношении к женщине, как в XX веке. И порой, как это ни прискорбно, она достигает желаемого результата, и... не только на Западе. Что поделаешь: не одни лишь великие гуманистические идеи и возвышенные чувства не требуют в мире «ни визы, ни прописки», но и воинствующие микробы буржуазного нигилизма во взглядах на брак, семью, любовь, к сожалению, также «путешествуют без виз».

   Сегодня всё очевидней более глубокое проникновение наших писателей во внутренний мир своих героев. И всё же резервы здесь огромны, в поэзии особенно. Авторы многих современных поэм и стихов всё ещё часто лишь скользят по касательной сложных, противоречивых моральных, нравственных сторон жизни своих героев, повторяя при этом сюжетно, композиционно, стилистически один другого. Тревожит, разочаровывает, огорчает и то, что довольно часто поэмы и стихи, затрагивающие морально-нравственные проблемы, отвлечённо-абстрактны, бескрылы, эмпиричны. Авторам их оказывается не под силу подняться над суетной однодневностью к высотам человеческого духа.
 
«Во множестве стихов о любви, — с чувством тревоги и озабоченности отмечал Василий Фёдоров,— бескрылость, будничность, а главное — низкая культура чувств».

   Тем радостней встреча с произведениями, каждое из которых неповторимо, в каждом из которых — тончайшие прекрасные порывы человеческой души, её любовь и верность, великие взлёты и падения. Таковы в прошлом XIX веке бессмертные творения гения Пушкина — «Евгений Онегин», «Медный всадник», таковы опаляющие душу лермонтовский «Демон» и некрасовские «Русские женщины»; таковы в нашем XX веке «Облако в штанах» и «Про это» Маяковского, «Анна Онегина» и «Чёрный человек» Есенина, таковы в наши дни «Дом у дороги» Твардовского, «Россия» Прокофьева, «Строгая любовь» Смелякова, «Даль памяти» Исаева...

   Поэма Василия Фёдорова «Женитьба Дон-Жуана» в ещё большей степени, чем предшествующие, широко известные его поэмы «Золотая жила», «Проданная Венера», «Седьмое небо», продолжает, развивает, обогащает эту благороднейшую традицию русской поэзии.

   Отметим в связи с этим и ещё одно обстоятельство.

   В литературной прессе в последние годы не было недостатка в критических суждениях и довольно обильном цитировании неудачных, слабых, проходных строк и строф из стихов современных поэтов о любви, явно обедняющих, обкрадывающих, а то и просто опошляющих это святое чувство. Всё это так!
Но, странное дело, почему-то в выступлениях   нашей   печати,   как   правило,   крайне   редко говорится о другом: очевидных творческих удачах, настоящих стихах и поэмах о любви. Здесь и «Женитьба Дон-Жуана» Василия Фёдорова, и целомудренная поэма Егора Исаева «Даль памяти», и такие значительные современные поэмы, как «Языческая поэма» Ювана Шесталова, «Дуэль» Валентина Сорокина, «Линия судьбы» Игоря Ляпина, «Поэма прощания» Анатолия Софронова и некоторые другие.

   Три десятилетия тому назад прозвучали знаменитые и ныне афористические фёдоровские строки о «сердцах-высотах»:
 
«Всё испытав, мы знаем сами, что в дни психических атак сердца, не занятые нами, не мешкая займёт наш враг».

   Слово поэта — его дело. Все эти годы Василий Фе¬доров вел неустанную борьбу за сердца и души своих соотечественников.

   И все эти годы и стихи, и поэмы Василия Фёдорова подвигали его всё неотступнее к мысли о том, сколь сложна, многомерна, противоречива и трудна главная из задач, вставшая перед Россией и всем миром в дни Октября 1917 года: рождение, воспитание, утверждение в недрах прошлой истории, прошлого сознания, прошлой морали Человека коммунистического будущего.

   Своей поэмой «Женитьба Дон-Жуана» Василий Фёдоров как бы ещё и ещё раз стремился, прежде всего эмоционально, «по линии» наших сердец и душ, показать каждому всю великую сложность и важность этой сверх-задачи нашего времени.

   Как и всё творчество Василия Фёдорова, его неповторимая судьба поэта-пророка, «Женитьба Дон-Жуана» ещё раз убеждает в той непреложной объективной истине, сколь новаторски благотворен метод социалистического реализма для истинного художника; какой богатейший простор и действительную свободу творчества представляет он для полёта его мысли, фантазии; для раскрытия в неповторимых образах и многогранной общественной деятельности человека и самых интимнейших моментов его духовной жизни.

   Всё это, вместе взятое, позволяет говорить о «Женитьбе Дон-Жуана» как об одном из знаменательнейших явлений всей многонациональной советской поэзии.

 
                ВЫСШАЯ ПРАВДА ВЕКА

Для трёх,
Для двух,
Для одного
Обиженного человека
Есть память лет...
А память века —
Для человечества всего.

   Всегда была и будет по-настоящему трагедийна, а значит, и глубоко правдива, гуманна, патриотична та литература, которая стремится к философскому осмыслению коренных социальных и нравственных конфликтов своей эпохи, к показу судьбы народной и судьбы человеческой, к раскрытию святого чувства любви и верности матери-Родине:

С тех пор,
Как тобою поклялся,
С тех дней,
Как я принял твой путь,
Всю жизнь я,
Отчизна, боялся
В надеждах
Тебя обмануть.

