Прошло около двадцати лет…
«Ну, матушка, родненькая! Ну, не молчите же! Скажите, почему мне нельзя узнать, когда братец-то приедет?» - умоляла Софью Иппатьевну не по весеннему студеным мартовским утром совсем молоденькая девочка-подросток со слезами в голосе. «Варя! Ты разве не знаешь о том, что подслушивать разговоры взрослых не красиво?» «А вот и нет! Я вовсе не подслушивала… Вы так орали, что в этом и нужды-то никакой не было!» «Так, моя дорогая! – вновь, но уже с заметным недовольством в голосе проговорила мать – Во-первых, что это за тон, позволь тебя спросить? А, во-вторых, что за слово такое «орали»? Не стыдно ли тебе?» «А вот и нет! А вот и не стыдно!» - расплакалась девочка и убежала прочь…
«Соня! Что это с Варенькой? Вся зарёванная… Чуть было с ног меня не сбила, право слово! Что её так расстроило?» «А вот изволишь ли видеть, она оказывается что-то услыхала из давешнего нашего разговора… Но, если честно, дорогой, то и мне до сих пор совсем непонятно почему ты из возвращения домой Николеньки чуть ли не вселенскую тайну сделал? Письма какие-то получаешь… Больше года сына не видели…» «И дальше видеть его не хочу! – перебил жену Андрей Макарович – Ноги его здесь в Лучиках не будет!» «Да ты, случаем, не заболел ли, сударь мой разлюбезный? – возмутилась она – Сам–то хоть слышишь, что сейчас говоришь? Как прикажешь тебя понимать? Объяснись, пожалуйста! Единственный сын и вдруг такое заявление! Нет! Ты не отворачивайся, сделай одолжение! Чем провинился перед тобою мальчик, что ты, родной отец, даже видеть его не желаешь?» «Мальчик… Ну, конечно! Он для тебя никем другим и быть не может, сколько бы ему лет не исполнилось! Мальчик… - от возмущения Андрей даже вскочил со стула, на который было присел, и, явно нервничая, забегал по комнате из угла в угол – Не хотел ничего тебе говорить, берёг твои нервы, знал, что несомненно расстроишься, но видно делать нечего… На-ка вот почитай, что пишут про твоего «мальчика»!» – и резким движением распахнув сюртук, достал из внутреннего кармана несколько конвертов с письмами.
Соня, недоверчиво всматриваясь в лицо мужа, протянула к ним руку. Открыв первое попавшееся, принялась читать. «Читай, читай! Единственно чем могу успокоить вас, мадам, так это тем, что от тюрьмы или каторги я его, похоже, всё-таки спас, заплатив немалый, смею тебя уверить, денежный залог… Так он хотя бы из чувства благодарности или вспомнив вашу к нему любовь( я уже о себе и говорить-то не смею…) вёл бы себя потише! Ан, нет! Ведь его по моей нижайшей просьбе, под честное слово, можешь себе представить чего мне это стоило, сюда к нам, в Лучики, отправили в ссылку-то.Уж чего бы и лучше, как мне казалось… Сбежал, не доехал, можешь себе такое вообразить? А теперь пусть даже и не появляется вовсе – на порог не пущу! Так опозорить свой род, меня на весь Петербург! А… Нет, это надо было только додуматься: принимать участие в антиправительственных беспорядках? Против царя-батюшки задумал выступать… И откуда только такое вольнодумство-то в нём?» - продолжал бушевать возмущённый поведением сына Андрей, не обращая совсем внимание на жену, которую так потрясло только что прочитанное, что она едва успела опереться обоими руками о столешницу, а то бы сразу рухнула на пол, как подкошенная…
Заметив несвойственную ей бледность лица, Андрей перепугался не на шутку: «Сонечка! Девочка моя! Да, что это ты?» Но она не слышала голоса мужа вовсе… Медленно оседала на пол, погружаясь в пугающую сознание тьму… «Соня, да ты что?!» – подскочив к жене, он едва успел подхватить её на руки. «Эй! Кто-нибудь! Быстро принесите воды и нюхательные соли – Софье Иппатьевне плохо!» - прокричал он вглубь дома, укладывая свою драгоценную ношу на кушетку. Выхватив у прибежавшей на помощь горничной флакончик с нюхательными солями, заботливо поднёс его к носу жены и через секунду нашатырь сделал своё дело – она открыла глаза. «Андрюша! Да как же это? Как же такое могло произойти с Николенькой, с нами? Что же теперь с ним будет-то? Где он сейчас? С кем? Господи! Вот когда настигло нас проклятие-то родительское… Как же тяжела, как же страшна расплата за ослушание наше….» «Соня! Я тебя умоляю, при чём здесь всё это?» «Ну, как же ты не понимаешь? Да, мы освятили венчанием свой брак и союз, но, ведь, благословения-то родительского не имели на тот шаг? Не имели… Вот почему и дети такие неслухи выросли… Варюше вон всего двенадцать годков, а погляди сколь в ней гонору-то… Подчас и справиться с нею уже сложно… А после всего этого, страшно мне становится за её дальнейшую судьбу… ой, как страшно…» «Да будет тебе, мать! Что ты прежде времени причитать-то взялась? Глаз с неё не спущу! Сына упустили, а уж с дочерью тому не бывать! - и легко подхватив свою Софьюшку на руки, продолжал – А давай-ка я отнесу тебя в спаленку, дорогая моя! Что-то ты у меня даже в весе не прибавила… Как была легче пушинки, так и осталась…» «Да ладно тебе… - крепко обняв его за шею, смутилась она – Скажешь тоже! Просто это ты у меня всё тот же добрый молодец, как в тот самый, помнишь, первый вечер! Опусти ты меня, сама дойду!» - попыталась освободиться из крепких рук мужа Соня. «Нет уж! Сказал отнесу, значит, отнесу! Даже не пытайся лишить меня такого удовольствия! – пытался он своим шутливым тоном хоть немного исправить удручённое настроение жены – Ничего, мать, зима не лето, переживём и это!»
