Петрович в сердце моем
Фото нашего сокурсника - Виктора Горюнова
Рассказ из вышедщей из печати книги: "Как молоды мы были".
У каждого напряженного действия почти обязательно бывают свои последствия. Вот и я связываю с этим свою необычную историю. Собственно говоря, ничего необычного в том, что я загрипповал, не было – в стране уже несколько месяцев бушевал «гонконгский» грипп. Это была настоящая эпидемия. Конечно, она ни в какое сравнение не шла с печально знаменитой эпидемией гриппа 1918-1920 годов, «испанкой», унесшей более пятидесяти миллионов жизней, но и грипп 1968-1969 годов унес почти миллион.
В Обнинске по весне заболели многие, в том числе и студенты. Хотя считалось, что грипп этот поражал в основном пожилых людей, но и молодым, «утомленным учебой», тоже досталось по первое число. Не знаю, как много заболело наших ребят, поскольку сам свалился один из первых, и весь болезненный период прошел как бы мимо меня, но реально по мне прокатился, как танк, загнав в постель, как в окоп. Обычно лихорадочное состояние при гриппе длится не более пяти дней, но дни шли за днями, а слабость и температура не выпускали меня из постели.
Ума не приложу, почему этот гонконгский гость так ко мне привязался? Думал по началу, что в связи с общим ослаблением организма после трудного «рабочего семестра» в Чернышевске. Тогда, действительно, напахались мы на славу. Работал в основном на отливке фундаментов для установления тепловых коробов на теплотрассе. Бетонные работы выматывали донельзя – песок, гравий, цемент и лопата, которой надо было основательно перелопатить эту смесь, политую водой. А потом разносить ее на носилках по трассе, нагружая последние до предела подъема. А потом еще и заливать в опалубку, которая местами достигала двухметровой высоты. Пальцы уставали так, что отказывались подчиняться приказам мозга, причем они, запрограммированные на удержание, сгибались легко, а вот, чтобы разогнуть их, требовалось немалое волевое усилие. И разгибались не все сразу, а по одному с характерным щелчком. Такое их поведение длилось еще с месяц после окончания работ, и весьма мешало при письме и еде. Однако молодой организм взял свое, и к началу гриппозной компании я, в общем-то, был здоров и весел. Так что эта версия скорее всего оказалась не состоятельной.
И, тем не менее, к тому времени, когда все уже переболели, я продолжал пролеживать бока, не имея ни сил, ни воли, чтобы выбраться из постели. Все многочисленные усилия друзей по поправке моего здоровья, как то – таблетки, чаи с медом и малиновым вареньем, успеха не имели. Вот тогда и появился тот необычный фактор, о котором я упоминал в начале. Появился он в лице сокурсника – Прохорова Юрия Петровича. Именно так, по имени-отчеству мы сначала его и звали, уважая и возраст его, и огромный жизненный опыт. Со временем Юрий Петрович сократился до уважительного «Петрович», и так и остался, и в обиходе, и в памяти.
Петрович появился в нашей комнате под вечер, по заговорчески подмигнул мне, и с порога заявил:
– Будем тебя сейчас лечить по-нашему.
После всех ранее проведенных процедур, не принесших желанного облегчения, я уже не очень доверял доморощенным эскулапам, но Петровичу поверил безоговорочно. Еще бы, его жизненному опыту позавидовал бы любой наш сокурсник. Был он из Краснодара, рано потерял родителей, и на его попечении оказались младшие брат и сестра. Чтобы содержать семью, Петрович устроился на работу комбайнером в один из совхозов под Краснодаром. Он получил отсрочку в армию, и несколько лет работал, пока не поднял младшеньких. А потом честно отслужил три года, будучи самым возрастным солдатом. Служил достойно и демобилизовался уже в звании сержанта. Сразу же после демобилизации сдал экзамены в МИФИ. Старше большинства из нас на девять лет, он пользовался и на курсе, и в институте непререкаемым уважением, но не кичился этим, а был прост и по-отечески заботлив. Так что то, что он выставил на прикроватную тумбочку, меня, конечно, удивило, но не вызвало недоверия.
А выставил он пол-литровую бутылку «Столичной» и два больших граненых стакана. Один стакан он налил до краев и предложил мне, в другой набулькал себе малость – за компанию. Я, непривычный к такому крепкому напитку, начал отнекиваться, но Петрович был тверд – надо, знаю, что делаю.
– А закусить чем?
– Это мы сейчас оформим.
Петрович запустил руку во внутренний карман пиджачка и достал маленький треугольничек плавленого сырка «Дружба», разломил его на две части и одну вручил мне.
– Пей на здоровье. До дна, до дна. Молодец! Закусывай.
Пока я вяло зажевывал выпитое, Петрович опять наполнил мой стакан до краев, а небольшой остаток брызнул в свой. Голова моя и так уже куда-то поехала вдаль, и я того и гляди мог отчалить в плавание по волнам забытья, а потому Петрович заторопил:
– Давай, давай скорее! До дна, до дна, до дна-а-а! – помогал он мне словами и руками.
– Держи! – попытался он вложить в мою непослушную руку вторую половинку закусочного сырка. Видя мою полную расслабленность перед отключкой, сам буквально вложил мне его в рот и заставил прожевать.
Все, дальше ничего из реальности не помню – сознание само вплыло в мир фантасмагории и начало вращаться в нем, демонстрируя полную независимость от своего носителя. Такого галлюцинационного бреда я ни до, ни после не испытывал. Это была ночь кошмаров и полетов наяву. Ума не приложу, как я сумел выжить и психологически и физически. Утром, однако, я проснулся с ощущением рожденного заново. Слабость чувствовалась во всех членах, но я уже самостоятельно сполз с кровати и сходил умыться. А к обеду уже вышел на улицу и немного побродил у общежития, покачиваясь от слабости. С этого момента здоровье стремительно пошло на поправку, и через пару дней я даже приступил к занятиям в институте.
Вот так, ко всем прочим достоинствам Петровича добавилась еще и слава эскулапа. Мое уважение к этому скромному, по-отечески заботливому и душевному товарищу возросло после этого чудесного воскрешения буквально до небес. На таких людях и стоит Россия, и стоять будет, покуда они есть.