Убить в себе раба уже не успеваю –
пускай хоть кто-нибудь во мне еще живет!
И ходит-бродит ночь по выжженному краю,
как по цепи ходил тот лукоморный кот.
Он сказки говорил… Он ГОВОРИЛ, паршивец!
Ему бы помолчать, а он – за словеса.
И плыли облака зачем-то вдаль пугливо,
и распускал рассвет над дубом паруса.
А где-то жгли леса, в колокола звонили,
а где-то хлеб пекли и гнали самогон.
Болтливый кот с рабом во мне так мирно жили,
когда один из них чихнул и вышел вон.
Кому теперь пенять, судьбе не потакая,
надеясь, что не всё когда-нибудь пройдет?..
Но бродит стерва-ночь по выжженному краю,
как по цепи ходил мой говорливый кот.