Перед тем как подойти к берегу, теплоход раз, другой как-то тоскливо вскрикнул и через пару минут осторожно причалил к пристани. За кормой что-то фыркнуло, вода шумно забурлила, вспенилась, теплоход вздрогнул, заурчал и, чуть погодя, стих. Молодой матрос ловко сдвинул сходни, и пассажиры стали осторожно сходить по скрипучему трапу. Дюжины три приезжих, в основном женщины, гуськом потянулись к ожидавшему на берегу автобусу с надписью пансионат «Солнечная поляна» .
Дело было в конце августа, на излете лета, стояли теплые погожие дни, но кое-где уже виднелись пожелтевшие листья берез.
Зинаида Петровна всю дорогу, не отрываясь, смотрела в окно, и если бы кто-нибудь пристально взглянул на выражении ее лица, то непременно бы отметил, что она занята разговором сама с собой. Неделю назад ей исполнилось тридцать семь, работала она в библиотеке и жила в малозаметном городе, - таком, что сразу и не вспомнишь название, одна в крохотной квартирке, доставшейся ей после смерти матери.
Зинаида Петровна знала про себя, что некрасива - худа. Плоская грудь, непослушные волосы, крупный нос и особенно нездоровый цвет неудавшегося лица причиняли ей боль. Она стыдилась этого. Будучи школьницей, сколько было пролито украдкой слез, сколько времени она простаивала перед зеркалом, разглядывая нелепое отражение. Придет домой и опять к зеркалу: « Ну кто такую полюбит?» Просто брал ужас. Этакая невидная чистенькая бедность, как говорили в старину - мизерабельная наружность. Возможно, от этого в ней присутствовало постоянное волнение. Говорила она негромко, вкрадчиво, скорее от стеснения, и в этом чувствовалась какая-то загадочная интимность. На школьных вечерах ее никто не приглашал на танец, и она по привычке, забившись где-нибудь в углу, скучала в одиночестве. Ну, что же делать? Оставалось одно: замкнуться, уйти в себя, жить собой?.. Однако, с годами жизнь как-то потускнела, боль притупилась, перестала быть навязчивой. Зина старалась как можно реже пересекаться с другими судьбами, смирилась со своим положением, как с чем-то неизбежным. Страсть, как любила писать письма подругам по студенческой скамье. Но иногда ей безумно хотелось любить и быть любимой. Это желание набегало, словно тихий, ласковый ветерок, и тогда она, особенно ясно воображая, начинала перебирать светлые моменты своего мнимого счастья.
Ехать пришлось недолго. Пансионат был в стороне от города, в лесу, на берегу реки.
В первый же вечер среди отдыхающих Зинаида Петровна обратила внимание на пожилую стройную с завидной тенью былой красоты женщину. Её выразительные черты лица, привлекательный голос, изящная походка, вызвали в Зинаиде Петровне приступ глухой зависти, той, что моментально вспыхнув, тут же гасла без всякого продолжения. Но особенно, ко всему прочему, врезалась в сознание гордая осанка женщины, говорившая о счастливой старости.
Зинаида Петровна, давно присягнувшая одиночеству, старалась не знакомиться лишний раз, не идти на сближение ради никчемных разговоров, пыталась жить умно, умело и в то же время с удивительными всплесками грусти, которые она научилась скрывать. Она привыкла к уединению, отчего испытывала порой даже удовольствие.
После завтрака она обычно шла на берег реки, устраивалась в укромном месте, читала или просто смотрела, как свинцовые блики, перекатываясь, бежали по воде. Жизнь без особых привязанностей приучила ее смотреть на вещи проще, легче, без какого-либо отягощения обязательствами, не обманывая себя зыбкими надеждами. Она давно решила, что семейный вопрос для нее - это что-то неисполнимое, запретное, и поэтому отказала себе даже думать об этом.
По вечерам в пансионате становилось оживленнее: в главном корпусе устраивали танцы, показывали кино, а иногда были творческие вечера артистов. В один из вечеров Зинаида Петровна решила посмотреть кино, но как назло объявили, что фильм отменяется, а будет вечер танцев. Немного погодя, она собралась было уходить, как за спиной послышался приятный женский голос.
- Простите, но я заметила, что вы никогда не участвуете в вечерах.
Зинаида Петровна от неожиданности даже вздрогнула, а обернувшись, увидела выразительные черты лица, привлекательный голос…
- Будем знакомы, меня зовут Ольга Александровна, а вас?
Зинаиду Петровну словно окатили водой из проруби - кровь хлынула к лицу, и она, запинаясь от волнения, выдохнула:
- Зин-наида Петро-овна.
Наступило краткое замешательство - она растерявшись, не знала, что сказать, и тогда Ольга Александровна, взяв ее под руку, неожиданно предложила:
- Послушайте, Зинаида Петровна, у меня потрясающая идея... Давайте устроим вечер при свечах, отметим мои проводы - я завтра уезжаю, а заодно, день рождения… Как вам моя идея?
- У вас день рождения? - встрепенулась Зинаида Петровна.
- Я давно приметила вас, но как-то все не удавалось познакомиться… Вот уж мы с вами отвели бы душу, перемыли бы всем косточки, - не отвечая на вопрос, пыталась шутить Ольга Александровна.
- Ну, что… идем! Я приглашаю вас.
