САЙТ памяти Игоря Николаевича Григорьева http://igor-grigoriev.ru/index.html
Алексей Маркович Любомудров, старший научный сотрудник Института русской литературы (Пушкинский Дом)РАН, доктор филологических наук, профессор
«Мучаюсь бедами нашей горестной родины…» Россия Игоря Григорьева
«Я живу больно, грустно и горестно: мучаюсь бедами нашей горестной родины – России…», – признавался поэт одному из своих адресатов. В этой фразе выражена, думается, и суть поэзии И.Григорьева, и характер его творческой личности, и его восприятие России.
Григорьев мастерски владел народным языком, поэтому в его поэзии оживают, искрятся глубокие и богатые смыслы, заложенные в русском слове много веков назад. В его уникальной языковой картине мира выделяются слова с корнем горе. Варьируются, перекликаются в его стихах многообразные лексические производные: горечь, горевать, горюниться, горючий, горевой…
Это слово было по-особому близко душе поэта, оно отражало его сокровенные чувства, душевные состояния, окрашивало его поэтическую мысль. Даже в его имени лексема «горе» фонетически проявлена: И-ГОРь ГриГОРьев. Праславянская основа «гор» несла в себе значения «мука, печаль» и «пламя, жар», она породила глаголы горевать и гореть.
Это семантическое поле однокоренных слов тесно связано с образом родины, России. Тема родной земли – одна из главных для поэта, а размышления о ее драматической судьбе подчас мучительны и напряженны, поистину горестны.
Понятно, что в многочисленных стихах, посвященных памяти о войне, поэт рисует картины страшного и героического времени. Одно из них начинается строкой «Я помню горестную ночь, / Тротила адскую работу…» Война несла горе стране и народу («Горестная чаша / Не минула нас» – «22 июня 1941»), и в стихотворении «Память» эта лексема, варьируясь, рождая смысловые оттенки, звучит не раз:
У тихого леса
Святое проклятое прошлое:
Горюнится лобное место,
Невинной полынью заросшее.
<…>
Прохожий, прохожий,
Не стой, выстывая под тучами:
Не надо, не надо тревожить
Могилы глазами горючими.
Им выситься долго,
Их горького долга твоё не касается...
И в заключительных словах «Поляна, поляна полынная» упомянута трава – символ горечи. А в стихотворении о погибшей разведчице («Последний большак») рождается образ – «горевой цветок России».
Но постепенно образ «горя» входит и в картины современности. Это раздумья о родной деревне, ныне исчезающей. Это тема блудного сына, оставившего отчий край в поисках иллюзорного счастья. Стихотворение «Горькие яблоки» – одно из самых сильных в ранней лирике Григорьева, так же назван и его сборник 1966 года. Эпитет «горькие» означает, конечно, в первую очередь горестные. Лирический герой, навещая малую родину, встречает в зарослях старую яблоню и ведет с ней разговор. Запустение, рождающееся от забвения, обжигает душу, и слово горестный появляется в первой же строфе:
На доброй пашне, в широкополье,
Олешник вымахал да лоза.
В саду крушиновое раздолье
Глумится в горестные глаза.
Поэт питает надежду, что «еще не поздно / Просить прощения у земли»; эта же покаянная тема развивается и в других стихах:
От деревенщины моей,
От сельской простоты
Остались только горечь пней
Да ломкие кусты.
<…>
И Русь не та, и сам не тот –
Иные времена!
Но в ворохе золы живет,
Горит моя вина.
Но тема малой родины сопрягается в этом стихотворении с целым миром, со всем белым светом, который сопровождает неожиданный, казалось бы, эпитет:
Прошли немалые года,
Затих кровавый гром,
Чего я только не видал
На свете горевом!
Теперь горьки не только яблоки и пашни. Некую горестную сущность несет в себе все мироздание. Белый свет не только лазурен и безмятежен, – он еще и горевой.
Осмысляя свою судьбу, Григорьев часто определял ее этим или синонимическим словом: «Твоя далёкая дорога / Горька, да горе дарово» («На дороге»). И не только свою, но и судьбу своих современников, целого поколения тех, кто остался верен родине:
Будет всякое, всякое будет
В наших судьбах, таких горевых:
Нас прогонят, обманут, осудят,
Нас отвергнут от зорь заревых
(«Дорогие лесные пустыни»)
В этих размышлениях слышатся порой ноты безысходности:
Когда изнеможем, идя напролом,
К мечте не пробьёмся в пути горевом…
(«Когда изнеможем...»)