А назавтра случилась весна! Солнце, приняв окончательное решение не выпускать бразды правления из свои рук, с таким усердием пригрело землю-матушку, что и самый высокий и плотный, слежавшийся сугроб через несколько часов теплыни вдвое уменьшился в размерах, утратив ещё вчерашнее своё величие. С каждой, даже чуть приметной взгляду возвышенности, заструились, заговорили, словно перебрасываясь очень смешными фразами, заспешили в Каменку тысячи ручьёв и ручейков, заставляя лёд, ещё уверенно лежавший на её поверхности, засомневаться в собственной прочности и незыблемости. От возмущения или ещё от чего, но он вдруг неожиданно даже для самого себя стал трескаться по всем направлениям, дробиться на отдельные маленькие, большие и очень большие льдины, которые, утратив надёжную прочность единства, устремились по освободившейся от его оков воде куда-то вниз по течению с невероятным шумом и треском, догоняя и обгоняя друг друга…
Всё население прибрежных деревень от мала до велика собралось по берегам, затем, чтобы понаблюдать за воистину грандиозным зрелищем, которое, как правило, всегда совершалось по ночам, ближе к рассвету, в отличие от сегодняшней весны, подарившей его( это зрелище) просто так, ни за что вот этому по-настоящему тёплому и яркому дню! Удалившись подальше от внимательных взглядов взрослых,отчаянные мальчишки на спор перебегали по льдинам туда-сюда, с берега на берег, рискуя и очень если не жизнью (хотя случалось и такое…), то уж здоровьем и конечно, и безусловно…
«Матушка! – вбежала в кабинет возбуждённая Варя – Позвольте и мне сходить посмотреть ледоход! Вон Дуняша нарочно за мной прибежала, говорит, что все уже там, одной меня только нету…» «Я смотрю, у твоей Дуняши дел совсем никаких не осталось… Нужно подумать, что тут можно предпринять…» «Ну, маменька… Зачем вы опять?» «А затем, моя девочка, что тебе уже пошёл тринадцатый годочек, позволю себе напомнить, пора бы и начать взрослеть! Крестьянских девочек в четырнадцать лет уж замуж выдают…» «Ха! Но я же не совсем крестьянская девочка, не правда ли? Вы же не собираетесь так рано от меня избавиться? И потом, я решительно, слышите, маменька, решительно и теперь же заявляю, что если и выйду когда-нибудь замуж, то только по большой и настоящей любви, как в романах!» - вздёрнув свой и без того слегка курносый носик, заявила на полном серьёзе девочка, чем вызвала неподдельное веселье своей родительницы: «Ой! Я тебя умоляю! Варюха ты моя, Варюха! Что ты можешь ещё знать об этом чувстве? Но, впрочем,нужно проследить за твоим чтением… О каких это романах ты только что говорила? А, может, это тебе куклы, в которые продолжаешь играть тайком ото всех, нашептали? Нет, ну надо же? По большой любви… Иди уже лучше смотри на ледоход пока не влюбилась в кого-нибудь невзначай…» «Вот вы напрасно всегда стараетесь высмеять меня, маменька – с обидой и чуть ли не со слезами прошептала расстроенная Варя, а потом вдруг как вспохватилась, поняв, что получила уже то,о чём минуту назад прибежала просить – Можно, да? Да вы не беспокойтесь, я же там не одна буду… Вон и Дуняша со мною и Коля уже наверняка там!» «Коля? Это какой же такой Коля-то? Уж не Семёнов ли, не помощник ли конюха-то батюшкиного?» «Ну, да! Он, конечно!» «А не слишком ли часто он возникает рядом с тобою?» «А ладно вам! Ну и что с того, что конюх? Он знаете какой верный, как никто! Всегда становится на нашу защиту, защищает нас от мальчишек, хотя и взрослый совсем… Так я побегу?» «Вот то-то и оно, что взрослый… Ну, ладно, беги, егоза, пока я не передумала…» - вздохнула Софья и снова углубилась в прерванное внезапным появлением дочери чтение нового, только что полученного по почте романа.