Из одиссеи нового Одиссея
В краю истерзанном добычею угля и газа,
среди лесов, отведавших распил,
жила моя заноза и зараза,
которую однажды позабыл.
Зырянка – свет зари розовощекий,
густой замес сиротства и родства,
в тебе сошлись все тайны и пороки
чащобного лесного колдовства.
Любовь твоя, на заговор похожа,
ловила сердце в тайные силки,
цвела ожогами на оголенной коже,
вонзалась в беззащитные виски
вязальной спицей. Я желал и плакал,
в твои колени падая лицом.
Я заблудился и нашел Итаку,
сокрывшую Гоморру и Содом.
И не жалея времени и боли
той, что в иных пределах приручил,
я Одиссеем грешным на приколе
у ног Цирцеи честь свою сложил.
И гладила волос седую щетку
на опустевшей чудом голове,
моя непоправимая находка,
держащая в широком рукаве
привычный нож – наточенный и длинный
с заостренным, как водится, концом,
чтоб меньше крови было у мужчины,
который возомнил себя самцом.
«Кабанчика сначала оглушите
(удачный выбор – обух топора)…»
Афина флейту не нашла в самшите –
и Одиссея умерщвлять пора,
отъевшего бока, загривок, шейку,
кошерного как тысяча чертей.
Зырянка! Перед смертью мне налей-ка
отвар забвенья, а потом – забей,
воткни свой нож в пульсар груди открытой,
на взмах один удар свой рассчитай…
Афина флейту не нашла в самшите.
Прощай Итака! Остров мой, прощай:
в краю истерзанном добычею угля и газа,
среди лесов, отведавших распил,
зырянкою, шаманкой и заразой,
я был забит за то, что полюбил.