«Гореванье» – название одного из первых стихотворений Григорьева, написанного в 1941 году. Гореванием о Руси можно определенно назвать и всю его зрелую поэзию.
Конечно, его любовь к родине непререкаема: «Ничего душе не надо / Кроме родины и неба» («Вечер»). Но это любовь взыскующая, и Россия-родина не является ни идеалом, ни идолом, она может быть больной и даже безжалостной. В одном из таких стихов, написанных под впечатлением от травли и клеветы, которым подвергся поэт, он с болью констатирует: родина «сыновьям на ласку поскупилась» («Перед Россией»). И становится понятно, насколько выстрадана поэтом любовь к такой родине.
Характерна поэма «Русский урок» (1991) – о роковых судьбах отчизны, о горестях, выпавших на долю русской души:
Невольник святого засилья,
Люблю, хоть не знай и не верь,
Россия, Россия, Россия,
Какой уже нету теперь.
Не сказку-мечту зоревую,
Что в сердце до гроба таим, –
Мне жаль ее ту, горевую,
Нещадную к детям своим.
Страну нещадную – иначе говоря, беспощадную к своим сыновьям, поэт не отвергает. Даже такую, жестокую и несправедливую – жалеет. Александр Блок признавался: «Да, и такой, моя Россия, / Ты всех краев дороже мне». Наряду с неоспоримым есенинским влиянием живет в философских стихах Григорьева и традиция Блока, его восприятие России.
К образу родины-матери, вдруг оборачивающейся – страшно представить – мачехой, Григорьев возвращался не раз: «А Русь везде, у пня у каждого, - / И злая мачеха и мать» («В селе петушья куролесица…»). Эти пни символизируют в его стихах срубленные под корень, загубленные жизни земляков, к которым родина была «нещадна» и от которых остается лишь «горечь пней».
Горевой, горевальный – поэт нашел эти замечательные слова в псковском говоре, в глубинах языковой памяти народа. Толковые словари русского языка раскрывают спектр значений: «Горевой. 1. Испытывающий горе; несчастный. 2. Преисполненный горя, печали; безрадостный. 3. Неумелый, неспособный». Сочетание всех этих смыслов и порождает емкий философско-поэтический образ родины.
Составленный А.П. Бесперстых словарь эпитетов Игоря Григорьева иллюстрирует это сложное, объемное восприятие России. С одной стороны, она весенняя, желанная, нежная, родная, любимая. С другой – беспечная, лихая, лютая, нещадная и даже чужая. А понятие «отечество» поэт сопроводил лишь одним эпитетом – скорбное. Ряд негативных определений умножается в стихах поздних, написанных в эпоху перестроечного лихолетья. В эти годы родились у Григорьева бескомпромиссные строки: «В том строю не признавал я многое, / В этом строе отвергаю всё». Он поставил их эпиграфом к стихотворению с простым и всеобъемлющим названием – «Россия». Для поэта оно имеет принципиальный, итоговый характер. Страна предстает в нем находящейся на краю гибели, а может быть, уже перешедшей за этот край. И вода – основа жизни – в этой стране уже неживая, то есть – мертвая. Лексема «горе» появляется здесь в составе оксюморона: «Тебе только горести рады / В немом подневольном леске». А ключевым становится слово неволя:
Неволя, недоля, чужбина —
Ни слова, ни зги, ни следа.
Да русская ль это ложбина?
Да жива ли в речке вода?
Это древнерусское слово, погруженное в контекст стиха, – «Неволен размыкать неволю! / Недоля, хоть криком кричи!..», воскрешает в языковой памяти читателя устойчивое словосочетание «горе мыкать». А оно, в свою очередь, близко другому сочетанию – «горе маять». И по аналогии с производным от первого фразеологизма прилагательным «горемычный» поэт создает замечательный неологизм, вынесенный в название другого стихотворения – «Горемаятная родина»:
Горемаятная родина,
Горемаятные мы:
На пустых холмах – болотина,
На болотине – холмы.
Или вера сгнила начисто?
Или верится до дна?..
Даже пляшется, как плачется:
Плач – под пляску, мать родна!
Стихи позволяют понять, что же имел в виду поэт, когда писал друзьям о «горестной родине». Словари дают три основных значения этого прилагательного: 1. Исполненный горести, печальный, скорбный. 2. Достойный жалости, сожаления. 3. Выражающий глубокую скорбь. И все три смысла неразделимо присутствуют в образе григорьевской России.