   Трагедия — это почти всегда высшая правда в искусстве и жизни, это — взлёт человеческого духа, высшая народность.
   Такова трагедийность «Слова о полку Игореве», трагедийность «Бориса Годунова» и «Медного всадника» Пушкина, «Демона» и «Песни про купца Калашникова» Лермонтова, трагедийность «Русских женщин» и «Железной дороги» Некрасова, «На поле Куликовом» и «Двенадцати» Блока; такова трагедийность «Облака в штанах» и «Хорошо!» Маяковского, «Чёрного человека» и «Анны Снегиной» Есенина.
   Такова же, несомненно, трагедийность «Проданной Венеры», «Золотой жилы», «Седьмого неба» и «Женитьбы Дон-Жуана» Василия Фёдорова.
Трагедийность действительности диктует и меру личной ответственности художника перед своим временем, народом.

Поэт не может быть счастливым
В тревожные для мира дни.
Беря пророческую лиру,
Одно он помнит
Из всего,
Что все несовершенства мира
Лежат на совести его.

   Как прекрасно, что эти высокие слова у Василия Фёдорова не расходились с его делами, творчеством, судьбой, его стихами и поэмами.
   Душа истинного поэта всегда напряжена, всегда испытывает колоссальные нравственные, моральные, эмоциональные перегрузки. Своими пророческими стихами такой поэт вызывает огонь на себя, вызывает ради истины, ради будущего.

   Василий Фёдоров отлично осознавал, что «не всякое нагнетание ужасов есть трагедия». Останавливаясь «на понятии трагического в жизни и литературе», он неоднократно отмечал, что «не надо пугаться грустных, а порой и трагических стихов. Трагедия — удел лучших, передовых. Она не помешает нашему оптимизму. Мы оптимисты, ибо мыслим исторически». Отсюда, при всей реалистической суровости, при всей, зачастую, горькой правде, трагедийности, особенно очевиден жизнеутверждающий романтический пафос поэзии Василия Фёдорова, святая, незыблемая вера в коммунистическое будущее Человечества.

   И ещё: не только поэмы и стихи, но и проза Василия Фёдорова, включая его блистательные «Сны поэта», убеждают, наглядно и весомо, что трагическое доступно лишь художнику, сердце которого, даже в самые, казалось бы, тяжелые мгновения жизни, не оставляет надежда и вера; художнику, чей мятежный дух, устремленный к разуму и свету, не дано сломить никакими черными силами зла, хотя, что говорить, противостояние им требует «космических» эмоциональных перегрузок, высокой нравственной чистоты души поэта.

   Вспоминаю то потрясение, которое испытал, когда Василий Дмитриевич читал впервые своё стихотворение «1980 год» (позднее, в журнале «Наш современник», озаглавленное «Високосный год»). Читал по телефону. Так случалось часто. Раздавался звонок. В трубке — знакомый голос:

  — Знаешь, я, кажется, написал что-то любопытное. Вот послушай! — И Василий Дмитриевич читал новое стихотворение или отрывок из поэмы, над которой работал в то время.

   На этот раз раздумья поэта о земном и вечном, о том, куда движется Мир сегодня, как меняет его время, каким он станет в грядущем,— были особенно пронзительно-откровенными и трагически-озабоченными.
«Ты мне ужасен, Новый год, Как поздней истины приход, Когда обманутую память Смирить нелепее всего, Когда и праздника не справить И не исправить ничего. Ещё ужаснее прозренье, Что новый год Без обновленья».

   Эти стихи рождены трагической правдой нашего века, когда самой жгучей и неотложной, воистину всемирной стала проблема, как человечеству сохранить себя, как выжить на нашей прекрасной планете:

А больше
Вот что устрашает:
Меняться мир не поспешает.
О, человечества заря,
Ты обещала нам немало.
И что ж? Дубинка дикаря
В наш умный век
Нейтронной стала!

   Кажется, нет просвета, нет выхода из атомного безумия мира. Нет надежды на будущее... Но подождём торопиться с подобного рода прогнозами. Выслушаем суровую, мужественную исповедь поэта до конца. Фёдоров не был бы Фёдоровым, великим поэтом и гражданином, если бы только пугал нас атомным концом света; не был бы тем мудрым художником — философом, который уже в ранних стихах смог так просто и гениально ясно сказать, какое это великое благо, великое счастье — жизнь!

   Одно очевидно: трагический настрой Музы Фёдорова питала неистребимая любовь к жизни, неповторимой земной красоте, и вместе с тем осознание до конца той неотвратимой истины, о которой в повседневной суете сует мы, к сожалению, столь часто забываем и о которой никогда не забывает истинный поэт:
«Та жизнь, что нам прожить дано, у вечности — всего окно. И без того обзор не дальний, А тут ещё она, Судьба, Вдруг явится, Закроет ставни и приоткроет погреба».

   Всего лишь светлый миг, счастливое мгновение, по сравнению с вечностью, жизнь человеческая! Поэт не скрывает своей тревоги и боли, что эта жизнь нередко растрачивается бездумно, по пустякам, что зачастую она бедна духовно, нравственно.
«С душой, где всё наперекос, До слёз любви, До слёз восторга, Я в этой жизни не дорос. Душа, гневясь, Вдвойне бунтует, Когда и красота плутует Из-за рублей, из-за квартир. Из-за минутного блаженства. Пока не совершенен мир, Не будет в людях совершенства».

