Видящий - да увидит,
Слышащий - да услышит:
Что из пророчества выйдет,
Чем флаг заблудшего вышит.
Что вопит, вопиющий в пустыне,
Чем изводится, во всю свою мочь,
Чему быть и присно, и ныне -
На сочельник Рождественский, в ночь!
Этот вопль стал уж притчею во языцах,
Пророс древом жизни в сердцах,
Как купель и Христова бармица,
Для всех чад не взирая на лица,
Для убийцы, и для подлеца.
Видящий – не рискует,
И, это - не наваждение,
Пьяный Иисус тоскует,
На собственном дне рождения!
Он пьян, он открыл давно,
Что в пьянстве, все люди – други!
И превратил в вино -
Всю воду, что есть в округе!
И в грести он - не от лести!
А смерть – что в ней такого,
В тридцать три или в двести,
О, в дряхлости мало чести!
Он все сказал и больше не проронит ни слова!
Слышащий – да услышит,
Не обращая внимания,
На жесткий слог двустиший,
Звучащих в саду, в Гефсимании;
На крик, что кромсает ухо,
На горькую изнанку слова,
На необузданность духа,
Лишь выделит Грусть Христову,
Ту, что вином не заглушат,
От которой - на стену лезут,
Её не отмыть под душем,
И не выжечь калёным железом!
А грустит он от слёз зеваки,
Что всяк, как глухарь токует,
Что ложь и истину, всякий
На свой личный лад – толкует!
Что воздух наполнен слов взвесью,
Подобна мораль коромыслу
И нет доброты в поднебесье,
И мир предпочёл мракобесье
Обычному, здравому смыслу!