И еще один поворот темы горя – религиозно-философский. Поэт ощущает страдание как неотъемлемую часть земного бытия, словно вторя словам Спасителя: «в мире скорбни будете…» (Ин. 16, 33). И принимает его:
Радость придётся забыть,
Вьюга друзей отпоёт,
Но не устану хранить
Светлое горе моё.
(«Песня»)
В поэме «Двести первая верста» есть своеобразная молитва лирического героя накануне боя, с надеждой – не погибнуть, пожить еще. Но для чего пожить – насладиться красотой мира? Земными утехами? – вовсе нет.
Не опоздает никто умереть
На этой горькой земле.
Дозволь подышать, дай погореть,
Погоревать во мгле,
О тихом лете погоревать,
Послушать птичью струну…
Подышать и погоревать стремится лирический герой. Та же тема развита в стихотворении «Боль», давшем название одноименному сборнику 1995 года:
Светлый ангел, сестрица, скажите:
Догорит моя ночь хоть когда?
Длань на рану мою положите:
За окошком ни зги – темнота!
Горькой доли глоток – не бессмертья
Мне бы надо вкусить позарез!
Кроткий ангел, сестра милосердья,
Неужель я для смерти воскрес?
Парадокс в том, что для жизни, необходим, как живая вода, глоток горькой доли. Страдать, мучаться болью своей Родины – это и значит существовать подлинно. Эти страдания давали силы жить и творить плеяде современников-единомышленников Григорьева, среди которых Федор Абрамов, Валентин Распутин, Виктор Астафьев. Но это и давняя нравственная традиция русской поэзии, русской литературы. Вспомним пушкинское: «Но не хочу, о други, умирать; Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать…».
Вот исток, откуда родились эти пронзительные строки Игоря Григорьева: «Я живу больно, грустно и горестно: мучаюсь бедами нашей горестной родины – России…».
ПРИМЕЧАНИЯ
Эту строчку обнаружила в архиве поэта и процитировала на вечере памяти И.Григорьева 25 ноября 2013 г. Н.В. Советная.
Светлана Молева предположила: «Может быть, имя, которое никогда не бывает случайным и в котором трижды отзываются и горе, и горечь, и горячность (но и горение, и горний), настойчиво диктовало ему» (Молева С. Жестокая дорога – поэзия // Поэт и воин. Книга воспоминаний об Игоре Григорьеве. СПб., 2013. С. 308).
Знакомство со стихотворениями И. Григорьева, опубликованными в двадцати прижизненных и четырех посмертных сборниках, на Интернет-сайтах, показывает, что многие из них существуют в разных вариантах. Разнятся лексика, орфография, пунктуация и зависящая от нее интонация стиха. Хорошо знакомый с поэзией своего современника, А.А. Горелов подметил, что, дорабатывая свои стихи, он не всегда улучшал их. Это заметно и в стихах, где присутствует лексема горе. Например, стихотворение «Верность», где прежде была строка «в горевальном пути», печатается в издании 2014 года (И.Григорьев. Перед Россией. Стихи и проза) с вариантом «в беспощадном пути», стихотворение «Я помню горестную ночь…» в некоторых изданиях начинается строкой «Я помню огненную ночь» и т.п. Эти замены явно обедняют стих, изначально народный и многоцветный. Стихотворение «Горемаятная родина» в ряде сетевых публикаций приводится со строками «Да когда же нам напляшется / Во пиру судьбы-тюрьмы?», в печатных изданиях слово «напляшется» заменено на «наплачется». Оба ли варианта – авторские, или один из них – ошибка публикаторов? Ведь во втором варианте («наплачется») изменяется смысл, исчезает горестно-гневное душевное движение автора, теряется связь с последующими строчками: «Неужели не отважиться, / Встав, напомнить: кто есть мы!».
Все это говорит о том, что для подготовки будущих серьезных изданий литературного наследия И. Григорьева необходима тщательная текстологическая работа, изучение создания и правки стихотворений, обоснованный отбор их вариантов и редакций.
Бесперстых А.П. Родина в эпитетах Игоря Григорьева // «Я не мыслю себя без России…» Международный поэтический конкурс им. И.Н. Григорьева / Сост. Н.В Советная. СПб., 2014. С. 148–151.