   А что же в грядущем? Станет ли мир более счастливым и справедливым, а значит — и совершенным? Каждый по-своему с годами размышляет об этом, по-своему отвечает на этот вечный вопрос, итожа прожитую жизнь, по-своему встречает уход в мир иной.

   Истинный художник, Личность граждански дерзкая и величественная, как правило, до конца своего земного пути одержим вселенской думой о завтрашнем дне человечества. Так было и будет во все времена. Такой художник — всегда велик и народен. Даже когда он, казалось бы, размышляет лишь о себе, своей судьбе, он, по сути дела, рассказывает о нас, нашем времени, ибо его жизнь неотделима от жизни народной.

   До конца своих дней такого художника не оставляет светлая надежда будущего, при всём том, что настоящее порой скорее огорчает, чем радует. Стихотворение «1980 год» в этом отношении весьма характерно и примечательно.

Как мне узнать
По знакам сущим,
Что будет без меня в грядущем?
Хочу, когда сверкнёт коса,
Когда во прах пойду, увечный,
Оставить на земле глаза,
Чтобы на мир глядели вечно.
Хочу, чтоб в те,
Иные дни
От счастья плакали они,
А в горестях совсем немного.

   Когда впервые услышал эти пророческие строки, ставшие как бы незримой нравственной вершиной всего стихотворения «1980 год», защемило сердце. Вновь подумалось: сколь высока гражданская ответственность истинного поэта перед народом, своей эпохой, будущим...
 
   Вспомнилось знаменитое есенинское:
«Быть поэтом — это значит то же, Если правды жизни не нарушить, Рубцевать себя по нежной коже, Кровью чувств ласкать чужие души».
   И его же: «Осуждён я на каторге чувств. Вертеть жернова поэм».
 
   Сколько нравственных сил, энергии души было щедро отдано Василием Фёдоровым этой «каторге чувств», ради самого святого и дорогого в поэзии — «правды жизни».
   Сколько при этом незаслуженных обид, огорчений, невзгод довелось испытать, пережить поэту, начиная с «троечного» диплома в Литинституте и кончая дружным, весьма упорным замалчиванием критикой многих фёдоровских стихов и поэм. Надолго ли ещё хватит сил поэта?! Я постарался побыстрее отогнать прочь эти тревожные мысли. Успокаивало, обнадёживало одно: у Василия Фёдорова — характер крепкий, сибирской закалки. Верилось, что и на этот раз поэт выдюжит...

   Тогда же, весной восьмидесятого, Василий Дмитриевич прислал мне стихотворение «1980 год», с такими добрыми, сердечными, ныне особенно дорогими словами: «Дорогой Юра! Жаль, что я не прочитал эти стихи на твоём вечере в твоём доме. Боялся, что для твоего юбилея они окажутся слишком грустными. Оценив их на слух, оцени глазами! Твой Василий Фёдоров. 26.У.80».

   Судьба счастливо даровала поэту «сердце сестры милосердной». С радостным достоинством говорит он об этом в стихах. Сердце его полно нежной заботы и любви к людям, чья жизнь в современном противоречивом мире порой так ещё неустроенно-сложна. Одно было противопоказано поэзии Василия Фёдорова — «вирус зла». В конце концов любые «вирусы зла» погибали в нравственно чистой, совестливой атмосфере его стихов.

   Василию Фёдорову, предельно отзывчивому душой к людским страданиям и боли народной, достались, к счастью (по его же признанию), «крепкие руки бойца». Поэт был всегда убеждён, что доброта и истинная красота — антиподы зла, насилия, рабской покорности, — призваны сделать Человека счастливым и во многом способствовать переустройству и преображению мира...

   Когда я с волнением читал и перечитывал стихотворение «1980 год», ни мне, ни самому Василию Дмитриевичу не было дано знать, что конец так близок! Лишь четыре года отделяли тогда поэта от роковой черты.

   Всё это время Василий Дмитриевич работал напряжённо, преодолевая болезни, дважды побывав на операционном столе... Он пишет и публикует новые рассказы из «Снов поэта», предполагая выпустить их отдельной книгой. Как и прежде, его «сердце и сознание» бунтуют против любой «вынужденной заторможенности». Он чужд юбилейного благополучия и не собирается «почить на лаврах». Желая, как он говорит, проверить на сегодня «свою энерговооруженность», что, по его убеждению, «поэт обязан делать всегда», Василий Фёдоров в последние годы жизни всё настойчивее обращает свои взоры к высокому «суровому строю терцин», вступая в спор с самим Данте, автором бессмертной «Божественной комедии».

Дух Данте жил во мне, крепя мне душу,
И ежели стихами «Мать и сын»
В своей душе дух Данте я разрушил,
То сохранил суровый строй терцин!

   Для Василия Фёдорова всегда непререкаемой была та непреклонная истина, что любой творческий поиск, обращение поэта к той или иной художнической традиции, форме стиха, его ритмической структуре, включая классический дантовский «строй терцин», — всё это должно совершаться ради главного — Человека, раскрытия поэтом диалектики души своего героя. Как однажды справедливо заметил Василий Дмитриевич: «В любом искусстве всё начинается с человека и кончается человеком. Человек меняется. И для меня новатор тот, кто наиболее точно и полно изобразит его душевный мир».

