Метель, и пальцы болят – говорит мама. В окна растворенный, разреженный падает свет. Нет, может быть, кажется, это в окошко входит пушистая лама, входит, садится и превращается в плед. Это твое молоко, которое пролилось и связало мягкость груди с соленым недвижным руном. Это твое молоко, плывшее запоздалым праздничным ручейком – сладостью и вином, переполняющим дом. Это метель, метель – розы вдыхают дрожко белый рассветный наст, ветра резной мотив. Что-то колотится там внутри – предполагает жить пристально и сторожко, все записные сны вовремя запретив. Слышу, слышу, ходишь как ходики за стеной, размеренно и нечасто, серый пуховый платок накинув, немеющий тишиной. Нет, вот, зажегся свет и шуршит лекарство, выцветшей зимней душой снег говорит со мной. По-русски – болит, по-немецки так остро – schmerzen: исподтишка раздувают боль юркие сквозняки, и, как сквозным сучком, боль распрямляет сердце: тук себе да тук, думай и замечай, помни и береги. Знаешь, выйду из берегов ли, прудом замру стоячим, буду ли ветром в подполе знобко выть – только не исчезать, только и знать, только изнанкой значить, словно на кальке, шрифтом паучьим сквозным, на приспущенных веках «любить».