Поднявшись в номер, Ольга Александровна по - свойски, словно были знакомы сто лет, улыбаясь, почти приказала:
- Накрывайте на стол, у меня в тумбочке бутылка вина и всякое такое, а я сейчас мигом в буфет, добуду что-нибудь вкусненькое.
Когда стол был накрыт, Ольга Александровна, несколько возбужденная, как-то пристально посмотрела на Зинаиду Петровну и, явно передумав что-то спросить, предложила:
- Ну, как говорят в таких случаях мужчины, вздрогнем!
От этих слов у Зинаиды Петровны и впрямь внутри слегка дрогнуло, и она почувствовала, как на лице выступил нездоровый румянец.
- Знаете, я ведь всю жизнь прослужила в театре, а уж пить там умеют, поверьте, - стараясь сгладить невольно вызванное смущение гостьи, сказала Ольга Александровна.
Немного помолчав, неожиданно спросила:
- Зиночка, ради бога, простите меня, но мне сдается, что вы одиноки, или мне это показалось?
Не ожидая такого вопроса в лоб, Зинаида Петровна, ощутила душевную неловкость, пожала плечами, краснея еще больше, и тихо ответила:
- Да... как-то вот так получилось, что одна.
- Господи, да вы не смущайтесь, иногда высказаться незнакомому человеку гораздо легче, чем близкому… А что же так? - не унималась Ольга Александровна.
- Хм… комплексы, наверное... Всему виной - комплексы, - горько улыбнувшись, ответила Зинаида Петровна.
- Да..., - понимающе, протянула Ольга Александровна, и немного помолчав, - а я вот, всю свою жизнь металась между любовью к сцене и раскаянием за погубленные жизни близких ради этой распроклятой сцены. Знаете, Зиночка, я жалею даже не столько о самих поступках, сколько о той боли, которую они причиняли. Страшно жалею о том, что многого не сделала по отношению к родителям, близким, что не всегда успевала сказать ушедшим, как я их люблю и ценю… А теперь уже поздно.
Слушая Ольгу Александровну, Зинаида Петровна никогда еще не испытывала такого доверительного, теплого откровения со стороны незнакомого человека, ей казалось это странным и в то же время удивительно прекрасным. Ощущение какой-то необъяснимой общности, невидимой, зыбкой связи с тем, что она слышала, пробудило в ней воспоминания, они обступили ее, и она не сдержалась:
- Мне всегда казалось, да и сейчас тоже, что любовь, счастье это не для меня… Знаете, у Басё есть: «Нет, не ко мне, к соседу зонт прошелестел». Так вот, это про меня. Я даже во сне не забываю присматривать за собой, чтобы не забыться, вдруг размечтаюсь, и завидую всем красивым, успешным… Однажды безумно влюбилась... Свидания, проводы, поверила в возможное для себя… Даже переехал ко мне жить, а на второй день обокрал - и был таков… Потом был второй, думала: Господи, ну не обойди хотя бы на этот раз - оказался того хлеще - наркоман… И я сказала себе: Все, хватит, видимо нет моего счастливого уголка в мечтах… Мне иногда кажется, что жизнь - штука жестокая и бессмысленная... Готова только растоптать…
- Ну, что вы, что вы!!! - всплеснула руками, Ольга Александровна.
Запомните, милая моя, нет ничего выше и дороже в мире, чем личная жизнь с её откровениями до интимности. Все остальное - дым, туман, бред и только… Как вы могли записать себя в неудачницы, дать озябнуть своей душе? Как это можно? Я и только Я - это все, что нужно в этой жизни, - продолжала возмущаться, Ольга Александровна. - Если бы, вы только знали, какие терзают меня сожаления, с какой неодолимой силой мне хотелось бы все исправить, а может быть, даже и начать все заново…
Вечер затянулся, перевалил за полночь, Зинаида Петровна, пожалуй, впервые выговорилась за все прожитые годы.
На следующий день она провожала Ольгу Александровну до пристани. Как только показался теплоход, Ольга Александровна, посмотрев как-то по-особенному на Зинаиду Петровну, взяла ее за руку и стала говорить, словно чужим голосом.
- Не осуждайте меня, Зиночка, я сказала вам неправду… Никакого дня рождения не было, - помолчав, добавила. - Я больна, и мне осталось от силы год, два, не больше, а говорю вам об этом потому, что мы никогда уже не увидимся… Потом, немного помедлив, она обняла Зинаиду Петровну.
- Умоляю вас, не мешайте себе жить. Я прожила долгую жизнь и знаю, что такое озноб души, без уважения себя жизнь - пуста, никчемна… Храни вас Бог! - и Ольга Александровна, стараясь идти как можно уверенней, ни разу не обернувшись, поднялась на теплоход.
Коротко вскрикнув, теплоход медленно отошел от пристани, оставляя за кормой короткий след да сизый легкий дымок.
Возвращаясь, Зинаида Петровна не заметила, как пошел мелкий теплый дождь. Ей никогда еще не было так легко, что даже перехватило дыхание от какого-то потрясающего откровения. Слезы радости текли по ее лицу. Ей казалось, что весь мир обнажился перед ней, открыв свою изумительную красоту. Идя под дождем, она каким-то неизъяснимым образом впервые ощутила себя счастливой, вдруг со всей ясностью поняла, что нужно верить и попытаться любить, и этим спасти себя и своих близких. Ей сделалось настолько легко и свободно, что казалось, той прежней жизни, полной отчаяния и неприязни, словно никогда и не было в помине.