   Мы видели, сколь окрылённо прекрасен, жизненно достоверен и романтичен, полный света любви душевный мир героев Василия Фёдорова, особенно вершинные, зачастую трагические мгновения их жизни. В них дыхание правды, дыхание Истории. Отсюда неодолимо растущая с годами любовь и вера читателя — народа к поэту, его Золотому Слову правды. Время полнее и объективнее высвечивает истинный Лик его поэзии.

   В новаторских книгах Василия Фёдорова заключена высшая революционная правда нашего века, рождённая родиной поэта — Россией в мятежные октябрьские дни семнадцатого года.

Да будут
До последних дней
Шуметь и радовать звездою
Над головой моей седою
Знамена юности моей!

   Всё очевидней ныне та истина, что Василий Фёдоров был и остаётся крупнейшим поэтом современности, выдающимся мастером русского стиха, который своим творчеством щедро обогатил великое наследие русской классической и советской поэзии.

   Поэмы и стихи Василия Федорова как память века!

 
                ПОТРЯСЕНИЕ


Хочу не славы, а признанья
Того, что прожил я не зря.

А что же смерть?
Быть может, смерть и есть
Высвобождение
Души крылатой!

   Горе всегда приходит неожиданно...
   19 апреля 1984 года...

   С утра не работается. Нет полётности. Откуда такое состояние, что не находишь места? Неожиданно — долгий телефонный звонок...
   Непоправимая катастрофа. Умер Василий Дмитриевич Фёдоров. Сегодня... в Ессентуках...
   Не могу произнести ни единого слова. Щемящая боль полоснула по сердцу, сковала душу.
   Невозможно представить, что больше не будет ходить по русской земле этот светлый, благороднейший человек; что перестало биться сердце поэта, от которого всем нам долгие годы было так душевно тепло!

   Ещё совсем недавно, перед отъездом Василия Дмитриевича на юг, мы встречались неоднократно. Я был у него дома, на Кутузовском проспекте, был на даче — в Переделкине, вместе с работниками телевидения мы снимали большую передачу о Федорове, снимали весь день. Несколько часов кряду шел откровеннейший, во многом поучительный для всех разговор о делах литературных и о жизни, о книгах Василия Дмитриевича, новых его стихах и прозе — рассказах «Сны поэта».

   Кто встречался с Василием Дмитриевичем, хорошо знает, какой он был живой и мудрый собеседник. Общение с ним обогащало нравственно, духовно. Он — личность. Яркая. Самобытная. Дерзкая. С русским, по-сибирски широким, задушевным, прямым характером, когда надо, весьма крутым по отношению к злу и неправде. Личность, притягивающая к себе — неодолимо.
 
   Я не однажды убеждался в этом. Так и в тот день режиссёр, оператор и другие товарищи из телецентра были покорены естественностью, простотой, интеллигентностью и, конечно же, философской глубиной, эмоциональной энергией, заключённой в его стихах и поэмах.
 
   Вечером того же дня мы долго беседовали по телефону.

   «Очевидно, изредка нашему брату надо появляться на телеэкране», — заметил Василий Дмитриевич, который всегда был чужд эстрадной суеты и телеажиотажа, характерного для иных шустрых стихотворцев. К тому же, если быть откровенным до конца, радио, телевидение, критика не очень-то «допекали» своим вниманием Василия Фёдорова. Даже прекрасный творческий вечер поэта в зале им. Чайковского, посвящённый его шестидесятилетию, телевидение, кинохроника, радио забыли снять и записать.
   Пусть это останется на совести тех, кто это должен был сделать.
На следующий день после телесъёмки Василия Дмитриевича записывали в фирме «Мелодия» на грампластинку. Первую в его жизни. Позвонил редактор. Радостный. Сказал, что запись отличная.

   — Как читал Василий Дмитриевич! Какие стихи!

   Кто мог знать, что этой записи суждено было стать последней. Хорошо, что она состоялась, что сегодня есть хотя бы одна пластинка с голосом поэта.

   Думал ли обо всем этом Василий Дмитриевич, собираясь на Кавказ? Вряд ли. А возможно, было и у него предчувствие надвигающегося конца. Душа истинного поэта всегда обнажена, как самый чувствительный радар. Кто знает...

Я уже не с вами,
Я уже не тут,
Я в садах, где
Птицы райские поют.

   — Эти строчки Василий Дмитриевич прочитал нам, родным и близким, в один из последних дней, перед своим отъездом на юг, на даче в Переделкине,—- рассказывала мне Лариса Фёдоровна, жена поэта, после похорон. — Мы как-то сразу попритихли... Конечно, — продолжала она, — такие стихи родились у Василия Дмитриевича не
случайно. Он ведь лучше всех нас чувствовал и понимал,что близок к завершению его земной путь.

   «Если спросят, что так мало жил я, Ты в своём ответе не таи, то, что я страдания чужие принимал всё время как свои».

   Он любил родную землю, любил жизнь. На одной из своих книг, ещё в 1976 году, он написал мне: «Дорогой мой... дай нам бог побольше быть на этом единственном свете! Вас. Фёдоров».

   Он был велик в своей любви к России — трудовой, народной... Вместе с тем он всегда напоминал нам, что Земля — наш дом единый и все мы в ответе за нее.

   Умер поэт. Жива его поэзия, его бессмертное пророческое слово — слово великого сына России, озарённое дыханием правды, дыханием времени.

1962—1986

                ОГОНЬ И ВЕТЕР РОССИИ


   Валентин Сорокин — поэт с чувством высочайшей гражданской ответственности за судьбы мира, и я бы сказал воинственной, наступательной партийности. Путь его никогда не был усыпан розами. Хорошо это или плохо? Полагаю, что в сути своей это знаменательно. Характер человека, особенно личности незаурядной, талантливой, тем паче поэтически-одухотворенной, мужает и утверждается в борьбе с трудностями.

   «Поэту не только нужны, а необходимы потрясения», — не однажды подчёркивал справедливо Василий Фёдоров — один из крупнейших современных поэтов, добавляя при этом с присущей ему прямотой и ясностью суждений:
«Сытая жизнь опасна. Она убаюкивает. И не только поэтов».
 
   Полагаю: Валентину Сорокину довелось в своё время слышать подобные суждения Василия Фёдорова. Именно он, Фёдоров, первым по-настоящему разглядел и оценил, с перспективой, самобытный дар слова молодого уральца. Именно он пригласил Валентина Сорокина приехать к нему в Москву, помог напечататься в столичных журналах, а затем стал редактором его первой книги. На всю жизнь Валентин Сорокин сохранил сыновнюю благодарность своему «крестному отцу» в литературе — Василию Дмитриевичу Фёдорову. В своём творчестве, жизни он свято верен нравственным, художественным, гражданским заветам своего учителя — великого поэта России. Он по-фёдоровски беззаветно предан своей Родине и Народу.

   Было бы несправедливо умолчать о старших товарищах Валентина Сорокина, кто по-доброму поддержал его на Урале, когда он делал первые шаги в литературе: прекрасного, стойкого душой, высоконравственного русского поэта Бориса Ручьёва и отзывчивую уральскую поэтическую Ярославну — Людмилу Татьяничеву.

                ПОЭТИЧЕСКОЕ НЕБО РОССИИ

   В основу главы положено выступление на выездном Секретариате Союза писателей РСФСР в Смоленске *О Русской поэзии* 12 декабря 1974 года.

    ...Позволю себе сравнить современную российскую поэзию с огромным морем, а точнее, с бескрайним океаном, где бушуют вечные волны жизни, где бывают и штормы, и бури, а порой и затишье, и штиль. Этот океан поэзии питают и известные полноводные поэтические реки, и едва приметные, молодые стихотворные ручейки.

     В этой связи пора, нашей критике сказать во весь голос своё слово о таком выдающемся русском современном поэте, как Василии Фёдорове, чье богатейшее творчество под стать великой Волге — он прекрасно владеет всеми жанрами поэзии. Последняя его поэма «Седьмое небо» под стать поэме Твардовского «За далью — даль». Обе эти поэмы ещё долго будут волновать сердца людей; обе пока ещё не раскрыты до конца критикой. Я глубоко убеждён, и мне довелось об этом в своё время и писать, и говорить, что поэзия Василия Фёдорова по силе слова, образности, драматизму характеров под стать эпическому размаху шолоховской прозы...

  ...И наконец, обращу внимание на такой факт. Двести миллионов пластинок в год выпускается в нашей стране. Кого только не записывает наша известная на весь мир фирма «Мелодия». А вот голоса многих наших современных русских поэтов на пластинках звучат редко, особенно тех, кто живёт и работает не в Москве. Нет пластинок со стихами Жукова, Благова, Рубцова, Фокиной. Да и таким москвичам и известным нашим поэтам, о которых мы говорили, как Егор Исаев и Василий Фёдоров, тоже не повезло. Почему-то их не записывает «Мелодия», стихи их редко звучат по радио и на телеэкране.
   Мы коснулись только лишь одного момента, связанного с пропагандой нашей современной поэзии. А вообще-то здесь непочатый край работы. Многое предстоит сделать, чтобы лучшие стихи о современности наших российских поэтов дошли во всём их богатстве и первичности до «сердец-высот» миллионов советских людей.

1974

                О *КРИЗИСЕ* НАШЕЙ ПОЭЗИИ


  Выступление на поэтической секции 8 съезда писателей СССР 25 июня 1986 года.

   ...Я думаю, что съезд должен вынести решение — просить Центральный Комитет партии навести полный порядок в этом деле. Слово писателя должно занять подобающее ему место на телевидении.
   Тут критикуют литературно-драматическое вещание. Вот один факт. Незадолго до смерти крупнейшего современного поэта Василия Фёдорова, в марте 1984 года была наконец-то записана беседа с ним. Два с лишним часа шёл этот поучительный разговор. Сейчас, когда передача о Фёдорове наконец-то готова к выходу в эфир, кажется, что автор её как будто был на XXVII съезде. Но нужно было два года потратить, чтобы добиться этой передачи. Накануне нашего съезда в Главной редакции литературно-драматического вещания передача наконец-то была принята.

   «У меня нет замечаний, у нас редко бывают такие передачи. Для многих это будет открытием», — сказал руководитель литературно-драматического вещания.

   Я говорю: «Нельзя ли показать передачу в дни съезда или после съезда?»
 
   А мне говорят: «У нас всё запрограммировано. Вот пройдут игры «Доброй воли», тогда посмотрим».

   Речь идёт о том, чтобы не только поэтическое, а вообще художественное слово   приобрело на телевидении настоящее, подобающее ему место.

   ...Беда заключается ещё и в том, что у нас в поэзии есть подлинные и мнимые вершины, есть «пробойные поэты», есть талантливые, как правило, скромные, совестливые. О последних в нашей критике говорится редко. В 1982 году в полемических заметках «Талант художника и критика» (их напечатал журнал «Москва») я попытался сказать об этом ненормальном положении, о досадных просчётах нас, критиков, в оценке истинно талантливых поэтических книг и сразу же получил «дубинкой по голове» от «Литературной газеты». Появилась огромная статья, в которой меня поспешили обвинить в субъективизме. Дело дошло до личных оскорблений, до упрёков в отсутствии элементарной культуры и знаний поэзии.

    Статья была настолько очернительски грубой, теоретически беспомощной, что вступать с её автором в какой-либо творческий спор было бесполезно. Оставалось одно — «поблагодарить» «Литературную газету» за «рекламу». После её «шумного» выступления, дополнительно, многие прочитали мою статью в журнале «Москва».

   Теперь несколько о другом. Многие сейчас говорят о «кризисе» поэзии, особенно русской, о том, что книги поэтов не покупаются, что вечера поэзии проходят в полупустых залах.
Давайте говорить об этом конкретно: какие поэтические книги не расходятся, почему зачастую пустуют залы, когда выступают иные поэты, почему народ не собирается.   Истина конкретна. 25 апреля этого года здесь, в этом зале, проходил вечер поэзии Валентина Сорокина. Не только все места были заняты, но во всех проходах стояли люди. Было радиофицировано и заполнено фойе Дома литераторов, где разместились те, кому не хватило места в зале. Два с половиной часа, без перерыва, шёл этот содержательный, прекрасный вечер   поэзии.   Валентин   Сорокин   читал   свои   дерзкие в слове и мысли партийные стихи.
   Мне счастливо довелось председательствовать на этом вечере. Было множество записок, множество вопросов. Поэт отвечал на все вопросы, порой острые и колючие, отвечал правдиво, открыто, остроумно, в духе лучших традиций Маяковского.
 
   Или здесь говорили о Василии Фёдорове. Вот ушёл из жизни великий поэт. Ушёл трагически рано. Много было у него планов. Через год на родине поэта его земляки без всяких решений Секретариата Союза писателей в далёком сибирском селе Марьевка Кемеровской области организовали праздник поэзии Василия Фёдорова. И сколько на него собралось? Не две-три тысячи, а пятнадцать тысяч (!!!) человек.
Собрались по велению сердца, чтобы встретиться с миром поэзии Василия Фёдорова, благодарно поклониться его родной земле.

   Наверное, если мы будем говорить, что поэзия у нас плохая и критика плохая, мы толку не добьемся.
   Я думаю, настала пора поставить и обсудить на одном из пленумов СП СССР по-серьёзному проблему; поэзия и критика. Мы в одном Союзе, у нас одни творческие задачи. Многое прояснится тогда. Прояснятся и другие вопросы.

   Здесь говорили об издательствах. Я мог бы много говорить о работе издательств, потому что мне довелось создавать и более восьми лет работать директором издательства российских писателей «Современника». Но, товарищи, директор издательства до сих пор находится в худшем положении, чем долгие годы находился председатель колхоза: он практически ничего не может решать самостоятельно. К примеру, автор принёс в издательство рукопись своей новой книги, талантливой, современной. Казалось бы, печатай её срочно. Однако директор не может этого гарантировать автору. У него утверждённый темплан и нет ни одной резервной позиции. В лучшем случае он эту современную книгу может издать через три-четыре года. Что — книгу! Директору надо увеличить на пол-авторских листа объем плановой рукописи. Увеличение пойдёт на пользу идейно-художественному содержанию будущей книги. Директор не может сам решить этот вопрос. Надо обращаться в Госкомиздат. Вести переписку, докладывать... В конце концов решают. А время будет упущено. А сколько ограничений   ставит   перед   издательством   типография.
То для неё невыгоден объем книги, то тираж и так далее...

   Надо вот ещё о чём сказать. На пленарном заседании Сергей Залыгин на два года предложил закрыть приём в Союз писателей. Но, товарищи, надо быть реалистами: нельзя искусственно затормозить живой литературный процесс. Если бы Госкомиздат хотел неформально решать вопрос об издании поэзии, особенно первой книги писателя, почему не пойти на то, чтобы первую книгу выпускать тиражом не пять-десять тысяч экземпляров, а издать пробным тиражом пятьсот-тысячу экземпляров. Ведь издали в своё время первую книгу Есенина тиражом полторы тысячи, и, кстати, он не сразу разошёлся. После того как с «Радуницей» Есенина познакомился читатель, сказала свое слово критика, потребовалось второе и третье издание этой книги.
   Сейчас практически всё до мелочей диктует Госкомиздат. Но неужели издательство или Союз писателей хуже, чем Госкомиздат, знают: кого надо издавать в первую очередь, кому прибавить, а кому убавить объём, кому и какой дать тираж, какую книгу сопроводить предисловием, комментарием и так далее.

   После смерти поэта В. Д. Фёдорова издательство «Современник» совместно с Комиссией по литературному наследию поэта СП СССР стали готовить к изданию наиболее полное собрание сочинений Фёдорова в шести томах. Госкомиздат СССР говорит — у нас ещё ранее, при жизни поэта, собрание запланировано в четырёх томах, без комментариев, без всяких примечаний, так и издавайте. Почему?
Неужели хуже знает издательство, неужели хуже знает Союз писателей, как следует ныне, после смерти поэта, издать его собрание сочинений.
   Комиссия по литературному наследию В. Д. Фёдорова вновь поставила вопрос перед Госкомиздатом СССР о шеститомном собрании сочинений поэта. Я обратился с личным письмом к Председателю Госкомиздата М. Ф. Ненашеву. Обещают решить вопрос положительно... А время идёт...

   ...Я не хочу никого обидеть, никого из писателей наших национальный республик, но чтобы показать конкретно и наглядно, что и «старшему брату» бывает трудно, что и он порой  оказывается в далеко не равном положении, позволю привести некоторые цифры.
   
   Здесь говорилось о русском поэте Василии Фёдорове.
Он был скромным человеком. Никого не расталкивал локтями. Но его хорошо знали любители поэзии. Книжки его стихов и поэм расходились  всегда мгновенно. Их почти невозможно было купить.
   В 1978-1984 годах было издано шесть книг Василия Фёдорова на русском языке тиражом триста пятнадцать тысяч экземпляров и одна книга на языках народов СССР тиражом две тысячи сто экземпляров.

   А книги стихов уважаемого мною талантливого поэта маленького дагестанского народа Расула Гамзатова в эти же годы были изданы в переводе на русском языке двадцать девять раз тиражом более двух миллионов, и ещё двадцать четыре издания вышли на языках народов СССР тиражом более двухсот тысяч экземпляров.

   Вот вам и равноправие, вот вам и преимущество «старшего брата»...

1986


                О ВЕРШИНАХ ПОДЛИННЫХ И МНИМЫХ


   ...Вместе с поэтами-фронтовиками на благородный, нелёгкий путь гражданского служения стихом матери-Родине в войну и первые послевоенные годы вступили многие поэты — и молодые, и с большим опытом жизни. В своём творчестве они настойчиво стремились утверждать и обогащать традиции русского реалистического стиха, великие гуманистические традиции пушкинской поэзии, для которой всегда человек, его душа и сердце были первоосновой творчества, великой заботой и надеждой и которой всегда было чуждым голое самолюбование своим поэтическим «я».

   В те годы один из поэтов, близкий традициям русской классики, которого тогда почти не замечала критика и которого обходили на эстраде, в одном из стихотворений писал:

Мы спорили
О смысле красоты,
И он сказал с наивностью младенца:
— Я за искусство левое. А ты?
— За левое...
Но не левее сердца.

   Это был Василий Фёдоров — выдающийся поэт наших дней. В те же годы он создаёт знаменитую «Проданную Венеру». Тогда же прозвучат его «Сердца», строки которых затем станут крылатыми.
   Остаётся заметить, что критики той поры даже поэме Твардовского «Дом у дороги» не уделили достойного внимания...
 
                ТОЛЬКО ПРАВДУ

   В основу главы положено выступление на Пленуме Союза писателей СССР, состоявшемся 1-2 марта 1988 года и обсуждавшего вопрос «Совершенствование национальных отношений, перестройка и задачи советской литературы»...


   ...К таким писателям, чьё творчество по праву как бы становилось нравственным фундаментом перестройки, ещё до того момента, когда началось практическое претворение её в жизнь, я бы прежде всего отнёс: Леонида Леонова, Фёдора Абрамова, Владимира Чивилихина, Ивана Акулова, Петра Проскурина, Василия Белова, Анатолия Иванова, Юрия Бондарева, Михаила Алексеева, Виктора Астафьева, Владимира Солоухина, Гавриила Троепольского, Владимира Тендрякова, Бориса Можаева, Евгения Носова, Валентина Распутина, Владимира Крупина, Владимира Личутина, Юрия Селезнева... поэтов Василия Фёдорова, Леонида Мартынова, Ярослава Смелякова, Дмитрия Ковалёва, Николая Рубцова, Егора Исаева, Валентина Сорокина, Сергея Викулова, Алексея Маркова, Сергея Острового, Станислава Куняева, Игоря Ляпина, Анатолия Парпара...

   Именно поэты и писатели, подобные вышеназванным, их книги — художников русского Слова, — противостоят ныне практически всё возрастающему валу безъязыкой «массовой» культуры, которая, по существу, не имеет ничего общего с национальной самобытностью и нравственной высотой великой русской литературы, её гуманистическим пафосом и духом братской всенародной дружбы.

   Такова объективная истина. Вот почему, мягко говоря, смешно и горько выглядит нашумевшая попытка «Огонька» представить чуть ли не главными героями и борцами за перестройку, включая литературу, звёзд «массовой» поэзии, какими уже давно фактически стали Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Булат Окуджава, Роберт Рождественский. Читая в «Огоньке» их коллективный рассказ-интервью, можно подумать, что все эти годы наших героев — «четырёх поэтов» — постоянно зажимали, не давали ходу, что все они печатались с трудом, что на радио, телевидение и в кино их не пускали, что Государственные премии трое из них не получали, что высокими Правительственными наградами никто из них отмечен не был, что поездки за рубеж для них были исключены и т. д.

   Но между тем хорошо известно, что даже в «застойные времена» эти четыре поэта фактически обитали в условиях полной для них свободы и демократии. Они издавались на родине и в зарубежных странах. Особенно широко, массово печатались и продолжают с успехом делать это ныне Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский,
 Роберт Рождественский, их старается догнать Булат Окуджава.
Долгие годы мы, по существу, лишь с ними, в первую очередь, встречались, и по сей день продолжаем общаться на голубом экране и радио. Они — повсюду: в «Альманахе поэзии», концертной студии Останкино, до недавних пор в «Документальном киноэкране», «Клубе кинопутешествий», передачах о Высоцком и т. д.
На стихотворные тексты этих авторов написаны сотни песен. Дело поставлено широко, на поток! Настоящая песенная индустриализация.

   Невольно вспоминаешь выдающегося русского поэта — Михаила Исаковского. За свою долгую жизнь в содружестве с композитором Блантером и другими он создал не много песен. Но каких! Подлинно народных. Их пела вся страна. Они облетели мир. Дороги и близки они нам и сегодня.

   Вместе с песнями Лебедева-Кумача, Александра Жарова, Якова Шведова, Алексея Фатьянова, Сергея Васильева, Льва Ошанина, Михаила Матусовского и других прекрасных поэтов-песенников, «старые» песни Исаковского, корневые в русском Слове, наполненные чувством родины, стали по праву драгоценной, неотъемлемой частицей всей нашей социалистической многонациональной культуры.

   Они, эти «старые» песни, ныне как бы незримо встают на пути бездуховно-агрессивного рок-н-ролла. Своей мелодичностью, красотой, гармонией музыки и слова, задушевностью и добротой они, вместе с лучшими современными песнями, «врачуют» этически, нравственно, эстетически людские сердца и души.

   Теперь о поездках «огоньковской четвёрки» за рубеж. Какое уж тут «ограничение»!
Тот же Евгений Евтушенко как-то обмолвился, что уже посетил более восьмидесяти стран, и не думает этим ограничиться! Многократно бывали за границей Андрей Вознесенский, Роберт Рождественский, Булат Окуджава.
 
   А вот Василий Фёдоров, Дмитрий Ковалёв, Николай Рубцов как писатели почти не выезжали за рубеж, а в стихах их — весь мир.

   Как однажды справедливо заметил Василий Фёдоров:
 
   «Одной цепи я вижу звенья, сработанные не вчера: и мировые потрясенья, и горе одного двора».

    С полным основанием так могли сказать о себе и Дмитрий Ковалёв, и Николай Рубцов...
    Судьба малой родины неотделима в их стихах от судьбы Отечества, всего мира.

                * * *
 
   ...Мы должны в ходе перестройки все стремиться к объективной истине, исключив любую полуправду и из исторической науки, и из литературоведения. Наша история — состоялась. Важно показать её правдиво, со всеми болями, со всеми трагедиями и репрессиями, с «культом личности» и бесспорным трудовым и ратным подвигом народа. Сказать честно, диалектично обо всём, что определяло сложность пути первопроходцев.

   Ещё тридцать лет тому назад выдающийся русский поэт Василий Фёдоров написал мудрые, пророческие стихи:

   «Наше время такое: живём от борьбы до борьбы. Мы не знаем покоя,— то в поту, то в крови наши лбы. Ну, а если нам до ста не придётся дожить, значит было непросто в мире первыми быть».

   Что говорить! Непросто! Множество трагедий довелось пережить нашей социалистической державе, нашему народу — на пути первопроходцев коммунистического будущего.
   Замалчивать, проходить мимо этого, особенно в дни перестройки — безнравственно.
 
   Вместе с тем убеждён: видеть наш путь, семьдесят Октябрьских лет, лишь как цепь сплошных ошибок и заблуждений, не замечая при этом главного — созидательной силы народа и социализма, исторически несправедливо и по-своему безнравственно...

1988

***

СОДЕРЖАНИЕ

От автора... 5

ИХ ИМЕНА — БЕССМЕРТНЫ

Подвиг поэта... 12
Верую в народ... 17
Прикованный Сокол... 22
Вершины... 33
Векам, истории и мирозданью... 44
Прозрение  гения... 72
Душа  народа... 119
Дыхание правды. Дыхание времени... 128

ОПАЛЕННЫЕ ВОЙНОЙ

Соловьиное горло — Россия... 166
Под  небом  Родины... 172
Как   совесть   народа... 200
И снова — о времени... 212
Верность... 214

В кипении военных лет... 219
Строчки,   переполненные  болью... 226

ПРАВДОЙ ИСПЫТАННЫЕ

Шаги    истории... 240
За все в ответе... 244
Звонких песен высота... 247
Дилогия о войне и мире... 251
Основоположник... 298
Душа моя чиста... 315
Огонь и ветер России... 317
Поэтическое  небо  России... 328
О кризисе нашей поэзии... 335
О вершинах подлинных и мнимых... 341
Только правду! (Вместо заключения)... 351